— Всех нас? — с таким реально детским удивлением произнес он.

— Да. Мы сейчас не в лабиринте. Мы находимся в пещере страха. И единственный способ выйти наружу — сильная добрая магия — магия света. Твоя магия, но для этого ты должен перебороть свой страх.

— Мой страх? — переспросил Джек.

— Да, — сказала Лавли. — Ты должен встретиться с тем человеком в лабиринте.

— Но я не могу! — вскричал Джек. — Он хочет сделать мне плохо! Он убьет меня.

— Этого не будет. Мир страха не позволит убить. Ему нужны люди, нужен их страх.

— Нет! — вскричал Джек. — Нужно найти выход из лабиринта. Не нужно встречаться со злым человеком.

— Его нет, — ответила Лавли. — Нет выхода из лабиринта. Потому что это страх. От него бесполезно бежать. С ним нужно встретиться лицом к лицу. Только так его можно победить.

— Нельзя, — сказал Джек. — Нельзя. Он непобедим.

— А ты попробуй. Дай мне руку, Джек. Встаем и сражаемся. Помни: только ты и я, а страх — он ненастоящий, его нет, он ничего тебе не сделает.

— Хорошо. Я попробую, — сказал Джек и схватил руку Лавли. Она сжала ее.

Лавли, Джек и Искорка медленно вышли из своего укрытия. Они стали ждать. Ждать не пришлось долго. Уже скоро из ответвления справа показался знакомый силуэт, медленно приближающийся к бесстрашным героям. Та же фигура, та же цвета камня кожа, серые ровные волосы, глаза, черты лица… Это не Стоун. Лавли чуть ли не с ужасом осознала ужасную действительность: того, кто показался ей Стоуном, кто был так на него похож, она знала прекрасно, она была его другом, это был Джек. Сам Джек. Вот один из них маленький, ребенок, золотые волосы, живые голубые глаза. А вот другой Джек, взрослый, сильный, не знающий пощады, и так похожий на Стоуна. Самый страшный страх Джека — он сам.

— Давай убежим, — молил мальчик. — У нас еще есть время. А то он меня убьет. Он превратит меня в камень.

— Этого не будет. Ты в безопасности. Ты со мной. Слышишь. Мы не убежим, — сказала Лавли.

А вот и страх совсем близко. Он подошел к мальчику и протянул к нему свою руку.

— Спасите! — вскричал Джек. — Я не чувствую ног.

Они стояли друг напротив друга. Взрослый и ребенок. Добро и зло. Страх и человек. Лавли сжимала руку мальчика — Джека. А он кричал, кричал, потому что медленно взрослый Джек одолевал его, и мальчик каменел.

— Я каменею, Лавли! Спаси меня! Спаси меня! Я стану камнем! Спаси меня! Пожалуйста! — слышались душераздирающие крики.

У Лавли чуть сердце не вылетело, но нужно было держаться, только так можно преодолеть свой страх. В конце концов, уже голова его начала каменеть, начиная от шеи. Он успел взглянуть на Лавли своими большими голубыми глазами. Внезапно что-то сверкнуло в них, это был свет. Она сама закрыла глаза, но почувствовала, как свет прошел по ней, по страхам, по всей пещере. И уже нет тумана, того жуткого холода. Она открыла глаза. Лавли увидела перед собой солнечный свет, знакомые деревья острова, знакомые лица. Искорка, Пуффи, Ханс, Аделька и Женька, и… Джек. Они до сих пор держались за руки. У него был довольно испуганный вид. И это логично, только что он был семилетним мальчиком в лабиринте, которого преследовал… он сам. Джек вдруг с ужасом взглянул Лавли в глаза и побежал. Лавли сначала убедилась, что Ханс и все остальные в порядке, а затем рванула за Джеком.

Конечно, она потеряла его из виду, но знала, куда он побежит. Конечно, в То Особое свое место. Лавли поспешила за ним.

Да, он был здесь. Кажется, в таком паршивом состоянии она его никогда не видела. Казалось, его всего трясло, холодный пот лился рекой.

Лавли просто не понимала, что с ним произошло? Неужели он так испугался того, что все узнали о его страхе? Кстати, вообще непонятном страхе. Или, может, раньше он и не знал, как сильно этого боялся? Или, быть может… Она вдруг вспомнила те слова, которые произнес Джек в момент страха. Это было правдой, или ей показалось это только, или он имел в виду нечто иное, чем то, что она поняла. В общем, что-то неладное творилось в душе этого юноши, нужно было ему помочь.

Лавли медленно подошла к нему и положила руку на плечо. Как, славно, что здесь, рядом, была Искорка. С ней Лавли не было так страшно, с ней мысли становились на место.

— Джек, — произнесла она, как можно мягче. — Что с тобой случилось? Мы все боимся, да, но…

— Он мой отец! — вдруг вырвалось у Джека. Причем он не кричал, он не мог кричать. Он тяжело и почти гневно (почти) дышал, но был больше напуган и в каком-то смятении. Он поднял на нее свои голубые глаза. Сколько боли в них было.

— Что? — только и смогла сказать Лавли. Она всегда понимала, что ей сказали, но все равно переспрашивала. И теперь тоже. Ей было все понятно и без объяснений, кажется, ей было понятно это еще тогда, когда она, в первый раз увидела его. Но она все равно спросила.

— Стоун, — ответил Джек. — Я его сын. Это странно, что ты до сих пор не догадалась. Мы же так похожи, и внешне, и внутренне.

— Вы не похожи.

— Нет, похожи, — проговорил он. — Ты уж прости, что я говорю то, что думаю. Мне просто так чертовски плохо. Никогда бы не подумал, что бывает так плохо. Страх убивает, да? Делает нас хуже. Мы просто реально похожи, — он будто бы пытался сдержать свои эмоции, голос его то вздрагивал, то потухал, казалось, он не может набрать воздух в легкие.

Только теперь Лавли начала понимать, что говорит ей Джек. Он теперь не юлил, не обманывал. Это была правда. Стоун и Джек — отец и сын. Кажется, Лавли всегда об этом догадывалась. Еще когда в первый раз увидела Стоуна, затем Джека, еще тогда она увидела их лица и все поняла. Но поняла она это лишь каким-то шестым чувством; умом, рассудком она не могла принять это, поэтому теперь эти слова сильно шокировали ее. А теперь она ясно осонавала это, и она все никак не могла понять, какой же слепой была до этого. Какой невидимый колпак нужно было надеть на себя, чтобы не замечать происходящего, чтобы мысли о чем-то важном проходили мимо? Кажется, этот колпак был на ней уже очень давно.

— Джек, — проговорила она. — Это ничего не значит. Если кто-то из твоей семьи нехороший, это не значит, что и ты плохой.

— А если он не был плохим раньше? — Джек поднял на нее свои глаза. От его взгляда она содрогнулась. — Он всегда был очень умным, изворотливым, любопытным. Он любил мою маму… всегда. Души в ней не чаял. А потом появился я и все испортил. Испортил уже тем, что родился на свет, потому что стал для нее смертью. У каждого своя смерть, и она всегда приходит. А я стал для матери смертью. Потому что Стоун узнал предсказание: я должен был найти способ, как одолеть его. И он не мог свыкнуться с мыслью, что когда-нибудь я уничтожу его, что стану его смертью. И он пытался обратить меня в камень. Знаешь, есть такое зелье, «зелье добровольного принятия». Он сработает, только если принять его добровольно. Если бы я выпил тогда то зелье из той чашки, то стал бы статуей навсегда, никто и ничто не могло бы снять проклятие, разве что самое великое волшебство на свете… И я бы выпил его, я же не знал, что тогда произойдет. Но моя мама узнала о планах Стоуна, она успела вовремя отбросить чашку в сторону. Эта чашка до сих пор лежит там, дома, голубая, с отколотым кончиком. Честно, не знаю, что случилось дальше, наверное, произошел какой-то несчастный случай, и ее не стало… — Джек сделал вдох, как будто бы несколько минут не дышал. — Я бы все отдал, чтобы узнать правду, как она умерла. Но не помню, просто не помню… Тогда Стоун стал таким — ненормальным, он ненавидит всех и все на белом свете, потому что ему уже некого любить. Когда в сердце больше нет места для любви, остается только ненавидеть. Боюсь, то же самое случится со мной. И от этого страха не избавиться. Такова судьба, — он закрыл нос руками с двух сторон, обычно таким же образом складывают руки, когда молятся, и на этот раз глубоко выдохнул.

— Джек, этого с тобой не случится, я не позволю, — проговорила ласково Лавли, обняла его, поцеловала в щеку, а потом, поняв, что сделала, от какого-то неожиданного шока и испуга отлетела от него на пару шагов. Джек сначала был несколько удивлен, потом принял тот же самый вид, прилег на землю.