– Наверное, Павловой, – машинально ответил Альберт. Он очень хотел поговорить с мамой про Вику.

На сей раз не удалось. Он не осмелился даже приблизиться к запретной теме. В сумрачном настроении Альберт забирал у мамы пирожки и холодец.

– Ты не бойся, – вдруг сказала Оксана Яковлевна. – Все самое страшное у тебя позади. Приводи свою невесту. Буду вести себя прилично. Не переживай! – Оксана Яковлевна заторопилась. – Иди-иди, холодец растает, да и у меня дел по горло. Завтра какая-то проверка с журналистами и правдописателями. Надо выспаться.

Альберт, не помня себя от счастья, буквально долетел до дома. Холодец не успел растаять.

В городской психиатрической больнице царила дикая суета. Обычно на территорию больницы, тем более к беседе с пациентами, посторонние не допускались. В данном случае отговорки о врачебной тайне звучали неубедительно и даже подло. Вопрос о защите прав человека стоял ребром.

Правозащитники вознамерились во что бы то ни стало посетить узника совести, жертву режима и зеркало отечественного подхода к нетрадиционным меньшинствам Женю Эфф. Главврач, имея за плечами сорокалетний стаж работы, был уверен в иной причине некомфортного размещения Жени. Господин Эфф каждые шесть месяцев принимал решение о смене пола, о чем спешил уведомить все средства массовой информации. Так как возможных пола в городе пока было всего два, Эфф так и кочевал из женщины в мужчину и наоборот. Скользящее трансгендерство сына родителей не волновало, они и сами не очень помнили, кто есть кто из-за давнего пристрастия к наркоте. По той же причине родители не обратили внимания, что Женя плевался. Первый раз на прием к психиатру Женя попал, когда в его плевке захлебнулась карликовая шиншилла, купленная за огромные деньги к очередному дню рождения ребенка.

Психиатр – тогда еще в самом расцвете сил – счел необходимым проконтролировать причину и дальность плевка в стационарных условиях, заодно разобраться с полом ребенка. Айболит выяснил, что Женя плевался, только находясь в женском гендере. И то если кто-то в этот момент называл его не Василисой, а Евгением.

В сегодняшних условиях демократической свободы последствия беседы журналюг с психбольными могли оказаться непоправимыми. Защиту интересов врачей доверили Оксане Яковлевне. Благодаря Оксане полную делегацию в палату не пустили, но в виде исключения она разрешила пообщаться с пациентом одному представителю прессы.

Отдел правовой защиты Толераниума совещался за закрытыми дверями целые сутки. В психушку решили отправить блогописца Нетленного. Он полностью соответствовал поставленной задаче. Отлично изъедал пером любую заданную тему, давно отрекся от устаревших постулатов честности и чести, одевался вызывающе, носил длинный высокий конский хвост из оставшихся на черепе волос и следовал самой последней моде вплоть до наращивания ресниц и прочих недоросших частей тела. Уже пару недель Нетленный приходил на работу в юбках различной длины и высокомерно не отвечал на язвительный вопрос, есть ли под юбкой трусы. Одним словом, лучше Нетленного вряд ли кто напишет о зверствах тоталитарного режима и ужасах карательной медицины.

Оксана Яковлевна проводила Нетленного в палату, предупредив, чтобы он не приближался к пациенту ближе чем на метр.

Гений пера пренебрег советом и покровительственно возложил руку на плечо худенькой жертве тоталитаризма. Глядя в глаза Жене Эфф, Нетленный торжественно произнес: «Евгений, мы защитим тебя от…» Договорить он не успел. Жертва режима харкнул ему в лицо таким количеством слюны, что на левом глазу журналиста расплылась тушь, и накладные ресницы неэстетично сползли на нижнее веко. Ресницы Нетленного плавали в пенистой слюне, а узник совести, извиваясь в стальных объятиях Оксаны Яковлевны, орал благим матом. Оскорбленный и потрясенный классик современности в смешанных чувствах покинул палату, четко осознавая, что писать про эту плюющуюся мразь у него рука не поднимется. Он быстро и гневно шагал по больничному коридору. Уборщица, увидев Нетленного в юбке с перекошенным от злости и с отклеенными ресницами лицом, перекрестилась и решительно выплеснула ему вслед грязную воду из помывочного ведра. Нетленный, скользя по воде, пустился в бега.

Юля Павлова решила произвести полную ревизию системного сбоя, который ей устроил Владимир, будь он неладен, Кирпичников. Пускай он мерзавец и нищеброд, но в чем-то он прав. Только какое-то наваждение могло лишить ее покоя из-за этой деревенщины.

Юля подошла к зеркалу. Ей досталось от природы все, о чем другие договариваются с пластическими хирургами и визажистами за огромные деньги. В придачу она умна и материально независима. Квартира перешла в наследство от бабушки, а развитие мозга с детства контролировали папа-физик и мама-филолог. Благодаря такому фундаменту Юля обрела полнейшую свободу выбора и могла сама строить свою жизнь.

Раньше она думала, что у нее в обязательном порядке будет молодой, красивый, достойный и богатый муж. Ей была нужна реальная семья – настоящая! С красавицей женой в роскошном интерьере и мужем, а не Стариком-Хоттабычем.

Возрастные толстосумы, потерявшие остроту зрения и естественный адреналин, хотят прожить еще хотя бы одну жизнь, с удовольствием берут на содержание голодных малолеток и даже ставят штамп в паспорте. Старые козлы с новыми зубами и модной бородкой вместо утраченной на голове растительности под руку с молодой матерью новорожденного ребенка – привычная в городе картинка. Дорогостоящие фотосессии семьи в одинаковых футболках с изображением самой семьи – самое популярное в соцсетях подтверждение счастливой семейной жизни незадолго до потери кормильца. Возрастная деменция уравнивает главу семьи с уровнем развития приблудной королевы, а близкие друзья на торжественных мероприятиях неискренне желают молодым долгих лет жизни и побольше детей. То ли под гипнозом, то ли в надежде на чудо пожилые осеменители мобилизуют последний ресурс, гоняют с младенцами футбольный мяч и катаются на чоппере под песни Юрия Антонова. Убежать от сердечного приступа не удается ни на спортивных мотиках, ни даже на «Бентли». На прощальных церемониях молодые вдовы кукольной наружности неубедительно скорбят и так же неубедительно убеждают окружающих, что в их браке совершенно не чувствовалось разницы в возрасте, даже наоборот…

В Юлиной жизни настал такой момент, что она вынуждена принять то, что раньше казалось мерзким и совершенно недопустимым. И вынудил ее к этому простой деревенский лох по кличке Кирпич.

Это из-за него Юля выйдет замуж за чахлого Кощея, который своим образом жизни заработал серьезные проблемы со здоровьем. То есть за того, кто по-быстрому отчалит в мир иной. Виагра, богатая холестерином пища, крепкий кофе перед сном – она сама будет ухаживать за супругом. В ванной комнате повесит огромное зеркало, чтобы вид дряхлого тела всякий раз неприятно удивлял владельца, вызывая повышение артериального давления. Пусть маленький, но все же шажок в сторону кладбища. Кровать в спальне она поставит ногами на восток, пусть лежит и привыкает. Она будет самой обворожительной вдовой, и траур будет ей к лицу. Толпа утешителей выстроится в очередь, а она в облегающем черном платье и шляпке с кокетливой траурной вуалью, утирая кружевным платочком слезу, будет тихо ликовать, глядя на окаменевшее лицо покойника.

Ее семейная жизнь будет короткой, но счастливой. Потому что через полгода она вступит в права наследства и купит с потрохами родную деревню Кирпича. Она сделает преуспевающего фермера Владимира Кирпичникова своим карманным жиголо, который будет появляться у нее в особняке тогда, когда она захочет, и уходить по первому требованию. Иначе всей его деревне хана! А толстомордой жене с крепышами-детишками – в особенности!

Указание учредителей изучать и корректировать настроение толпы – так в Толераниуме называли население города – было нарушено на корню. Ворох писем, скопившийся с момента открытия ведомства, не разбирал никто и никогда. Да и про отчетный период в последнюю неделю перед Новым годом понятия не имели. Сказывалось отсутствие грамотного руководства идеологическим сектором. В срочном порядке и.о. был назначен Еремей Васильков – глава пиар-отдела. Васильков томился в приемной, развлекая Ковригина байками. Ковригин поинтересовался, зачем Еремей приперся, и, выслушав коллегу, мимоходом дал совет: