– Будет что матери рассказать, а то она дома ждет, от нетерпения сгорает. А она ужас, какая любопытная, сама знаешь.

– Я знаю? – удивилась Лаура. – Откуда?

– Игорек разве не рассказал про будущую свекровь? Мы-то про тебя немало знаем. И что хозяйка ты хорошая, и кормишь его перцами фаршированными…

– Хотелось бы внести ясность, – решительно заявила Лаура. – Я не невеста вашего сына, а он – не мой жених. Мы просто знакомые.

– Ты, дочка, можешь по-своему думать. А он… – Папа протянул указательный палец в сторону кухни. – Сказал, что ты ему очень даже нравишься.

– Это ничего не меняет. Мы слишком разные.

– Ясное дело. Ты – баба. Он – мужик. Не бывают мужики с бабами одинаковыми, – изрек папа.

– Это, уважаемый, бесспорно. Бесспорно и то, что нормальной бабе жадный мужик не нужен. То есть бабе, может, и ничего, а вот женщине – точно не нужен.

– Нашла чего бояться! – усмехнулся папа. – Не жадный он вовсе. Рачительный и бережливый. Щедрых надо бояться, они и из дома все повыносят, а Игорек всегда при деньгах будет, и ты горя знать не будешь.

Лаура хотела бы засмеяться, но язвительный ум подсказал ответ, который она не озвучила: «Все мое горе уже позади». Она вспомнила Мишино детское лицо в деревянном ящике и мерзкий цветок в нагрудном кармане.

– Мне денег хватает, – резко произнесла Лаура. – Я достаточно хорошо зарабатываю.

Лаура испытывала неловкость. Она понимала, что говорить с этим милым и трогательным старичком в таком тоне не следует, но он слишком бесцеремонно влезал в ее личную жизнь и расставлял все по нужным ему местам. Правда, самого оратора этот факт не смущал.

– Молодец, – отметил папа, обследуя книжные стеллажи. – Смотрю, книжки у тебя тут всякие, это хорошо. Читать вместе будете. И, кстати, Игорю очень нравится, что тебе не нужны его деньги.

– Сколько можно повторять, мы – не пара! – Лаура потеряла терпение. – Поймите же это, наконец.

Папаша ухмыльнулся.

– Я-то как раз вижу, что пара. Потеряешь его – локти кусать будешь.

Лаура хотела возразить, но не успела.

– Стол накрыт, чай готов! – торжественно провозгласил Баринов-младший, выглядывая из кухни.

– Это вы уж без меня, – спохватился папа и заторопился на выход. – Пойду, мать обрадую. – Накинув куртку, он по-свойски похлопал Лауру по плечу, всплакнул от умиления и чмокнул ее в щечку.

– Пришел без спросу, зато сидел недолго, – захихикал папа и зашагал вниз по лестнице, на ходу приговаривая: «А рыженькая какая! Как есть красавица…»

– Что это было? – спросила Лаура, когда дверь за папой закрылась.

– Вообще-то отец мой захотел с тобой познакомиться! – рявкнул Баринов. – Ну не пришли бы мы, и что? Сидела бы ты сейчас одна как сычиха. Стенку бы глазами сверлила. А тут мужик пришел, старик прискакал на тебя полюбоваться, расхвалил от всей души, что плохого-то? Тебя когда последний раз так превозносили?

– Не помню… – От неожиданного напора Лаура притихла. Это семейство так заморочило ей голову, что она не могла собраться с мыслями и ощущала недоумение и растерянность.

– Пойдем покормлю тебя. И спать уложу.

Лаура вдруг почувствовала, как сильно устала. Ей больше не хотелось спорить и отстаивать свою независимость.

Баринов просидел до позднего вечера и болтал без умолку. Он засобирался домой, когда у Луары уже стали слипаться глаза.

– Ложись и не думай ни о чем плохом.

– А я о тебе и не собиралась думать, – из последних сил огрызнулась Лаура.

Выйти за дверь молча Баринов не мог и по привычке у порога произнес:

– Тебе сегодня папа рассказал, какая ты замечательная?

– Ну и что с того?

– Я с ним согласен!

Впервые за долгое время Лаура заснула глубоким и спокойным сном. Засыпая, она успела подумать: «Все, что могло и не могло случиться, уже случилось. Больше нечего бояться».

Толеранин Первый в лице Алексея Ковригина без особых затруднений продолжил дело предшественника. Он с мечтательным выражением лица уставился в экран телевизора. С экрана на Алексея смотрел он сам, застывший в позе триумфатора, несущего людям счастье. Над радостным лицом изображения красовалась ярко-оранжевая плашка «Толеранин Первый».

Радость Ковригина не имела отношения ни к телевизору, ни к кабинету, ни к высокому рангу. Ковригин прекрасно понял, что Виктор имел в виду, когда сообщил ему про смерть Асина. Дом перешел к Алексу в обмен на согласие возглавить Толераниум. Но до вчерашнего вечера Ковригина терзали мучительные сомнения, особенно когда Виктора не оказалось в доме, чтобы оформить право Алекса на недвижимость.

Разочарование Ковригина сменилось радостным восторгом, как только он пересек порог Игнатьевского. Прямо в центре, посередине круглого стола, лежала раскрытая кожаная папка с бумагой. Это была заверенная дарственная на жилое помещение с площадью, адресом, кадастровым номером и названием. Особняк теперь назывался Ковригинским. Обыкновенная бумажка, нотариально оформленная, несколькими закорючками переводила Алексея Ковригина из положения пролетарского сына в статус владельца самого роскошного и недосягаемого актива в городе, а может, и в стране, а то и вообще – во всем мире.

Виктор предусмотрел все до мелочей. С первых шагов по дому было очевидно, кто его хозяин. Каждая вещь – от халата до письменных приборов – была отмечена инициалами Ковригина. Глядя на дарственную, испещренную водными знаками, Ковригин чувствовал, как становится выше, как расправляются его и без того широкие плечи, как его энергия заполняет пространство трех этажей, а также чердака, подвала и таинственного сада.

До четырех утра Алекс бродил по начищенному паркету, всматривался в зеркала и смахивал мельчайшие пылинки с мебели. Это и есть самая счастливая ночь в его жизни. «И каждая следующая будет еще счастливей», – думал он, собираясь утром в Толераниум. Ощущение чудесной легкости не оставляло его в течение всего дня, а собственная фотография на экране телевизора в кабинете Толераниума казалась дружеским шаржем, намеком. Мол, не забывай, Алекс, на тебе – дворец и свита.

Когда в кабинет Толеранина Первого прополз странного вида субъект в огромных очках и серебряном шлеме, Ковригин ненадолго отвлекся от экрана, глядя на странного гостя как на случайно залетевшую мошку.

– Разрешите представиться, – с апломбом сообщил очкарик. – Гомер Наливайко. Штатный уфолог. У меня срочная рекомендация от межгалактического союза, а также результаты специального аналитического исследования астрологического альянса по поводу даты.

Ковригин тряхнул головой. Огромное количество длинных слов отвлекало от обладания домом.

– Короче! – перебил незваного гостя Ковригин.

Наливайко не сбился, потому как осознавал непомерный масштаб ответственности за доскональное донесение мнения межпланетарной коллегии до малых народов Млечного Пути.

– Видите ли, дорогой Толеранин Первый, самые значимые события межгалактического масштаба должны завершиться до конца Шанивары, или Кришна Пакши, или Двитьи, словом – до конца второго дня темной луны… Комбинация элементов дня порождает Могущество. Могущество делает возможным достижение желаемого.

Ковригин не понимал ни одного слова и обрадовался, что в кабинет ворвался Вениамин Доре. Доре без малейших сомнений зычным голосом послал уфолога в самое неопределенное и далекое путешествие, которое не было анонсировано ни в одной галактике. Уфолог пошел думать.

– Это тебе не день космонавтики! – крикнул ему вслед Вениамин.

Развернувшись к Ковригину и не сбиваясь с тональности, Доре продолжал:

– Все катится в пропасть! Мы на грани провала!

Ковригин продолжал слушать Доре с таким же отсутствующим выражением лица, как до того слушал уфолога. Веня замялся. Он постепенно понизил голос до уровня внятного шепота, как-то снисходительно, даже с жалостью, посмотрел на Ковригина и вдруг ласково прожурчал:

– Слышь, Верховный, не переживай так! Все сделаем в лучшем виде. Пройдет этот форум, и следующий пройдет. А мы останемся.