Наверное, потому что считала это детским занятиям — пробираться на развалины замка, смотреть их, ждать ловушек и опасностей. Все это казалось ей таким ребячеством. И все же она была втайне рада, что попала сюда.
Теперь она все больше убеждалась, что Обезьяна и Орел, действительно, Алиса и Вова. Это точно были они. Обезьяна постоянно обижалась на орла и хотела с ним подраться, видно, они так и не помирились, поэтому Орел старался держаться подальше от Обезьяны, не упуская ее из вида. Кроме того, она видела их взгляды. Они явно были осознанные!.. Обезьяна словно говорила: «Вот посмотри на меня. Бедная я, бедная! Превратили в обезьяну. Меня! В ОБЕЗЬЯНУ! Такую красавицу как я, в глупую и некрасивую обезьяну. Это такое унижение и стыд! Ну, пожалуйста, пусть все это поскорее закончиться. К тому же, во всем виноват Вова! Если бы не он… Ну, я ему задам! Пусть только крылья потеряет!». Орел же все понимал, он не хотел ссориться с Обезьяной, к тому же его превратили в гордого Орла, а не в какую-ту Обезьяну, остается теперь только ждать и смириться со всеми неприятностями.
— Чей это замок? — спросила Лавелина.
Они проходили по темному каменному коридору. Он почти не был разрушен, но в нем скрывалась какая-то тайна. Возможно, за этой стеной находилась старая темница, куда скидывали заключенных, измученных людей, грязных преступников с чудовищно-изуродованными лицами. А, возможно, здесь была какая-нибудь потайная дверь. И открывалась она, например, если подвинуть ту подставку для свечки на тумбочке. А там… там, возможно, была какая-нибудь тайная лаборатория, как у Джека, какого-нибудь чокнутого ученого, искавшего философский камень или проводившего там свои грязные эксперименты на тех заключенных. Как, возможно, теперь делает Джек… Или это был замок какого-то страшного тирана-короля, у которого была маленькая дочка принцесса, ужасная по характеру, и для нее проводились балы в этих стенах. А под землей, возможно (то есть обязательно) был лабиринт, который мог привести куда угодно. В общем, такие мысли приходили в голову Лавелины. Когда находишься в подобном месте, обязательно приходят на ум подобные мысли. И да, да, как же это она могла забыть? В этом замке непременно должно жить приведение!
Но было и то, что гложило ее, независимо от мыслей и представлений, это чувство, которое возникало в этом замке — пустоты, замок был пустым, не живым, мертвым. Это ее пугало.
— А ты до сих пор не догадалась? — ухмыльнулась Дикарка. Она, как всегда, шла с высоко поднятой головой, от чего взгляд был еще более надменным. — Зайдем, например, в эту комнату. И все поймешь.
И они зашли в просторную комнату. Видно, что ее больше затронуло время, чем другие комнаты. Там висело множество портретов на стене, были кресла, шкафы с книгами, паутина и другая атрибутика. Но главное здесь были картины. Их очень серьезно попортило время.
Лавли подошла к стене и стала разглядывать картины. Нет, это не время. Тут, видно был пожар, хотя нет, не пожар, кто-то нарочно рушил здесь все. Картины были наполовину — оборванные, наполовину — обгорелые, висели на крючках не ровно, или вовсе валялись на полу. На них были изображены совершенно разные люди. Но в некоторых их Лавелина заметила сходство. На картинах, что стояли почти в конце, у многих людей были светлые волосы и выразительные светлые глаза. Почти самый последний портрет, относительно не испорченный, изображал какого-то мужчину. У него была седая борода, при этом волосы сияли золотым отливом, а глаза были лучезарно-голубые с золотым бликом, как показалось (хотя на самом деле, это был такой красивый узор на них). Почему-то, посмотрев на этот потрет, Лавелина уже почти не сомневалась в своих предположениях.
— Это его дед, — сказала Дикарка, увидев, как Лавелина рассматривает портрет.
«Да, это замок семьи Джека, а это его дед. И разве могли быть другие кандидаты на жительство в этом замке? В этом замке не мог жить кто-либо иной, кроме его предков, ведь это остров его семьи. Только почему это ко мне в голову пришло только сейчас? Это же было очевидно», — подумала Лавли.
А потом она увидела, как Пуффи уставился на другой потрет. Это был портрет матери Джека. Это была красивая величественная женщина. Конечно, ведь семья Джека была семьей богов, и все в ней были величественны. Она от кого-то слышала, что его дед был самым главным в пантеоне своих богов. «Интересно, почему боги вообще умирают? По идее, они должны быть бессмертными, но сам Джек говорил, что у каждого своя смерть. Может, они умирают от глубокой тысячелетней старости, или их убивают?». Пока Лавелина размышляя, она не заметила, что все это время, она каждые минуты три упоминает имя Джека раз по десять, если не больше. И, конечно, на этой стене она надеялась увидеть и портрет Джека, но его там не было. Тогда она еще раз посмотрела на портрет его матери, и ей стало завидно. Слишком она была прекрасная.
— Ты тоже находишь общие черты? — промурлыкал Пуффи, прищурив глаза.
— С Джеком? — повторила она еще раз его имя.
— С тобой, — ответил кот.
— Со мной? — удивилась Лавли, улыбаясь. До этого она даже и не думала об этом, но теперь, взглянув еще раз на портрет краешком глаза, она заметила, что мама Джека чем-то похожа на саму Лавелину. Но разум этого понять не мог. — Нет, она слишком красивая, чтобы быть похожей на меня.
Пуффи посмотрел на Лавелину. На самом деле, Пуффи искренне не понимал, почему Лавли так говорит. Для него «красота» было нечто другое, чем для Лавли. На самом деле, он даже, смотря на Алису, лишь едва замечал в ее лице изменения, для него это была та же Алиса, только немножко изменившаяся, и он не понимал, в чем именно. Для него, думается, была не так важна внешность, он видел нечто другое, чем люди. И он заметил, что мама Джека и Лавелина (Алиса, как он ее называл) были очень похожи, просто до жути похожи, хотя чем-то и отличались.
Они пошли далее. На этот раз коридоры было более интересные. Там было много разных комнат: старинные библиотеки (похожие на лабиринты), спальни (с такими живыми картинами на стенах), столовые (с накрытым столом и едой, которая была будто бы только приготовлена и покрыта паутиной только для того, чтобы на нее не сели мухи). Одна комната почему-то привлекла внимание Лавелины. Это была, кажется, столовая, может, зал, только очень маленький. И там все и, правда, выглядело так, будто бы хозяева были здесь вот пару минут назад, очень сильно ругались и ссорились, и только вышли. А еще возле стены со шкафом была трещина, которая шла до самой улицы, и которая, если прочти дальше, делила замок напополам, начиная от этого шкафа. И в этом шкафу на самом видном месте стояла голубая чашечка с отколотым кусочком. И именно эта чашечка показалась Лавли удивительной и пугающей. Эта чашечка была, как какой-то символ, и, как показалось Лавли, чашечка была проклята.
Тогда вдруг Лавли услышала странный шум через стенку. И она подумала, что это приведение. И скорее побежала туда, никому не сказав, что уходит. Поэтому единственный, кто пошел за ней, был Пуффи. А потом он ее еще и опередил, стал вести по каким-то коридорам, и, наконец, довел.
Это была полутемная комната, в которой кто-то был. Лавли увидела сверкающие желтые глаза во мраке. Было тихо. Только вдруг она слышала громкое мурлыкание Пуффи и мелодичные звуки его гитары, под такт мурлыканию. Тогда эти ярко — желтые глаза стали приближаться к Лавелине. Она застыла на месте от страха, кажется, и не думая бежать. К ней приближалась медленно и царственно черная громадная пантера, и по мере приближения эта партера начала трансформироваться. И вот перед Лавли уже предстала фигура. Это была высокая женщина-кошка. Это было ее человечье обличие, но она еще много раз меняла его по ходу разговора на кошачье. У нее было человеческое тело, при этом кошачьи темные ушки с коротко-остриженными черными блестящими волосами. Она была в черном полушубке, который частями закрывал тело. Эта шубка была до колен, с черным хвостом, перчатками без пальчиков. На руках у нее были когти, длинные когти. На икрах что-то вроде гольфов из черной кожи, еще туфли на высоких каблуках. И лицо, необыкновенное лицо. Те желтые кошачьи большие глаза и что-то присутствовало кошачьего в лице, что невозможно описать, но оно точно присутствовало.
