Затаив дыхание, смотрю, как Альваро маячит над Арией. Он огромный парень, высокий, широкоплечий, и миниатюрная фигура Арии затмевает его присутствие. На его лице появляется плутоватая улыбка, когда он кружит вокруг нее. Ему нравится командовать поркой. Клянусь, ублюдку это нравится.

Он отступает назад, и хлыст взмахивает, сильно ударяя, с такой силой, что ее плоть широко раскрывается. Испуганные крики Арии эхом разносятся по комнате, и больной ублюдок во мне наслаждается каждым звуком. Я просто хочу, чтобы она кричала из-за меня, а не из-за ужасной боли, которую она испытывает.

Альваро избивает ее кнутом подряд, несколько ударов точно задевают кожу. Я вздрагиваю во время одного особенно сильного удара, и мой бок начинает болеть из-за стягивающих швов. Ария ранила меня глубоко, глубже, чем хлыст режет ее сейчас. Болезненная пульсация удерживает меня и напоминает о том, почему она здесь, и явно иррациональная часть меня, желающая положить всему этому конец, временно сдерживается, по крайней мере, на данный момент.

Крики Арии превращаются в крики боли, пока продолжается наказание, и я закрываю глаза, когда мои руки сжимают перила передо мной так, что белеют костяшки пальцев. Я пытаюсь убедить себя, что с ней все будет в порядке. Я пережил это однажды, когда был маленьким мальчиком, но я не мог позволить себе роскошь, надеясь, что это когда-нибудь закончится. Меня били до тех пор, пока они не подумали, что я мертв, мое тело лежало среди остальных убитых членов моей семьи. Я остался там, в луже собственной крови, и только мои внутренние крики составляли мне компанию.

Заставляя себя открыть глаза, наблюдаю, как безумный взгляд Арии обшаривает комнату в поисках чего-то или кого-то. У меня перехватывает дыхание, когда наши взгляды встречаются. В этот момент между нами возникла неописуемая связь. Ее глаза медового цвета полны эмоций и чистого, неразбавленного страха. Я видел такой же взгляд раньше. И это сразу напоминает мне о них.

Внезапно возникает ощущение, что весь воздух в комнате был высосан гигантским пылесосом, и мне трудно отдышаться. Мои легкие горят, когда болезненные воспоминания бомбардируют меня. Я возвращаюсь в то время, когда был моложе, и меня заставляли наблюдать за самыми мерзкими и ужасными преступлениями против моей семьи.

Пошатываясь, я покачиваюсь и падаю на стену позади себя. Мне требуются все силы, чтобы вдохнуть свежий кислород в легкие и прийти в себя.

Когда удается вернуться к перилам, я смотрю вниз как раз в тот момент, когда глаза Арии закрываются. Ее тело прислоняется к столбу, а конечности обмякают, потому что она потеряла сознание.

— Черт, — бормочу я себе под нос.

Я в ужасе наблюдаю, как Альваро отшатывается, готовый продолжать хлестать ее безжизненное тело и продолжать наказание. Мой гнев внезапно поднимается на поверхность, кровь закипает в моих венах, пока я не вижу ничего, кроме красного цвета.

— Хватит! — Рычу я.

Мой глубокий голос отражается от стен, привлекая внимание каждого человека в комнате. Я сбегаю по ступенькам, приказывая нескольким мужчинам отпустить ее. Они прислушиваются к моим инструкциям, и к тому времени, как я достигаю ее, веревки развязываются. Подхватываю Арию на руки, ее кровь пропитывает мою рубашку, пока несу ее вверх по лестнице и через территорию комплекса.

Мои торопливые шаги эхом разносятся по коридорам, когда я несу ее в палату, которую мы используем для оказания всей нашей медицинской помощи. Сегодня утром я позвонил местному хирургу, лучшему из тех, кого знаю. Я хотел, чтобы он был здесь, готовый позаботиться об Арии, если он понадобится. Никто до нее никогда не получал такого обращения. Если ты вообще попадешь на столб для порки, то это потому, что ты заслужил наказание, которое получишь. И если ты заслуживаешь наказания, то ты заслуживаешь носить шрамы всю жизнь.

Я думал, что смогу оставаться равнодушным к Арии и процессу, но я ошибался. Я был чертовски неправ. Когда смотрю на ее бледное лицо, покрытое капельками пота, то, как беспорядочно бьется мое сердце в груди, пугает меня до чертиков. Последние пятнадцать лет мне никогда не было дела ни до кого, кроме себя. Так почему же сейчас? Почему именно она?

Потому что она невиновна. Так же, как твоя мать и сестры.

Я издаю рычание разочарования, и толкаю дверь в комнату. Хирург ждет, одетый в медицинскую форму и надевающий пару латексных перчаток, пока я укладываю ее бессознательное тело лицом вниз на стерилизованный металлический стол.

Доктор смотрит на открытые раны у нее на спине, но не говорит ни слова. Он просто поворачивается и начинает хватать то, что ему нужно. Впрыскивает какой-то физраствор, чтобы смыть кровь и грязь, при виде следов от хлыста у меня выворачивает желудок. Мне требуется вся моя сила, чтобы не выплюнуть гребаный завтрак. Я привык видеть кровь. Черт возьми, думаю, мои руки навсегда запятнаны кровью врагов. Но это. Это другое. Это заставляет меня чувствовать. А я почти ничего не чувствовал большую часть своей жизни.

Мои руки начинают дрожать, но я быстро сжимаю их в кулаки.

— Она заслужила это, — говорю я вслух, пытаясь убедить больше себя, чем доктора, но он просто смотрит на меня, прежде чем слегка ободряюще кивнуть.

Но то, что я сказал, похоже на откровенную ложь. Худшая чертова ложь, которую когда-либо говорил.

Ты сделал это с ней. Это твоя вина. Ты мог остановить это, но ничего не сделал.

Я так долго не получал вестей от своей совести, и это шокирует до глубины души, что я действительно испытываю непреодолимое чувство вины за все это. От этой девушки у меня голова идет кругом в разных направлениях одновременно. Я едва поспеваю. В одну минуту хочу убить ее, а в следующую — держать и никогда не отпускать.

Я провожу руками по волосам, дергая за кончики в полном отчаянии. Именно по этой причине мне нужно сохранять дистанцию. Она уже пробралась мне под кожу, и я не могу позволить этому случиться. Не сейчас. Никогда.

— С ней все будет в порядке. Потеря крови не слишком большая, — уверяет доктор. — Хотя у нее будет много шрамов.

И его слова внезапно доводят меня до крайности.

— Никаких шрамов, — требую я низким и глубоким тоном, похожим на сердитое рычание. Мой собственный голос звучит чужеродно, как у какого-то дикого животного.

— Qué? (с испан. Что?) — Спрашивает он с растерянным выражением лица.

— Я не хочу, чтобы на ней остался хоть один шрам. Сделай все возможное, чтобы разрезы были как можно меньше и аккуратнее. Позаботься о ее ранах, чтобы они не превратились в шрамы.

— Некоторые из них такие глубокие. Я не знаю, возможно ли это, мистер Наварро, — говорит он, и я слышу беспокойство в его голосе.

— Тверже руки, док. НИ. КАКИХ. ШРАМОВ, — говорю я, четко выговаривая каждое слово. — Если ты облажаешься, у тебя не останется рук, — предупреждаю его. — Lo entiendes? (с испан. Ты понимаешь?)

Он кивает в знак согласия.

Я слежу за каждым движением, за каждым надрезом, который он делает, и рад, что Ария без сознания.

Но что произойдет, когда она проснется? Возненавидит ли она меня за то, что с ней сделали?

Да, я полагаю, она возненавидит меня. Возможно, она никогда не перестанет ненавидеть меня до конца своей жизни.

Качая головой, я решаю, что мне все равно. Я приму ее ненависть и любые другие эмоции, которые она захочет испытывать по отношению ко мне. Я возьму их всех и впитаю в себя, формируя из себя новое существо, как делал почти всю свою жизнь. Сколько себя помню, я был хамелеоном, всегда приспосабливался, всегда менялся. В этом мире никогда нельзя долго сидеть на месте. Кто-то всегда хочет оторвать голову змее. Кто-то всегда хочет то, что у тебя есть, то, чем ты дорожишь больше всего.

Глубоко вздыхая, бросаю последний долгий взгляд на Арию, прежде чем заставляю себя выйти из комнаты.

Я не могу привязаться к ней. Это слишком опасно. Для нас обоих.