Миша стремительно прошел в свою комнату и, выхватив из стола пачку денег, вернулся в столовую. Он швырнул деньги прямо на тарелку Софочки и прошипел:

– Купи хоть раз нормальной еды! Икры, устриц, птичьего молока, в конце концов!

Он сам не знал, почему вдруг захотел птичьего молока. Он никогда в жизни не любил его. Но почему-то сейчас вспомнил, как Виктор рассказал байку, что птичье молоко – это наши несбыточные желания, способ избавиться от ненужных людей. Если кто-то хотел отправить неугодного человека на верную смерть, следовало послать его на поиски птичьего молока…

Софочка звонко рассмеялась.

– Вот это по-мужски! Наконец-то мы доросли до момента, когда сынок может прокормить семью. Но этого, – Софа брезгливо взяла пачку купюр за уголок, – многовато будет. Я куплю тебе еще пару книг о том, как правильно вести себя со взрослыми. И кстати, откуда у тебя такие «лишние» деньги?

Деликатный Бергауз напомнил Софочке, что у них через полчаса театр.

– Сейчас нам надо поспешить, а после театра мы успеем накрыть праздничный стол и заодно решим все неотложные вопросы.

«Никогда, – подумал Миша. – Никогда мы не решим никаких вопросов. Я вас ненавижу». Миша закрылся в комнате и, услышав звук захлопнувшейся за театралами двери, рванул к Агате.

Поздним вечером, уверенный, что парочка еще не вернулась после культурно-просветительского похода, Миша вернулся домой.

Вспышка ненависти и раздражения осталась под одеялом у Агаты. Миша понял, что его единственной эмоцией по отношению к близким стало безграничное, исключительное презрение. Они заслужили.

Легкий веселый храп одурманенной высоким искусством матери вызвал у Миши отвращение. Никогда в жизни ничего подобного по отношению к Софочке он не испытывал. Напряженная, исходящая откуда-то изнутри злоба, неприятие и даже какая-то брезгливость охватили его на миг, когда он вглядывался в это привычное и такое знакомое лицо. Миша наклонялся все ниже, он уже видел каждый волосок, каждое пигментное пятнышко, испарину, расширенные поры, морщинки, кровеносные сосуды, почувствовал чесночную отдушку изо рта, легкий аромат жасминового парфюма, смешанный с потом… В одно мгновение его неприязнь переросла в удушающую и неуправляемую ненависть. «Как ты могла не разглядеть во мне того, что увидел случайный встречный? Как ты могла вести меня столько лет по ложному пути?» Миша сжал кулаки до боли в суставах, и только эта внезапная боль отрезвила его сознание. Он испугался.

Отпрянув от спящей Софочки, Миша потряс головой и воровато огляделся, будто опасался наличия свидетелей. Ему показалось, что кто-то наблюдает за ним, а может, сама Софья Леонидовна только притворяется спящей.

С трудом открыв глаза, Георгий уставился на картонного клоуна, который раскачивался, как маятник, на новогодней елке. Клоун улыбался так приветливо, что с ним захотелось поговорить по душам. Так как клоун не ответил ни на один вопрос, Георгий решил, что слова для общения не нужны – иногда близкие понимают друг друга телепатически. Задушевному общению сильно мешали громкий стук в дверь и злые голоса. Пришлось подняться и пойти открывать, хотя кроме клоуна Георгию ни с кем не хотелось общаться. Достали! Покоя нет – и не будет!

Когда Растаман справился с замком и распахнул дверь, у него замельтешило в глазах. На пороге стояла агрессивная толпа, которая ворвалась в комнату и окружила Георгия.

– А я тебя знаю, – захихикал Растаман, тыча пальцем в грудь коменданта общежития. – А вот его – нет, не знаю. – Георгий туманно уставился на полицейского.

– Зато я тебя неоднократно знаю, – сурово пробубнил полицейский. Минимум пять раз страж закона лично задерживал Растамана в ночных заведениях по подозрению в распространении, но всякий раз отпускал. При себе у Георгия наркоты не было никогда. Весь запас уходил на собственное и ближайшее внутреннее употребление.

– Документы, пожалуйста, предъявите, – последовала просьба от полицейского.

– Этот – вечный студент. До четвертого курса добрался, – отрапортовал комендант. – Он в Доме терпимости ошивается, но и сюда часто шастает. Наркоту, наверное, таскает. И вот таких! – Комендант указал подбородком куда-то в сторону кровати.

Растаман обернулся. На кровати сидела полуголая девица, обмотанная полотенцем. Георгию самому не понравилось зрелище. Он почувствовал грядущие проблемы.

– Ну, кто тут у нас валяется без прописки? – возмутился комендант общежития.

– Щас узнаю, – засуетился Растаман. – Ты кто?

– Девушка.

– Говорит, девушка.

– Твоя! – уточнила незнакомка.

– Говорит, моя, – сообщил он гостям и озадаченно обернулся. – Ты что, серьезно?

– Восемь косяков! Если это несерьезно, я обижусь. – Девушка попыталась скорчить обиженную гримасу, но лицо расползлось в дурацкой улыбке.

– Че-то событий слишком много. Давайте постепенно. Я не успеваю. – Растаман хотел было закурить, но сдержался.

Первокурсницы жались поближе к полицейскому и пока не оправились от шока. Они весело отпраздновали Новый год, но под утро не смогли попасть домой. Их комната была закрыта на ключ изнутри, кроме того, из комнаты доносились странные звуки.

– Проверьте, не пропало ли что, – обратился полицейский к перепуганным первокурсницам. Те послушно кинулись шарить по шкафам. – Вы нарушили закон, – устало проговорил служитель порядка, обращаясь к Георгию. – Вы незаконно проникли в чужую комнату.

– Я всегда проникаю без проблем, – удивился Растаман. – Это же общежитие…

– Нет, в общежитие я не согласна, – вмешалась девица.

– А тебе дворец подавай? – съязвил комендант.

– Ты дворец хочешь? – спросила девица, обращаясь к Георгию.

– Дворец не пробовал. Хорошо вштыривает?

Пока полицейский в присутствии понятых опрашивал Растамана и его девушку, а первокурсницы проверяли, целы ли их пожитки, до Георгия стало доходить, что он попал в нехорошую историю. Как он здесь очутился, Георгий не помнил. Не помнил и того, где и когда именно начал праздновать Новый год, тем более – откуда взялась его «девушка».

– Запрещенных веществ у задержанных не обнаружено, – сообщил помощник полицейского после осмотра разбросанной возле кровати одежды.

– Оденьтесь, скелеты. На вас смотреть тошно, – настойчиво порекомендовал мрачный человек в погонах.

Парочка спешно кинулась одеваться, путаясь в предметах туалета, но через пару минут оба предстали полностью одетые и источали обаяние и покорность.

– У нас ничего не пропало, – сообщили первокурсницы.

Полицейский с помощником устало переглянулись.

– Проваливайте отсюда оба, – сказал старший по званию. – И чтобы духа вашего здесь не было.

Полицейский не успел закончить фразу, как Растаман со своей спутницей были уже по ту сторону двери.

– И чтоб духа не было! – прокричал им вдогонку комендант.

– Да я еще вчера отсюда ушел, – отозвался Растаман, мчась по коридору во весь опор.

– А жалобу по месту учебы и работы я накатаю, так и знай! – пригрозил комендант.

На улице было темно и безлюдно. Растаману захотелось домой – поесть и немного передохнуть. До дома было минут десять ходу.

– А теперь куда мы двинем? – спросила девица.

– Я – в общагу Политеха, – заявил он не моргнув глазом. – Здесь пешком минут сорок. Ты как?

– Не, больше в общагу не пойду, – ответила она, надеясь на альтернативное предложение.

– Ну, тогда всего доброго. – Он перемахнул через засыпанный снегом газон, протиснулся между прутьями забора и направился в сторону дома, где надеялся заполнить яму желудка, а потом – в Толераниум, чтобы достать из тайника в сортире специальную праздничную нычку.

Оксана Яковлевна не любила и не понимала праздников. Обыкновенно на Новый год она брала дежурство в клинике, потому что больше пользы она могла принести там, чем сидя в одиночестве перед телевизором в собственной квартире. В больнице у нее были свои фавориты, она любила с ними поговорить и, если честно, считала многих пациентов более вменяемыми, чем большинство своих знакомых – хитрых, жадных, вероломных и непорядочных. С сыном, которого Оксана любила больше жизни, но не смогла управиться, близости не получалось. Она хотела бы ему помочь, но свои мозги ведь не поставишь… Благо он наконец нашел женщину, поверил в нее, и, похоже, она в него – тоже.