На чужих ногах Лаура поднималась по знакомой лестнице, понимая, что теперь все в ее жизни переменилось. У нее не осталось ни одного родного человека на свете. Лаура с каменным лицом вошла в Софочкину квартиру. Она бы не появилась там ни за что на свете, но Бергауз умолял ее помочь выбрать одежду для Софочки. Он блеял в трубку, что мог бы и несколько лет назад сделать предложение, тогда не потерял бы эти годы так бездарно и бесполезно. Если бы он только знал, чем закончится его самая большая и последняя любовь… Теперь он совершенно уничтожен и растоптан. Он настолько не верит в произошедшее, что выбор погребального наряда для него кажется нелепым ритуальным действом, которое несовместимо с его собственной жизнью. Если Лаура Леонидовна не возьмет на себя эту функцию, возможно, хоронить придется сразу двоих. Аркадий Моисеевич был жалок и велик в своем неизмеримом горе.

Бергауз распахнул дверь, и из квартиры пахнуло Софочкой. Лицо Лауры дрогнуло, но она сдержала слезы и решительно пересекла порог.

В гостиной все было как обычно, каждая безделушка осталась на своем месте, даже кружевные белоснежные салфеточки нетронутыми лежали на столе, будто в ожидании гостей. Только серый налет пыли тонким слоем улегся на полки и черный лакированный журнальный столик возле дивана. Лаура подошла к дивану и уставилась на корзинку с Софочкиными таблетками. Аркадий Моисеевич молча стоял в ожидании.

– Он отодвинул корзину, – тихо сказала Лаура.

– Что? – переспросил Бергауз.

– Пойдем, Аркашенька, я выберу платье, – ответила она.

Миша легко освоился в новом статусе. Теперь он, кажется, назывался круглым сиротой. Он с удивлением и осторожностью анализировал свои ощущения и не находил внутри ни одного опустевшего места. Его точило злобное любопытство – хотелось посмотреть на Лауру. Было бы приятно увидеть ее раздавленной горем, опухшей от слез и глубоко несчастной после того, как она поняла, что лишилась последней родственной связи с миром. Пускай вспомнит, как собственноручно каждым ударом ноги или кулака уничтожала и без того призрачные кровные узы. Она, тетка, и стала причиной разрушения семьи. Так пусть получит то, к чему стремилась.

Еще ему было любопытно предстать перед подчиненными. Как это, интересно, когда ты, являясь объектом всеобщего поклонения, еще и становишься объектом всеобщего сочувствия… Наверное, такое положение делает тебя еще более значимым. Хотя разве можно еще больше?

Толераниум встретил босса скорбным молчанием. Служащие первого этажа уважительно и грустно склоняли головы, отводили глаза и произносили:

– Соболезную. Сочувствую. Искренне сопереживаю…

Миша, кивая, медленно пролетал мимо на волнах духовной поддержки. Уважают! Любят! Боятся!

Из обитателей второго этажа Миша выделил блогописца Нетленного. Он выглядел особенно расстроенным. Проходя мимо него, Миша даже сказал:

– Держитесь!

Нетленный и впрямь держался из последних сил. Двойственная кончина Растамана грозила нанести непоправимый урон основным жизненным ценностям Эдуарда. Он просто не имел понятия, как совместить «смерть поэта» с воскресением наркомана, соединить этих двух людей в одно целое и вывернуться из ситуации с минимальными потерями. Можно, конечно, дать опровержение. Но это так стыдно. Как сохранить лицо, когда перед сотнями тысяч подписчиков великолепный поминальный панегирик уже воспел усопшего и его заслуги? На выручку пришел Полковник. Опираясь на богатый опыт армейской изворотливости и исходя из тенденций международных политических реалий, он дал дельный совет.

– Так ты будь посовременней, – успокоил Полковник. – Слово-то сейчас ничего не стоит. Каждому некрологу можно противопоставить антинекролог! В наши времена хоть на инопланетян ссылайся. Главное – найти виноватого.

Нетленный сторговался с Эдуардом Воскресенским. Перемирие сторон ознаменовалось выходом аналитической статьи под громким заголовком «Смерти вопреки». В антинекрологе преступные власти обвинялись в предумышленном злодейском отравлении непримиримого борца с кровавым режимом. Растаман был представлен лидером оппозиции, первоприцельной жертвой, которую подвергали гонениям и преследованиям. Когда властям стало понятно, что наследственный наркоман метит на престол, спецслужбы избавились от претендента с помощью новейшей разработки засекреченной лаборатории. И тогда Георгий воспользовался хорошо известным приемом воскресения из мертвых. Таким образом, сила духа и жажда борьбы, а также горячая поддержка прогрессивного оппозиционного сообщества помогли справиться со смертельным недугом и восстать из пепла либеральному Фениксу. Душители свобод повержены и посрамлены. Герой вернулся в ряды бесстрашных бойцов и с новыми силами продолжит ожесточенную борьбу с беззаконием, коррупцией и кумовством в правящей верхушке.

Антинекролог перепечатали многие, в том числе иностранные издания. Поднялась масштабная протестная волна. Под окнами токсикологического отделения городской больницы возникли многочисленные шумные акции в поддержку неубиваемого героя. Возмущенная толпа голосила так, что больные выходили из комы. Акции продолжались даже после того, как героя передоза выписали из клиники. Пикетчики клеймили власти, политический строй и развал экономики. Политические предсказатели рисовали апокалиптические картины ближайшего и отдаленного будущего и требовали незамедлительных реформ, жестких санкций и обязательной смены власти.

Мороз пробирал до самых костей. На кладбище, искрящемся от белоснежного покрова, казалось намного холоднее, чем в городе. Хоронить Софью Леонидовну собралось всего несколько человек. До сих пор Миша на похоронах почти не бывал. Софочка берегла сына от негативных переживаний и старательно избегала разговоров о всевозможных траурных церемониях и психологах. Лишь однажды, когда Мишеньке исполнилось шесть, Софа взяла сына на прощание с дальним родственником – академиком. Миша до сих пор вспоминал это мероприятие как скучный принудительный концерт. Сначала все молчали, потом с нескончаемой речью выступил лохматый профессор, следом выстроились в очередь желающие рассказать свою персональную историю дружбы с академиком, а после сытного обеда с серьезными возлияниями Миша вообще не понимал, почему люди веселятся и хохочут, если мама все время говорила, что похороны – это грустно… К концу поминального ужина лохматый профессор, роняя слезу, откровенно лапал миловидную похоронную агентшу, а мама всеми силами пыталась переключить Мишино внимание на ванильное мороженое с шоколадной крошкой. Единственный вопрос, который остался у Миши в голове, звучал так: куда уехал дедушка Сема. Именно так Миша воспринял медленное погружение постамента с гробом в подвал крематория для последующего испепеления.

Несмотря на мизерный опыт, Миша по собственной оценке держался на прощании с Софочкой очень достойно. Он обнялся с несчастным Бергаузом, поздоровался кивком головы с Агатой и с парой соседок, которые были связаны с Софьей Леонидовной тайными кулинарными рецептами, пожал руку похоронному агенту и замер у гроба в ожидании начала церемонии. Миша смотрел на маму и думал, что в гробу она выглядит гораздо лучше, чем в жизни. Почему она никогда не пользовалась косметикой? Ей очень идет. Интересно, как бы сложилась ее судьба, если бы она преждевременно не похоронила себя в бытовухе… Боковым зрением Миша увидел, как к их компании присоединились еще три человека. Лаура в черном платке, очках и темном кашемировом пальто явилась с двумя священниками. Миша вопросительно посмотрел на Бергауза. Тот не отреагировал, растворившись в персональном горе. Один из спутников Лауры – лет сорока, высокий, голубоглазый и очень красивый – вдруг запел низким голосом и начал обходить гроб, окуривая его ладаном. Его младший товарищ зажег свечу и молча стоял возле Лауры.

Миша страшно побледнел. Ему стало невыносимо плохо. Не в силах сдержать тошноту, он согнулся, и коричневая жижа полилась из его внутренностей прямо на белый снег. Потом он осел и потерял сознание. Молодой священник растер Мишины виски снегом и попытался поставить скорбящего на ноги. Очнувшись, Миша нетвердой походкой направился к выходу. Ему было все равно, что о нем подумают. В особенности, что подумает Лаура.