Охрана пропускает на территорию дома, никто не остановил, не узнал, к кому еду. Входя в квартиру Кирилла, я спросила об этом.

— Я дал номер твоего авто, у тебя беспрепятственный допуск. Сказал, что ты моя девушка. Привет, Катя. Иди сюда, — Кир принимается расстёгивать на мне куртку.

— Привет. Я не пойму, Кир, что за ультиматум такой? Если не поедешь, то я…

— Я просто соскучился, мой ёжик.

Демидов перебивает меня, вешает куртку в шкаф, потом обнимает и утыкается носом в шею.

— Как же я соскучился, ты просто не представляешь. Вот, решил позвать тебя на свидание.

— Хороший способ позвать на свидание. А меня ты спросил, хочу я или нет? — говорю я нервно.

Кирилл тут же хватает меня за шею и припечатывает спиной к дверце шкафа. Он держит не сильно, я даже ни грамма не задыхаюсь, но становится жутко от этого действия и того взгляда, которым он на меня смотрит.

— Всё ещё сохнешь по моему брату, да⁈ Что мне сделать, чтобы ты его забыла, Катя⁈ Может быть, его смазливую рожу изуродовать, а⁈ — кричит Кирилл.

— При чём тут твой брат? — спрашиваю тихо.

Меня начинает крупно трясти от страха, как пойманную в силки птицу. В глазах Демидова плещется ничем не прикрытая чёрная ревность, мне становится страшно до икоты. Это то, о чём говорил папа? Пожалуйста, только не это.

— На том скрине, который показывал прихвостень Свята, виден номер телефона. Любовное СМС послала моему брату ты, Катя. Я просто не стал тогда говорить об этом, думал, что после этого скандала со Святом у тебя откроются глаза, и ты наконец-то заметишь меня, — Кирилл говорит тихо.

Его рука всё ещё на моём горле, дышать по-прежнему не мешает, но внушает панику. Неожиданно Кир сжимает другую руку в кулак, и рядом с моим ухом раздаётся удар. Дерево трещит так, что мне кажется, оно вот-вот треснет.

— Почему не я, Катя⁈ Почему он⁈ — снова орёт Кирилл.

В следующую секунду парень наклоняется и буквально впивается в мои губы. Это нельзя назвать поцелуем. Это ни фига не нежно. Кир сминает губы до боли, нажимает на щёки пальцами, заставляя открыть рот, а потом врывается в него языком. Такое впечатление, что он хочет подчинить меня себе, заявляя с позиции силы, что я должна принадлежать только ему.

Руки забираются под свитер, принимаются шарить по моему телу. Я пытаюсь оттолкнуть Кирилла, паника затапливает разум всё больше.

— Не надо, пожалуйста. Кир, пожалуйста, — умоляю я, пытаясь отбиться.

Силы явно неравны, я не могу его оттолкнуть. Мой голос переходит на жалобный, испуганный фальцет. Кир неожиданно сползает по мне, становится на колени и обнимает мои ноги.

— Прости, прости, прости. Я не хотел тебя напугать. Не хотел, слышишь? Я люблю тебя, Катя, и меня просто выбивает, когда ты думаешь о нём, — умоляюще говорит Кирилл, прижимаясь щекой к моему животу. Свитер и рубашка задрались, и он беспрепятственно целует кожу в районе пупка.

Мне нужно бежать, но я не могу, чувствую себя мотыльком, приклеенным к паутине. Тело продолжает трясти, но уже мелкой дрожью, как при лихорадке. Ноги холодит дорогой паркет, сняла ботинки, а тапки так и не успела надеть.

— Я поеду домой, — говорю дрожащим голосом.

— Фига с два, — рыкает Кирилл.

Демидов поднимается, хватает меня на руки и несёт. Он как-то говорил, что тягал штангу в качалке, поэтому мой вес даётся ему легко.

— Поставь меня. Я хочу домой, Кир, — говорю я.

Кирилл меня не слушает, поднимается по лестнице. Я боюсь сопротивляться — так и разбиться недолго, скатившись кубарем вниз. Демидов, в свою очередь, старается как можно быстрее, преодолеть расстояние до конечной цели. Он пинком распахивает двери своей спальни, потом бросает меня на матрас.

Я отползаю к изголовью кровати, затем в сторону. Единственное желание — ринуться прочь, схватить вещи в прихожей и дать дёру. Мне не дают. Демидов падает рядом и хватает в охапку, начинаю брыкаться руками и ногами.

— Нет, Кир. Нет, — скулю жалобно.

— Тихо. Успокойся. Не трону, обещаю. Успокойся, Катя. Только нелюдь будет насиловать человека, которого любит. Всё хорошо, слышишь? Всё хорошо. Я рядом с тобой. Я всегда буду рядом. Ты мой воздух, Катя, и так будет всегда. С этого дня будешь приезжать ко мне, когда я скажу.

— Зачем? — спрашиваю его, пытаясь успокоиться.

— Будешь ко мне привыкать. Я сегодня опять из-за тебя с батей поцапался. Этот придурок узнал, что мы продолжаем общаться. Я сказал ему, что если он будет нам мешать, то больше мне не отец. Никто и никогда не встанет между нами. И советую тебе забыть Адельберга. В твоей жизни будет только один мужчина — я.

— В жизни Кати будет только один мужчина — ты, Кир, — говорю я тихо.

Мне страшно до одури, но я обнимаю его и утыкаюсь носом во впадинку между ключицами. Я знаю, что нисколько не вру, жизнь девушки Кати скоро закончится, а вот в судьбе Николь никогда не будет Кира. Нужно только немного потерпеть. Возможно, притвориться, что мне хорошо с ним. Потом я уеду, а после смены документов, стану жить рядом с отцом.

Снова эти сны. Реальность из детства приходит и душит, заставляет плакать. Мне уже двадцать лет. Подруга рассказывала, что ей эротические сны снятся, разумеется, у неё же парень есть. Я не могу этим похвастать, меня часто посещают воспоминания из детства.

Открываю глаза, пытаюсь унять саднящую боль в груди. Хочется в туалет, но вставать лень. Поднимаюсь и шлёпаю по дорогущему паркету на первый этаж. На втором тоже есть уборная, но я ещё хочу зайти на кухню попить воды, в горле пересохло и по языку будто наждачной бумагой прошлись. Только бы не заболеть, мамаша поедом сожрёт, нужно институт посещать, а не валяться дома.

Свет включается по мере движения. Коричневые обои, которые так любит мама, бесят своей мрачностью. Высокая лестница манит скатиться с неё, как с горки, но я в который раз сдерживаю себя и чинно спускаюсь на первый этаж.

В холле полумрак, зажглась только одна лампа на стене, освещая мне путь по тёмно-серому мрамору. Из кухни тянет сигаретным дымом, мать опять встала, чтобы посмолить. Обычно она делает это, не всегда открывая окно. Мы едим в столовой, а на то, что слуги дышат табачной вонью, ей наплевать.

Моя подруга тоже курит. Она говорит, что если ей плохо, то становится лучше. Я не думаю, что мне станет легче, у меня стойкое отвращение к сигаретному дыму. Девушка должна быть женственной и пахнуть приятно. Насколько я помню себя, от матери всегда несло табачиной, как от мужика. Она и по характеру такая же, строгая, непримиримая, если что, сразу хваталась за ремень.

Захожу в уборную, морщусь, глядя на себя в зеркало. Меня не назовёшь куколкой, крупный нос, пухлые щёчки, глаза разного цвета. Противно до жути, хочется блевать от вида собственного лица. Как же всё достало.

Плетусь на кухню. Мать действительно сидит за столом и курит. На синей клеёнчатой скатерти стоит набитая окурками пепельница. В руках мамы какие-то бумаги, она по-мужицки переносит сигарету в уголок губ, не вынимая её изо рта, и говорит:

— С добрым утром, дочка.

Это её «дочка» с некоторых пор произносится с особым нажимом. Я улыбаюсь в ответ, хотя внутри всё закипает от несправедливости: она красивая, а я…

— Доброе утро, мам. Дедушка просил не курить в доме, — мягко напоминаю ей.

— Дед валяется в своей комнате уже полгода и не ходит по дому. Я занимаюсь всем, ещё и претензии от вас получаю. Не ложись спать, полчаса осталось до будильника. Отвезу тебя в институт.

— Хорошо, — пожимаю плечами и плетусь назад в уборную, чтобы умыться.

Мама всегда такая: сказала как отрезала. Она заместитель на фирме, а с некоторых пор директор. Дедушку разбил паралич полгода назад. Единственное, что он сейчас может — лежать на кровати, шевелить руками и разговаривать. Бразды правления семейным делом приняла мама, взялась за всё своей железной хваткой.