Цунаде стояла одна на деревянной террасе около веревочных перил и вздрагивала плечами. Он уже хотел к ней подойти и успокоить, но Дан сделал это первым: появился как всегда из ниоткуда.

Джирайя совсем не слышал, что она говорила, но хорошо понимал, о чем шла речь. Цунаде нервно жестикулировала, касалась своего лица, что-то возмущенно рассказывала и всхлипывала. Дан внимательно ее слушал, а когда она и вовсе небрежно показала на свои завитые волосы и заревела. Тот огляделся, перелез через веревочные перила, прыгнул прямиком вниз и совсем скоро вернулся с охапкой тех самых красно-белых цветов, которые Джирайя пытался для нее сорвать.

Внутри у него все перевернулось, и в следующий миг Дан притянул к себе Цунаде, а она крепко его обняла, повернула голову и распахнула глаза. Растерялась, а затем и вовсе погрустнела. Джирайя понял, что Цунаде, как и всегда, почувствовала его чакру. И он сделал единственное правильное, что сейчас мог — развернулся и ушел. Вернулся к штабу, набрал чакру в ноги и одни высоким прыжком оказался на вершине Маяка. Поменялся с дозорным на вершине Маяка, сказал, что это приказ капитана, облокотился о монолитное ограждение, достал тетрадь со стихами и стал про себя читать.

Собрание под Маяком проходило мимо него. Хотя на нем говорили, что все-таки узнали, где прячется главарь повстанцев, и что эту информацию на удивление добыл отряд учеников Хокаге, и что уже завтра всем выходить в наступление.

Начинался вечер, и когда солнце стало заходить над широкой и бурной рекой, на площадке открылся люк и показалась светлая макушка Цунаде. Джирайя отвел взгляд, и только, когда она подошла и тронула его за плечо, он вздрогнул и оглядел ее: волосы были убраны наверх, косметика наспех смыта, а глаза опухли от слез. В руках Цунаде держала учебник по ирьениндзюцу, но она не выглядела расстроенной, наоборот, лицо ее светилось жизнерадостью.

— Прости, наговорил глупостей, — извинился Джирайя.

— Ничего, я понимаю. Ты меня тоже прости, ведь я и вправду совсем пропала.

Цунаде подошла ближе, посмотрела в его тетрадь, и от нее вновь повеяло духами, только на этот раз в аромате было что-то очень горькое.

— Какие красивые стихи, — произнесла она.

— Да, красивые… А ты, смотрю, учишься. — Он кивнул на учебник в ее руках.

— Да, учусь, — ответила она, опустила взгляд и после недолгого молчания продолжила. — Если честно, Дану моя помощь особо не нужна. Я ничего в его бумагах не соображаю. Он скорее взял меня к себе, чтобы я не отвлекалась от учебы.

— Чтобы я не отвлекал тебя от учебы.

— Чтобы ты меня не отвлекал от учебы, — повторила она и улыбнулась. — Дан говорит, что из меня получится очень хороший ирьенин. И знаешь, смотри. — Она подняла ладонь, и в ее руках с легкостью загорелась зеленая чакра. — Конечно, есть еще над чем работать, контроль все равно плохой. Но я стараюсь этот недостаток знаниями нагнать. — Она показала учебник. — Ткани, органы, кости…

Джирайя в ее глазах заметил радостный и чистый блеск, который прежде никогда не видел.

— И тебе нравится? — удивился Джирайя.

— Не могу сказать, что нравится, но, когда получается все правильно запомнить, меня это очень радует. Представляешь, Дан каждый день после целого рабочего дня меня проверяет. Вижу, что спать хочет, а мы с ним сидим в этом его кабинете, на этом маленьком диване, и он меня очень внимательно слушает. — Она прикрыла глаза и легко рассмеялась, что-то припоминая и немного краснея. — Наш капитан не такой, как показался сперва, на самом деле он очень веселый и добрый человек.

— Тогда может быть попросишь у него один вечер для нас освободить? — спросил Джирайя, стараясь звучать как можно небрежнее. — Правда, я очень хочу провести с тобой время, как раньше.

— Обязательно попрошу, — улыбнулась она. — Да, конечно, попрошу. Лишь бы это собрание поскорее закончилось.

Они взглянули вниз, где шло собрание, и каждый задумался о своем. Время пролетело незаметно, показалось, что прошло всего мгновение, а как будто и целая жизнь. Она молчала. И он молчал. Только так громко молчали, что не услышали, как все стихли, как раздавался один только низкий прокуренный голос и как, наконец, объявили, где прячется главарь повстанцев. Для Джирайи это название было пустым звуком, но видимо для нее чем-то важным. Она вцепилась в ограждение и наклонилась вперед.

— Цунаде, — Джирайя осторожно коснулся ее плеча, — я давно хотел тебе кое-что сказать…

Она обернулась, и он вмиг утонул в ее огромных ясных глазах. Вдруг осознал, какой же страшный ураган бушевал в его сердце и какой же всепоглощающий голубой огонь сжигал его несчастную душу. Понял, что этот огонь, так похожий на ее чакру, загорался в нем каждый раз, стоило ему только подумать, что он к ней остыл. Так было, когда они были детьми, затем подростками, и вот сейчас, когда он вернулся из странствий и шла война. Она ему не просто нравилась, он ее любил… И Джирайя наконец-то спустя столько лет решился, набрал побольше воздуха в грудь, собрался с силами и уже открыл рот…

— Цунаде, — вдруг раздался голос Дана за спиной, — вы мне очень нужны, пойдемте.

Глава 11 Цунаде

Цунаде больше не снился брат, не снились его похороны и не снилась та пустота, что встала на его место. Ей снился Дан. Наутро она почти ничего не помнила, но тело хорошо сохраняло все пережитые чувства. И как же ей было неловко подниматься по винтовой лестнице почти к самой вершине Маяка, открывать низкую полукруглую дверь и заходить в полумрак маленького кабинета капитана. Проводить весь день за спиной Дана на старом диване и смотреть, как он работает за своим столом. Вдыхать свежий летний воздух из открытого окна и с трепетом ждать обеда. Когда они наконец-то сядут друг напротив друга и под легкую беседу с шутками, которые ей теперь очень нравились, почти без отрыва смотреть на него и краснеть, вспоминая, какие же сны ей снились… А когда за окном наступала ночь, Дан оставлял свои дела, присаживался рядом, и Цунаде пересказывала ему все, что выучила за день, и когда получалось повторить без запинки, он широко улыбался. А она так радовалась этой улыбке, порой забывая, что хотела сказать дальше. И с каждым разом эта тишина становилась все дольше, а мысли и желания — все запутаннее.

— Цунаде, о чем вы думаете? — спрашивал Дан, заглядывая к ней в учебник. И как будто специально останавливался так близко, что она могла почувствовать его горячее дыхание на своей щеке.

— Ни о чем, — быстро отвечала она и пряталась за книгой.

Цунаде никак не могла побороть желание его случайно касаться. Никак не могла отвести от него взгляд, когда он смеялся. Никак не могла наслушаться его голоса, когда он рассказывал что-то. И никак не могла унять биение сердца, когда он подходил сзади и помогал доставать что-нибудь с верхних полок.

Иногда Дан просил составить ему компанию за столом, она садилась рядом с ним на табуретку и смотрела в его длинные отчеты. И пока она пыталась хоть что-то разобрать, он молча за ней наблюдал и задевал ее коленом. Отчего иероглифы плыли, голова кружилась и в груди резко перехватывало. Ей казалось, что она совсем скоро сойдет с ума. Цунаде уже почти ни с кем не общалась, ни о ком не думала и никого не видела. Не только во снах, но и в мыслях был только молодой капитан, только Дан Като…