И как только Лавли подошла к Джеку и дотронулась, тот несчастный осколок вдруг исчез, спекся, не оставив ни капли после себя в сердце красавицы. Ей стало плохо, она потеряла сознание. Джек подхватил ее. Свет погас, и на острове вновь установилось правильное время суток — рассвет.

— Все теперь хорошо, я с тобой, — прошептал Джек. Он стоял на коленях, держа на руках ее, находящуюся в бессознательном состоянии. И, кажется, теперь ничто на свете не волновало его, да и ее тоже.

Кажется, прошел год после этого, а, может быть, просто вечность. Но Лавли очнулась. Она была в своей кровати. На соседней сидели Аделька и Женька. Женька, увидев, что сестра очнулась, хотел подбежать к ней и обнять крепко-крепко, но, что-то вспомнив, остался на месте. Зато Аделька подскочила к ней и чуть не задушила от радости.

— Мы уж думали, что больше не увидим твои ничего не понимающие туповатые глазки! — воскликнула она. — Даже не знаю, сколько ты была в отключке. Наверное, лет сто. Ну, мне так показалось. Ты даже не представляешь, что здесь творилось. Это прямо словами не описать. Я и не думала, что ты, подруга, на такое способна. Ты ведь чуть весь остров не затопила. Мне даже в какой-то момент стало жалко Джека. И почему ты раньше не рассказывала, что управляешь водой?

«Я управляю водой?» — недоумевая, спросила сама себя Лавли, пытаясь все припомнить.

— А потом одновременно засияли и солнце и луна. Представляешь, на одной стороне острова — день, на другой — ночь. Я никогда такого не видела. А как сражались Дикарка и Вова со Стоуном. Ему пришлось спасаться в другой мир от них. Дикарка чуть не убила этого колдуна, хотя он бессмертный. Но, к сожалению, они душу Пуффи так и не вернули. Джек отправился за ней в другой мир. Пока не вернулся. Но я надеюсь, что все обойдется. А Вову Алиса не пустила. Она его ревнует. Теперь она его не собирается в другие миры без себя пускать. Хотя она это напрямую не скажет — про ревность.

— Я никого не убила? — с содроганием спросила Лавли.

— Нет. Ну, я ей целую историю рассказала, а ее только это интересует! — воскликнула Аделька.

— Я должна проверить, — сказала Лавли, вскочив с кровати и рванув к двери.

— Куда ты, глупая? — закричала Аделька.

А Лавли не слышала, она бежала и бежала. Ей было больно, на сердце лежала тяжесть. Ей было больно за то, что она думала, за то, что она сделала. Она не могла простить себе то, что пыталась убить Ханса, маленького пятилетнего мальчика принести в жертву этому чудовищному колдуну. Она хотела умереть, умереть прямо сейчас, и чтобы никто о ней не слышал больше, и чтобы все забыли о ней, как о страшном сне. Она скорее побежала в дом Джека. Там она нашла маленького Ханса, который с ложечки кормил Пуффи. Без своей гитары кот очень сильно изменился. Он исхудал, перестал летать, шерсть его облысела и стала серой. Он был похож на старика, из которого высосали все соки. И это была вина Лавли. Она не посмела зайти в ту комнату.

Тогда она вернулась в комнату Джека. Там его не было. Она и не помнила, что он отправился в другой мир. Но тут она краем глаза заметила, как кто-то появился в зале. Это был мужчина, лет тридцати пяти, с седой прядкой волос и с палкой в руке. Он сделал несколько шагов, хромая — видно, давнишнее ранение дало о себе знать. Но вот он прошел еще несколько шагов, и черты лица его начали принимать прежний знакомый вид. Нога перестала хромать, волосы посветлели до золотых, глаза… глаза остались те же — искрящиеся, голубые. Это был Джек. Да, это был он. Лавли не смела подойти к нему. И перед ним она была виновата. Ей было стыдно смотреть в эти добрые голубые глаза. В руках он держал что-то. Да, это была потертая старая гитара. Он зашел в комнату с Хансом и Пуффи. Лавли услышала радостные крики. Ханс, видно, подбежал к Джеку и обнял его. А потом Джек вручил гитару и вышел уже без нее из комнаты, а дальше на улицу. Лавли высунулась в окошко.

Джек выбежал на улицу. Дикарка, видно каким-то шестым чувством предчувствуя, что он прибыл, тотчас же подскочила к нему и обняла. На Джеке не было лица.

— Представляешь, — сказал он. — Пятнадцать лет! Пятнадцать лет он прятался от меня. Пятнадцать лет я преследовал его. И только нашел. И зачем это было нужно? Ему-то, думаю, все равно — что пятнадцать лет, что пятнадцать минут подождать. Он сам отдал гитару. Он решил, что ему уже она не нужна, что это было глупое заклятие. Представляешь! — его голос срывался от волнения. — И пятнадцать лет для меня — целая жизнь. Мне было тридцать пять, если не больше. Там я был повзрослевшим. А вернулся сюда — и снова мальчишка. И так каждый раз. Там стареешь, а здесь снова такой же.

— Ну, и что в этом плохо? — прошептала ласково Дикарка.

— Ты не понимаешь, — сказал он. — Ты девушка. Для тебя молодеть — всегда хорошо. Но здесь не то. Это какое-то проклятие, — прошептал он.

— Ладно, — сказала Дикарка и ласково обняла его. — Все теперь хорошо. Хорошо.

Прошло еще несколько дней, а может быть всего час. Но для Лавли это было вечностью. Все старались забыть эту историю, жить, как раньше, может быть, они и правда ее забыли, может быть, для них это не было так важно, но Лавли не могла забыть. Она не могла забыть, что чувствовала тогда, когда хотела убить самых дорогих во всех вселенных своих друзей и родных. Она не могла быть теперь рядом с ними, делая вид, что ничего не произошло, и что все, как раньше. Уже никогда не будет, как раньше.

И однажды ночью она гуляла при полной луне. Искорка летела с ней рядом. Она как будто бы всегда понимала Лавли, всегда смотрела на нее с сожалением, и ей единственной Лавли могла открыться. И теперь. Они решили сбежать с Острова, оставить это все до поры до времени. Так нужно было. Уж лучше отпустить всю эту жизнь, забыть ее, жить, как раньше — одной в пустом доме. Конечно, еще придется слетать за Женькой и вернуть его родителям, но это потом. Все потом.

Когда Лавли уже садилась в волшебный шкаф, она услышала тихое мурчание и увидела зеленые глаза в темноте.

— Куда теперь летим? — промурлыкал Пуффи и вышел из темени. Он уже был прежним, будто бы и ничего не случалось.

— Я с Искоркой возвращаюсь домой. Бросаю все. Попрощайся со всеми от меня, — сказала Лавли.

Пуффи молча подлетел и сел рядом с ней в шкаф.

— Ты не понял, — сказала Лавли. — Я лечу только с Искоркой. И то только потому, что нужно загадать желание. А потом я ее отпущу. Ты не летишь со мной.

— Но я всегда летал с тобой, — промурлыкал кот.

— Не сейчас, — сказала Лавли.

— Я понял, — вдруг сказал Пуффи. — Так всегда бывает. Герой сомневается, ему нужно время, чтобы все обдумать и осознать.

— Герой? — сказала Лавли. — Кто герой?

— Ты герой, — ответил Пуффи.

— Я? — спросила Лавли. — Ты, Пуффи, что-то путаешь. Я не могу быть героем. Я всех подвела. И тебя, и Ханса, и Джека. А вот он, Джек, всех спас. Он герой.

— Но ведь ты герой этой истории. Она о тебе, — сказал Пуффи. — Я ведь поэтому и полетел с тобой. Потому что ты герой.

— Я готова была убить Ханса. Ханса, этого маленького ангелочка, который в своей жизни и мухи не обидел. А я пыталась его убить! — прошептала Лавли. Пуффи пожал плечами.

— Как-то Алиса говорила, что мы, кошки, мурлыкаем от того, что чувствуем: человек достаточно близок, чтобы его убить, — мурлыча, добавил Пуффи. Лавли посмотрела на него своими большими глазами.

— Это правда? — спросила она. Пуффи ничего не ответил, а лишь промурлыкал. — Ты ошибся, — добавила она. — Эта история о ком угодно, но не обо мне. Я давно не я… Я, понимаешь… я слишком мертва, чтобы быть героем. Истории — они о живых людях, а не о мертвых, как я.

— Ну, значит, эта история о том, как ты оживешь, — сказал Пуффи.

— Нет, нет! — вскричала Лавелина. — Этого не будет! Как ты не понимаешь. Это не моя история, не моя сказка. По-твоему, я главный ее герой? Да? И у меня в конце должно все получиться? Я должна вернуть дочь, победить главного злодея и, может, найти свою любовь? Но этого не будет. Потому что я не герой. Ты ошибся, Пуффи, ошибся. Я никто — второстепенный персонаж, убойное мясо, которое нужно для массовки. Я всегда была такой и всегда так будет.