— Городу, говоришь… — Соловьев вперил в меня выжидающий взгляд.

— Не только городу. Всем, кто будет нам помогать в этом нужном и важном деле. Мы не жмоты какие.

— Сколько? — спросил он беззвучно, одними губами.

Я взял лист бумаги, изобразил на нем цифру пять с четырьмя нулями. И значок доллара на конце.

— Это в первый год, — сказал я.

В глазах товарища Соловьева загорелся интерес.

— Это — да, — сказал он. — Вот это — разговор! И городу хорошо, и… Короче, будем думать, советоваться. Еще не известно, как обком отреагирует на эту инициативу.

— А какая нам разница, как обком отреагирует? — невинно поинтересовался я.

Соловьев посмотрел на меня с недоумением.

— Как это, какая разница? Ты, парень… это самое! Обком это обком!

Товарищ Соловьев, очевидно, категорически не хотел перестраиваться.

— Это дела хозяйственные, а не политические, — сказал я. — Хозяйственными делами исполком занимается без оглядки на обком.

Соловьев раздраженно скривился.

— Да тут черт ногу сломит, где хозяйственные дела, а где политические! Скажут — поддерживаешь частника в ущерб государственным интересам!

— А если скажут что-то такое, — сказал я вкрадчиво, — то мы постараемся переубедить чересчур консервативных товарищей. И не забывайте… — Я кивнул на листок с цифрами.

— Ладно, — сказал Соловьев, подавляя вздох. — будем считать, что договорились. Предварительно пока, не окончательно. Что еще? Мне Петрович говорил…

Я улыбнулся. С товарищем Соловьевым разговор повел не только прокурор, но и мой старый знакомый — исполкомовский работник Николай Петрович, который помог нам еще в самом начале, в видеосалонных делах.

— Да, — подтвердил я. — Я предварительно поставил в известность Николая Петровича. Есть мнение, что Борис Борисович Пантелеев должен занять пост в руководстве будущего городского совета. Это новый человек, но человек проверенный в деле и контролируемый. — На последнем слове я сделал ударение.

Товарищ Соловьев снова посуровел. Я где-то понимал его — пускать посторонних в собственную кормушку никому не приятно.

— Это серьезный вопрос… — медленно сказал Соловьев. — Такие вопросы, сам понимаешь…

— Ах да! — спохватился я. — Совсем забыл! Я гарантирую, что будущая фракция Бориса Борисовича Пантелеева поддержит на посту председателя исполкома, конечно же, вас.

Товарищ Соловьев подобрел.

— Поддержит, говоришь? Это конечно, но… Все же, надо подумать. Может и удастся протащить этого твоего Пантелеева в замы секретаря, а?

— Все же лучше в секретари, — сказал я. — А кто там претендует на секретарское место? Вы скажите, мы с этим человеком пообщаемся.

Соловьев посмотрел на меня с подозрением.

— Не нужно тебе ни с кем общаться. Знаю я… Наслышан, в общем! Я сам пообщаюсь с кем надо. Решим этот вопрос сразу после выборов. Уговор? Будет твоему Пантелееву должностишка. Пусть подавится!

— Уговор, — кивнул я. — Только я сразу могу сказать, что если решить вопрос положительно не получится… При всем моем к вам уважении, в горсовете появится оппозиционная фракция. Со своим печатным органом.

— Разберемся, — царственно сказал Соловьев. — Все у тебя или еще что-то?

— Еще что-то, — сказал я виновато.

Соловьев рассмеялся.

— Ну, ты, парень хват! Давай, излагай, слушаю.

— Новые рынки — это, конечно, хорошо, — начал я, — но вообще, в городском масштабе ситуация с торговлей… Это же катастрофа.

— Это в каком же смысле? — удивился Соловьев.

— Да очень просто! — с жаром ответил я. — Вот вы в универмаге «Родина» давно были?

— По магазинам у меня жена ходит, — холодно сказал Соловьев. — Некогда мне по магазинам шататься. У отца своего спроси — было ли у него время…

— А я был позавчера буквально. Три этажа. Огромные торговые площади пустуют. Продавец сидит в огромном зале, а на полке — два утюга. Это разве по-хозяйски? Там если весь ассортимент нормально сгруппировать — и половины первого этажа хватит.

— Короче, чего хочешь? — не выдержал Соловьев. — И «Родину» тебе отдать в аренду?

— А мы не откажемся, — улыбнулся я. — Но дело же не только в «Родине»! Дело же в том, что организована торговля через известное место.

— Через жопу, — уточнил товарищ Соловьев. — Тут ты прав, спору нет. Чего делать-то?

— Для начала — разобраться с городским управлением торговли, — осторожно сказал я.

Товарищ Соколов изумленно посмотрел на меня:

— И управление торговли⁈ — вскричал он. — Это тебе не ля-ля конференция с трибуны — языком трепать! Это дело серьезное! Ты, парень, про золотую рыбку сказку читал?

— Читал, — кивнул я. — И «Репку» читал. Помните — внучка за бабку…

— Жучка за внучку… Аппетиты у вас, у частников… Однако!

— Ведь есть же депутатская комиссия по торговле, — сказал я, улыбаясь. — Вот как раз нам бы… А мы туда, — я кивнул на листок с прописанной суммой, — еще какую-нибудь циферку прибавим! Кошка за Жучку! Так репку и вытянем!

— Ладно, сказочник, — сказал Соловьев с притворным недовольством. — Насчет комиссии, я не возражаю. Решим после выборов. Но ты мне вот что скажи. Куда столько денег-то? Ведь это же страшные суммы! Это же и представить невозможно!

Я пренебрежительно махнул рукой.

— Это пока еще не деньги. Будущий стартовый капитал, который еще заработать нужно.

— Смотри, парень… — прищурился Соловьев. — Ты все эти барахолки и толкучки хочешь официальными сделать, а там ведь… кормятся! И милиционеры, и лихие ребята… Ох, смотри!

— Разберемся, — сказал я уверенно. — В общем, мы договорились?

— Землю под рынки получите, — сказал Соловьев, к которому вернулся начальственный тон. — Тут все твердо. С Пантелеевым твоим… Пес с ним, чего-нибудь придумаем. Что там еще? «Родина»? Я поговорю со своей стороны, но это… и вы должны будете со своей, так сказать…

— Поговорим, — кивнул я.

— Чего еще? Комиссия по вопросам торговли? Не возражаю, но определенно решим после выборов. Все понятно?

— Все понятно! — заверил я.

— Тогда ступай! А то чувствую — давление скачет! Еще поторгуюсь тут с тобой полчаса, так вообще кондрашка хватит!

— Не дай бог! — фальшиво посочувствовал я. — Очень рад был пообщаться!

— Рад он… Иди уже! Привет отцу, — сварливо сказал Соловьев.

И все было прекрасно. И было странное — чувствовать себя на гребне волны при окружающем упадке. И кругом было странное, непонятное для советского человека. Например, президент СССР. Нормальный советский человек привык, что правит всем генсек. А тут какой-то президент, как у американцев. Тем более, Горбачев, которого уже терпеть не могут. Период острой любви закономерно сменился периодом ненависти. Вполне естественно, особенно, если учесть, что перестройка провалилась. Союз держится даже не на честном слове, а вообще непонятно на чем. Республики хотят свою долю в валютных поступлениях. И децентрализацию. И еще чего-то. А народ хочет, чтобы еда в магазинах без талонов и, по возможности, без больших очередей. Голода пока нет, но старая шутка о том, что в магазинах полки пустые, а у людей холодильники ломятся, уже перестает быть актуальной. Холодильники тоже пустеют…

Впрочем, с начала года в Москве работает «Макдональдс», в который стоят поражающие воображение даже бывалого советского человека очереди. Люди хотят заокеанских гамбургеров и колы. Некоторые злопыхатели пророчествуют о том, что американские котлеты и сосиски скоро закончатся и будут продавать обычные наши, столовские. Но котлеты с сосисками почему-то не кончаются… Мои компаньоны, услышав о фирменном ресторане, загорелись прокатиться в Первопрестольную, отведать невиданных деликатесов, но я сказал, что там ничего крепче колы не наливают, и они моментально охладели к гастрономической новинке.

Я читаю газету, сидя на заднем сиденье «Волги». Глаза привычно скользят по политическим новостям — демократы против партократов, обострение дружбы народов, а во внешней политике все хорошо — мы дружим с бывшими врагами и вообще не собираемся ни с кем воевать. Мы мирные. Добрые и мирные. Но преступность немного зашкаливает, да. Тут убили, там украли… Вот про футбол, про экстрасенсов, а вот… я читаю, и буквы как-то прыгают у меня перед глазами, не хотят складываться во что-то осмысленное, а сердце колотится, потому что…