Я вообще не знаю, что она любит. Я не интересовался. Я в общем не интересовался, что любят женщины. А цветов вообще никогда и никому не дарил. Это лишнее. Я дарил деньги. Мне казалось, так практичнее. Женщина сама купит все, что ей надо. Захочет цветы – тоже купит.

С фруктами та же история – заказываю корзину разных.

Что еще хотят хрупкие, уязвимые девочки?

Серенаду под окном? Закаты и рассветы? Звезд с неба? Солнце на ладони?

Я так не смогу. Нет, финансовых ограничений нет. Проблема с подачей.

Принимаю душ, ложусь в кровать, закрываю глаза, а уснуть не могу. Вроде устал смертельно, вымотан и физически, и морально. Но вот эта тупая боль в груди сдавливает, мешая спать.

Отчего-то на месте Нади на больничной койке представляется Лиза. Какой-то мудак довел ее до такого состояния. Я убил бы сразу. Нет, не сразу, сдирал бы долго кожу живьем.

У Нади нет такого человека, который порвет меня за нее. А жаль…

Уснуть так и не получается. Дремлю пару часов. Приводит в себя звонок от охранника, который это все ей доставил и остался охранять ее возле клиники.

Поднимаюсь с кровати, снова принимаю холодный душ, чтобы немного взбодриться. Иду в спальню Нади, чтобы взять телефон и передать ей.

Пока пью крепкий кофе, покручивая ее простой старенький аппарат, понимаю, что блокировки нет. Провожу по экрану, загорается заставка. Там белый пушистый котенок. Такая милая детская картинка. У Лизы на заставке что-то агрессивное из компьютерной игры. А тут котята.

Ты не киска и никогда ей не будешь. Котенок. Белый, пушистый, с виду милый и ранимый.

Беру свой телефон. Набираю своего помощника по личным делам.

— Федор, мне нужен котенок.

— Что? — прокашливается мой помощник. — В каком смысле?

Да. Таких просьб он от меня никогда не слышал.

Сам в ах*е.

— Что непонятно? Мне нужен котенок. Скину фото, какой именно нужен, в породах не разбираюсь.

— В смысле, животное? — продолжает недоумевать. Я прям слышу, как скрипят его мозги.

— Федя, не тупи. Да, котенок – животное. Чтобы к обеду был! — сбрасываю звонок.

На телефон Нади приходит сообщение с неопределённого номера. Открываю.

«Ну что, мышка, есть что-то стоящее по Литвину? Или ты продолжаешь тупить?»

«Кто вы?» — отправляю в ответ.

Нет, уже понимаю, кто этот шакал. Но мне нужно подтверждение.

«Эдуард. Не зли меня, мышка».

Мышка… Стискиваю челюсть.

Эта мышка перегрызет тебе глотку, шакал. Моими зубами.

Отвечаю: «Да, у меня есть важная информация».

«Да неужели? Встретимся на твоей квартире. Скажи, что хочешь забрать вещи. Я жду там. Не задерживайся».

Хищно улыбаюсь сам себе. Игры закончились.

Самый главный мудак в этой ситуации я. Это бесспорно. Но я вылью весь свой негатив на тех, кто нас свёл и допустил это.

Надежда

Даже не подозревала, что существуют такие клиники. Нет, я знала, что существуют платные отделения, но чтобы настолько.

Палата как гостиничный номер в пятизвёздочном отеле. Со своей ванной комнатой и ремонтом лучше, чем у нас с бабулей. Медсестры и врачи общаются со мной так, словно я им родная и горячо любимая. Все очень улыбчивые, обходительные и заботливые.

Со мной всё хорошо. Живот уже не болит, словно и не было ничего. Мало того, доктор меня уверяет, что всё в норме.

Но домой меня почему-то не отпускают. А я и не хочу. Потому что выписка будет означать не дорогу домой, к бабуле, а назад, в клетку к Литвину.

И я даже не могу его обвинить ни в чем. Не могу потребовать отпустить. Ибо моя свобода несёт еще большую опасность.

У меня снова нет выбора и выхода. А я так устала от этой безысходности.

Мне приносят обед, кормят здесь, тоже как в ресторане. Даже лучше. Аппетита совсем нет. Ковыряю вилкой в салате. На подоконнике стоит целая корзина разных фруктов. Это от Олега. Люблю фрукты, но сейчас мне их не хочется. Я пустая. Зла ни на кого не держу, но и любви тоже ни к кому не испытываю. Я ничего не чувствую и ничего не хочу.

Безысходность дает такой спецэффект. И винить, наверное, нужно только себя. За то, что когда-то сделала неправильный выбор.

— Да, — разрешаю войти, когда в палату стучат.

Входит мой лечащий врач.

— Почему не кушаем, Наденька? — кивает на мою тарелку. — Не вкусно? Хотите что-нибудь другого?

— Вкусно. Просто не хочу.

— Зачем вы тут мне настроение по больнице портите? — усмехается. — Мои пациенты должны быть бодры и веселы. Иначе какой из меня врач.

Улыбаюсь ему через силу.

— Не будете кушать – назначу курс витаминов, а они болючие.

— Я поем фруктов.

— Тоже хорошо. Итак, как покушаете, жду вас в смотровой, а потом сдадим еще кровь.

— Зачем? Вы же сказали, со мной всё нормально.

— С вами не нормально. С вами все отлично. Мы проводим обследование. Раз уж вы пожаловали к нам в гости, нужно все проверить. Лишним не будет.

— Хорошо, — киваю.

Пусть делают, что хотят.

Литвина у меня не было. Палата заставлена цветами от него.

Красивые. Все букеты очень красивые и свежие, как будто только что сорвали. Мне никто и никогда не дарил столько цветов. Но красивые только цветы…

А жизнь моя – не очень.

Наверное, Олег прав, надо как-то подстраиваться и привыкать к реальности. Прекратить ждать от жизни ярких красок. Их нет.

Беру из корзины сочную, спелую грушу. Ем ее, набирая бабулю.

Разговариваю с бабушкой, делая вид, что у меня все хорошо. Если она узнает хоть долю того, что со мной происходит, ее хватит удар.

Бабуля жалуется на плохое самочувствие. Ей поменяли таблетки от давления, но они не подходят. Обещаю навестить ее на днях и ухожу на осмотр к доктору. Всегда боялась гинекологов. Особенно мужчин. Меня жутко пугало это страшное кресло. Сейчас плевать. Хуже не будет. Нечего бояться.

Литвин появляется на следующий день к обеду. Неожиданно.

Выхожу из ванной и натыкаюсь на него, сидящего в кресле. Нет, я не паникую, его появление неизбежно. Я была к этому готова. Потому что сейчас он хозяин моей судьбы. Эта больница, палата и даже тапочки на мне оплачены им. В голове проскальзывает мысль: бежать. Вот так развернуться, выйти из этой клиники и идти в полицию. Пусть меня посадят, и все закончится. Тогда ни один мужчина не будет распоряжаться моей судьбой. Только я трусиха. Мне до холодного пота страшно оказаться в тюрьме. А ещё страшно за бабулю. Если она узнает, за что меня посадили, то она не выдержит.

И выхода из этой ситуации нет…

Вот как, оказывается, выглядит обречённость.

Молча прохожу мимо Литвина по палате и сажусь на кровать. Он, как всегда, идеальный. В чёрной выглаженной рубашке с высоким воротником, дорогими часами на запястье и непроницаемым лицом. Смотрит на меня. А я отвожу взгляд в сторону.

— Как ты себя чувствуешь, Надя? — спокойно спрашивает он.

— Нормально.

— Тебе провели обследование. Ты здорова.

— Хорошо, — отвечаю, продолжая смотреть в окно. — Я забыла отправить сообщение Эдуарду. Еще актуально? — спрашиваю.

— Нет. Никаких сообщений отправлять ему не нужно, — уверенно произносит он. — Ты больше его не увидишь. Он больше никогда тебя не побеспокоит.

— Почему?

— С ним произошел несчастный случай, — так спокойно, даже буднично, сообщает Олег.

— Он жив?

— Да, но… Неважно. Забудь о нем.

Я, наверное, очень плохой человек и не имею права обвинять Литвина в цинизме. Понимаю, Олег каким-то образом устранил Эдуарда, и испытываю при этом облегчение.

— Поедем домой?

Спрашивает так, словно у меня есть выбор.

— Можно мне домой, к бабуле?

— Понимаешь, Надюша… — задумчиво делает паузу.

Надюша…

Он никогда меня так не называл. Только противным прозвищем «киска».