— Ты ее затмила, Лора, — сообщил мне Валера, когда разбирался с проводкой в моем только что отремонтированном кабинете.

— Скажешь тоже, — фыркнула я тогда в ответ.

— Точно тебе говорю. Раньше она была здесь местной принцессой и тут появляется истинная королева и садится на трон. Что делать принцессе?

— Ну, я даже не знаю.

— То-то и оно, — многозначительно произнес Валера.

Ничего делать с этим или как-то разбираться я не собиралась. И уж тем более воевать со Светой. Никаких офисных акул я никогда не боялась и не остерегалась. Я просто не замечала их, не поддавалась на провокации и не участвовала ни в каких интригах. Просто выключала их из поля своего зрения и они, спустя время, как-то сами собой растворялись.

А нынешняя я была холодна и безразлична ко всему подобному абсолютно. Моя душа была уничтожена. Я ничего не чувствовала. А если и чувствовала внезапно, то это была боль. Я возвращалась домой, укладывала Лилю спать, а затем садилась перед пустым холстом и сидела, вглядываясь в его белое бескрайнее пространство и слышала шум моря.

Где-то там потерялась я.

Время шло, и чем больше его утекало, тем больше я бесилась на утверждение — «время лечит». Не лечит время. Присыпает песочком, но стоит только дунуть ветру, и снова обнажаются раны.

Как-нибудь так отразится солнечный луч в окне, что напомнит, как в один из дней он уже вот так отражался. В тот день я была счастлива, в тот день мы с Максом стояли у окна, и он обнимал меня.

Или сложатся вдруг запахи, и получится какой-то слишком знакомый. И вот я уже озираюсь по сторонам и вижу чью-то спину, и эта спина кажется мне до боли знакомой. Дыхание перехватывает, сердце уже готово выпрыгнуть из груди, но нет. Это не то, это не он.

Или приснится рваный тревожащий сон. Но тревожащий не потому, что кошмар, а потому что в этом сне все как раньше. И я открываю глаза посреди ночи и провожу рукой по месту рядом с собой. Там никого нет, и я стараюсь поскорее уснуть в надежде досмотреть сон, в котором есть что-то важное, что-то бесценное для меня, но навсегда утраченное.

Или того хуже: никаких запахов, похожих незнакомцев, а простой и честный вопрос дочери:

— Мам, а папа все еще в командировке?

— Да, — отвечаю я.

— А почему он не звонит и не пишет? — спрашивает Лиля.

— Слишком много работы.

Но она не верит. Она уже понимает, что не бывает такой работы, когда нельзя написать пару слов и отправить сообщение. Не в космос папа улетел и не на подводной лодке.

И тогда песок времени уносит настоящий ураган. Раны не просто обнажаются, они начинают кровоточить, словно только что нанесены.

Так шло время для меня. Вот так «лечило» меня время. Зато крепла моя ненависть, и однажды, когда прошел год с момента, как Макс Рихтер меня бросил, чаша весов с ненавистью перевесила любовь.

Спустя год на своей должности я получила все, что хотела и даже больше в плане финансовой состоятельности. Мне выделили корпоративную машину с водителем, но главное — я смогла в рассрочку купить квартиру. Правда, теперь я была привязана к месту работы при хороших раскладах не меньше, чем на пять лет, в течении которых с меня будут вычитаться частями деньги за квартиру. Ну, а при плохих раскладах… а про плохие я даже думать не хотела.

Меня все устраивало, и больше всего меня страшила мысль, что, если что-то пойдет не так, мне придется заново бродить по собеседованиям, снова думать о выживании. А я не хотела. Я хотела стабильности. Стабильность позволяет не беспокоиться о завтрашнем дне, она позволяет ехать по накатанной и думать о том, что тебе важно. А мне было важно думать о холсте и море.

И вот прошло два года. Наступил тот самый проклятый день, в который два года назад в сердце вонзилась тупая игла дурного предчувствия. В прошлом году я этого дня — дня, когда Макс Рихтер сломал мою жизнь — не заметила, но сегодня все повторилось.

С утра мне было как-то не по себе. Почему-то сорвалась на Лилю. Огрызнулась на Валеру — моего воздыхателя айтишника, не понимая, что со мной происходит.

И только когда я вошла в свой кабинет и глянула на календарь, все сразу стало понятно. Тот день — проклятое четырнадцатое июля. И снова игла в сердце, от которой мне было физически нехорошо.

Я села за свой стол, уперлась подбородком в руки и спросила кого-то невидимого: «Ну, что? Сегодня-то что должно произойти? Я уже знаю, что обязательно произойдет, знакомо мне это ощущение. Что я спрашиваю? Меня снова уволят?».

Когда в дверь кабинета постучали, я вздрогнула, почувствовав неладное, уже понимая, что вот сейчас и произойдет неведомо что, из-за чего снова сидела в сердце тупая игла предчувствия, и моя жизнь в очередной раз круто изменится.

— Войдите, — сказала я дрогнувшим голосом.

Дверь открывалась предательски долго, словно в замедленной съемке. Человек с той стороны будто намеренно медлил. Я услышала голоса, видимо, кто-то задержал того, кто решил нанести мне визит.

«Да, черт побери, входи уже, кто бы ты там ни был», — я уже начинала злиться.

Наконец дверь открылась, и на пороге появился Макс Рихтер.

Меня бросило в жар и тут же в холод. Он замер на пороге на мгновение и посмотрел на меня своими синими глазами так, будто хотел лишить воли. Мои ладошки вспотели, и я никак не могла сообразить, что происходит, что сейчас будет и какого черта он вообще здесь делает.

— Здравствуй, Лора, — сказал Макс и сел за стол напротив меня.

Я ничего не отвечала. У меня просто не было слов. Я замерла, боясь пошевелиться. Мой разум в панике ищет хоть одну подходящую к месту мысль.

Это было похоже на сон, на какое-то наваждение, бредовую галлюцинацию, помутнение рассудка.

Он смотрел на меня, не отводя взгляд, и я знала, что он сейчас пытается просчитать мои эмоции, чтобы сделать какой-то ход.

Мы через кабинет смотрели друг в друга, разделенные расстоянием, столом, моей болью и недоверием, его поступком. И во мне, и мне кажется, в нем, вспыхнуло все наше общее прошлое. Жаркая близость, долгие разговоры за бокалом вина, общие мечты, забота друг о друге, теплые руки и снова притяжение. Это была идеальная любовь. Мы плавали в воспоминаниях, не произнеся при этом ни слова. А потом я вспомнила, почему мы не вместе.

Все это длилось несколько мгновений, но мне показалось, что прошла вечность, прежде чем я собрала волю в кулак и ехидно сказала:

— Надо же, какие люди. Вопросы? Жалобы? Предложения?

Макс вообще никак не отреагировал на мой сарказм. Он продолжал изучать меня. Его взгляд жадно блуждал по моему лицу, по шее, по груди, словно проверяя — не изменилось ли чего.

Под этим взглядом мне становилось не по себе. Что-то в Максе изменилось. Он будто стал жестче. Так бывает, когда человек проходит через какое-то непростое испытание, но выходит из него не сломленным, а наоборот закаленным.

Я поймала себя на мысли, что любуюсь им. Бывало, я представляла себе нашу встречу спустя года. И каждый раз в такой сцене я бросала ему оскорбления, хлестала по этому красивому лицу, даже плевала ему в лицо. Но вот то, что я буду любоваться им, такое я не допускала в принципе.

«Боже, как же я соскучилась, — подумала я, но тут же одернула себя, — Ненавижу! Ненавижу!».

Макс глянул на мои сжатые кулаки и побелевшие костяшки. И сказал, будто прочитав мои мысли:

— Я соскучился, Лора.

Что? Ты выгнал меня из своей жизни, а потом говоришь это. Мне хотелось запустить чем-нибудь в него, но я сдержалась.

— Неужели? Для того, чтобы скучать по человеку, в груди должно быть сердце. А откуда у тебя сердце, Рихтер?

— А ты разве не скучала? — спросил он, будто не слышал меня.

— Да как-то недосуг было, знаешь. Сразу столько забот образовалось: как бы жилье найти, как бы работу отыскать, как бы Лилечку не коснулось все, что случилось, как бы ответы найти на ее вопросы. Скучала ли я?

Макс потупил взор. Именно на моей реплике о дочери.