– Вовка, ты деревенских-то не трогай! Вижу, как зыркаешь на девок! Весь в отца пошел! Знаешь, у нас строго: поспал с девкой – женись. А еще лучше – женись, после и наспишься. Иначе судьбу человеку испортишь, грех на себя возьмешь. Мы с отцом только одну твою жену примем и детей ваших, сколько Бог даст. Видно, нагуляться тебе нужно. А в городе бабы нынче несложные. Заодно и перебесишься!

Поначалу Володя отнекивался, но со временем проблему признал. Про себя он называл этот грешок «больно до баб охоч». Вовка решил, что в городе направит все силы на борьбу с пороком и искоренит проблему.

– И то правда, ма! Перебешусь – и женюсь на Аленке Брылевой. Будем вместе ферму строить, детей нарожаем, пять или шесть… Следи только, чтобы она без меня замуж не вышла.

– Не выйдет! Вижу, как на тебя поглядывает. Велю ей, чтобы дожидалась. – Александра Сазоновна вздохнула. – Справимся с твоими страстями. Сильнее материнской молитвы ничего нет на свете.

То ли с Божьей помощью, то ли благодаря собственному упорству, Володя Кирпичников поступил в Венецкий университет и получил место в общежитии вместе с кличкой Кирпич. Городские девушки и правда не сильно берегли свою честь и даже сами проявляли инициативу. Такого Вовка не ожидал. Но и обидеть женщину не мог. Он решил: чтобы не привязываться и не обременять себя отношениями, будет спать с девушкой только один раз. На всякий случай он придумал легенду – мол, болезнь у него такая: во второй раз никогда не получается – «аппарат» не работает. В легенду верили с трудом – «аппарат» у Кирпича работал отменно, и со временем за Кирпичниковым укоренилась слава секс-машины и закоренелого холостяка. Такая репутация делала Кирпича одновременно сверхдоступным и совершенно недоступным, что более-менее позволяло Вовке соблюдать верность Аленке Брылевой. Поначалу Кирпичников собирался решать только две задачи: изучать фермерское дело и бороться с пороком. Он вообще не понимал, зачем ему нужен английский, о чем и заявил Альберту, когда не смог сдать курсовую.

– Вы понимаете, – мялся Кирпичников, теребя в огромных ручищах распечатанные результаты тестов. – Мне ваш английский ни к чему! Я только время зря теряю… Можете как-то меня понять и поставить любую оценку. Я дни недели хорошо знаю, считать могу до ста: ван хангрит… Даже до тысячи, – немного подумав, сообщил Ковригин. – Ко мне в Шухрань точно никто из англичан не приедет. А если приедут, все равно самогона напьемся, тогда и без всякого английского поймем друг друга!

– Хорошо, Владимир, если вы до тысячи считаете без труда, скажите, как будет по-английски девятьсот девяносто девять?

Кирпич задумался, присел на стул и написал на обороте листа три девятки.

– Найн, найн, найн! – воскликнул он через пару секунд.

– Можно и так, – задумался Альберт. – В вашем случае, наверное, так и нужно. Но есть другая сторона вопроса. Я вижу в вас человека основательного и целеустремленного.

– Ну да, – без заминки отреагировал Кирпич. – Я очень основательный! – Володя решительно отодвинул письменные принадлежности в сторону и поудобней уселся на стуле.

– Тогда давайте договоримся с вами так: языковой минимум вы все равно мне сдадите, пускай не сейчас, но к концу четвертого курса. Расскажете мне на английском про Тэмпл Грандин, и я с легким сердцем аттестую вас.

Кирпичников сначала расстроился, но когда посмотрел фильм про уникальную фермершу Тэмпл Грандин, понял, что английский с фермерским хозяйством можно подружить. А на борьбу с пороком он как-нибудь найдет время.

Миша равнодушно разглядывал однокурсников и не понимал, то ли они так сильно деградировали за лето, то ли он раньше не мог объективно их оценить. Сборище упрощенных гуманоидов четко вписывалось в стандартные шаблоны. Секс, еда и доминантность. Что с них взять…

Мише было интересно увидеть Викторию Павловну – преподавателя философии, – которую до сих пор он считал идеалом женщины. Во всяком случае, когда мама с Лаурой терзали его рассуждениями о планах на жизнь, он представлял своей женой ее – Вику. Или такую, как Вика.

Наконец-то она появилась. Хрупкая, собранная, решительная… Виктория Павловна шагала по коридору, кивком головы приветствуя студентов. Мише она улыбнулась. Вслед за Викой студенты потянулись в аудиторию, а Миша презрительно отметил, что Альберт, проводив Викторию Павловну влюбленным взглядом, так и не справился со своим выражением лица.

– Асин, вы не забыли, зачем пришли? – спросил он с рассеянной улыбкой.

Через два академических часа, выйдя в коридор после лекции Виктории Павловны, Миша недоумевал. Как он вообще мог так превозносить эту замухрышку? Серая мышка, обыкновенная посредственность.

Пройдя несколько шагов, Миша неожиданно для себя увидел Виктора, который, облокотившись на подоконник, запросто болтал с Земляковой. Вокруг собралась кучка заинтересованных слушателей. До Миши донеслись слова Виктора:

– Наталья, приносить с собой ничего не нужно. Праздник в честь моего друга. Будет полно всего, что только можно пожелать. Приводите как можно больше народу.

Заметив Мишу, Виктор обрадовался:

– А вот и он! Наталья, мне пора! Мой друг освободился!

Землякова оглянулась и не сдержалась:

– Ваш друг – Асин? – Староста как-то по-новому, уважительно посмотрела на Мишу.

Мишу распирало от гордости, и хотя ему ужасно хотелось показать Земляковой язык, он мужественно сохранил величественный вид.

Виктор оттолкнулся от подоконника и, направляясь к Михаилу, уже на ходу крикнул:

– Не забудьте: ИГНАТЬЕВСКИЙ! В субботу вечером! Мы с Михаилом ждем вас! Его друзья – мои друзья!

Вот кто, оказывается, въехал в Игнатьевский! Знали бы Бергауз с Лаурой!

Огромный старинный особняк за высоким забором стоял на холме. После того как архив НКВД закрыли, здание пустовало. Его зловещая обособленность отпугивала не только вездесущих риелторов, но и бомжей с олигархами. Праздный городской народ гонял про дом нелепые слухи: и дым в виде сатанинских рож по ночам из трубы валит, и душераздирающие крики раздаются, и мыло из кошек с лошадиной кровью кипит там в огромном чане, а уж если пропал кто в городе – искать не надо. Сгинул в Игнатьевском. Так что на тусовке кворум будет, всем интересно хоть одним глазком заглянуть за высокий забор таинственного поместья…

Домой Миша заявился в приподнятом настроении, чем очень порадовал Софочку. Бергауз, как обычно, был невозмутим и любезен. Только Лаура просканировала племянника внимательным взглядом с головы до ног и после осмотра оттаяла – прижала Мишину голову к груди и потрепала кудри, прошептав: «Поздравляю, Мишустик! Самый главный год в твоей жизни начался».

Миша поспешно высвободился из объятий. Они его все за мальчика, а, межу прочим, Виктор закатил для него огромную вечеринку! Мише очень захотелось рассказать о приглашении в Игнатьевский, но он решил дождаться подходящего момента. Момент настал за чаепитием, когда Лаура уже в третий раз намекнула, что Миша мог бы поделиться новостями.

– Да какие там новости, все по-старому. Разве что вечеринка в Игнатьевском намечается. Мой друг устраивает.

Лаура округлила глаза, и Миша не смог сдержаться:

– В мою честь.

– Ты шутишь? Правда, в Игнатьевском?

Все понятно. Как обычно, главная новость осталась за кадром. Мише стало противно и неинтересно. Он механически помешивал ложечкой остывший чай. Софочку тоже больше заинтересовал особняк, чем праздник в честь ее сына.

– Не томи, Лаура. Что такого невероятного в этом «ИГНАТЬЕВСКОМ»?! – Софья Леонидовна потребовала ответа.

– Стыдно не знать достопримечательности родного города! – с шутливой укоризной ответила Лаура. – Этот дом был построен почти двести лет назад по заказу купца Кондратия Игнатьева, который славился любовью к театральным представлениям, оккультным наукам и спиритическим сеансам. В завещании было сказано, что любые сделки с этим домом запрещены во избежание пагубных последствий для новых владельцев, но самое странное – не велено копать землю вокруг дома, тем более курганы, которые будут появляться по мере усыпания Игнатьевской фамилии. А фамилии-то никто и не знает…