— Но я же не все, — она с досадой посмотрела на Хирузена, — я же Сенджу. И после смерти Наваки, последний…

— Ты сделала все, что могла, — ответил он, погладив ее по плечу. — К тому же, спасти тебя — это был его выбор. Уважай это решение, он очень смелый молодой человек.

Цунаде отвела от него взгляд и посмотрела на Дана.

— Когда я его отпущу, — с невыносим трудом произнесла она, — могу ли я вас кое о чем попросить?

— Все, что хочешь, — мягко ответил он.

— Я смогу сразу уехать домой? — Она ненадолго замолчала, а затем продолжила: — И я больше не смогу быть ирьенином.

— Понимаю.

— И Учитель… Я больше не хочу быть шиноби.

— Ты уверена? — тяжело вздохнул он.

— Да.

— Если тебе так будет лучше, хорошо, я возражать не стану. — Он медленно встал, отошел к выходу и напоследок произнес: — Я попрошу, чтобы тебе никто не мешал. Я тобой очень горжусь и знаю, что ты справишься.

Цунаде молча проводила Учителя взглядом, прилегла на железную койку и осторожно обняла Дана. Нежно погладила его по щеке и с горестью подумала, что он никогда не узнает, как сильно она его полюбила. Большое всего ей хотелось вернуться на Маяк, где он такой высокий и сильный, а она такая маленькая и слабая. Но то время навсегда ушло, сейчас ей надо было собраться с силами. Цунаде закрыла глаза и представила, что Дан просто спит, и ему снятся очень красивые сны.

— Прости, — тихо произнесла она и остановила поток чакры, затаив дыхание.

Сперва послышался глухой хрип. Она закусила губы, но продолжала неподвижно лежать. Дана тронула судорога. Ноги застучали по металлической кровати, плед съехал на пол, но она только сильнее прижала его к постели. Тело выгнуло в предсмертной судороге, и она с силой постаралась уложить его обратно. Он издал последний хрип и успокоился… Цунаде больше не слышала его сердце. Ей стало так его жалко, этого такого молодого, такого замечательного, ни в чем не виноватого капитана. Она сильнее зажмурилась и готова была уже закричать, зарычать, забиться в освобождающей истерике. Разнести здесь все к чертям! Сровнять с землей и полевой госпиталь, и пик Джан, и все холмы Священной долины. Чтобы само небо рухнуло от ее кулаков и больше никто не увидел дневного света… Но вдруг ожерелье на груди потяжелело, а затем и вовсе стало нагреваться. Сердце резко пронзило, и где-то глубоко в душе блеснул образ изумрудного камня, за ним появилось лицо брата, затем деда. И один за другим в памяти стали возникать суровые мужские лица.

— Не все, — прошептала Цунаде, — но я же не все… — чуть громче повторила она. — Я же Сенджу, — распахнула глаза. — Я же, черт возьми, Сенджу! — Она оторвала голову от груди Дана, вскочила на ноги и поднесла руки к его груди. — Последний на этой проклятой земле!

И все, что в ней когда-то было. Все, что когда-то зарождалось внутри и гибло. Всю свою жизнь и все жизни предыдущих поколений. От первых шиноби клана до родного деда и брата. Весь свой яростный пожар и неудержимую страсть, всю свою любовь и нежность, всю свою боль она вложила в ладони. И в этот короткий миг они вдруг ярко засветились белым светом. Цунаде посмотрела на Дана, его глаза уже закрылись пеленой смерти, но она не думала его отпускать.

— Дыши… — прошептала она сквозь слезы. — Дыши, — не унималась она. — Дыши! — закричала она, сильнее надавила на его грудь, и поток чакры ворвался в его сердце.

Ее руки задрожали, но не от страха, не от сомнений, а от прямого и твердого света, от которого даже ветер подул. Теплый. Легкий. Как бриз. Она закрыла глаза, и в темноте пошла за этой новой силой: кожа, органы, сосуды, ткань, кровь, тельца крови, частицы…

И тут как взрыв. Она все видит. Буквально все. Само естество человека. Сама его суть — клетки. Но мир Дана уже успел стать серым. Его клетки медленно двигались, останавливались и умирали. Цунаде приложила еще больше усилий и стала думать только о яде. И в этой бездне, неподвластной никому из ныне живущих, она заметила черные прожорливые капли.

— Я нашла яд! Дан, я нашла его, — рассмеялась Цунаде через слезы. — Дан, неужели у меня получилось? — Она попыталась набрать воздуха в легкие, но нос так сильно заложило, что пришлось дышать через рот. Лицо было мокрым от слез. Все плыло в этой угрюмой палатке, а когда она закрывала глаза, то видела все так отчетливо, так точно и ясно, что дух захватывало!

Глава 16 Дан 

Дану снился сон — очень долгий сон. Мелькало прошлое. Мешалось настоящее. Ему не было больно, ему было хорошо. Он сидит ребёнком за большим столом, во главе — его отец, а две сестренки и мама накрывают обед. В распахнутые окна задувает свежий ветер, доносится шум деревьев Конохи, и ему так тепло и спокойно. Сон уносился дальше. Он стоит во дворе академии шиноби, держит налобную повязку и испытывает неподдельную радость. Образы менялись один за другим. Солнце играет за облаками, отбрасывая длинные тени, и он прощается с родными возле ворот деревни перед отправкой на восстание. Мама и сестра плачут, а он смеется, подбадривает их и наказывает хорошо следить друг за другом… Шумный кабинет капитанов, запах табака и повышение, а в следующий день приходит назначение от Хокаге — он вверяет ему своих учеников.

Просторные пейзажи рисовых полей. И она. Хватило всего лишь одного взгляда, чтобы понять, насколько она красива. Хватило всего лишь одного раза с ней поговорить, чтобы захотеть узнать поближе. И хватило всего лишь однажды увидеть, как она плачет, чтобы внутри зародилась трепетное чувство…

Тусклый свет масляной лампы в маленьком кабинете Маяка. И снова она. Глаз не оторвать от этой юной красоты. От этих золотых волос, от этой хрупкой фигуры и милого личика. И когда она учит эти учебники, с каждым разом ему все труднее себя сдерживать. Он наклоняется к ней, смотрит, как ее щеки краснеют, как грудь начинает чаще вздыматься, а сам уже сходит с ума от запаха духов, от смущенного взгляда из-под опущенных ресниц и розовых, таких невинных губ. Его невероятно к ней тянет. Он хочет выкинуть все эти учебники, скорее запереться, взять Цунаде в охапку и зацеловать ее везде, где только сможет дотянуться.

Но Дан не хочет мешать ей. Только не в то время, когда она только-только заинтересовалась ирьёниндзюцу. И он решает подождать. Но на собрании перед сражением впервые понимает, что может не вернуться. И в тот поздний вечер понимает, что не может больше терпеть, и нежно ее целует. А она такая неопытная, такая живая. Угловато прижимается к нему, неуверенно трогает, а он готов отдать все на свете, чтобы этот миг никогда не кончался.

И так по кругу, один сон за другим, кажется, целую вечность… Но вдруг мечты сменились размытым светом, в груди потяжелело, веки неохотно открылись, и он увидел над собой холщовую ткань палатки.

— А вот и наш капитан очнулся, — прозвучал низкий и раскатистый знакомый голос.

Дан с трудом повернул голову: Джирайя стоял рядом, оперевшись о тумбочку, сложив руки на груди, и широко улыбался. Дан попытался привстать, но тело не слушалось. Попытался что-то сказать, но ничего кроме слабого хрипа не вышло. Джирайя помог приподнять ему голову и дал отпить воды из стальной чашки. Дан сделал несколько глотков и с дикой усталостью упал обратно на подушку.