Листая сухо шуршащие страницы, она словно погружалась в прошлое, в минувший золотой век. Договор и расписка – куплено помещение игорного дома. Тонкая розовая бумага с печатью – открыт банк. Китрин провела пальцами по строкам. Не прошло и года; сейчас казалось, будто пролетела целая жизнь. Следующая страница – договоры на передачу пряностей и тканей купцам. Ее оценка стоимости, их расчеты, итоговый доход с продажи. С драгоценностями пришлось нелегко. Интересно, был ли способ распорядиться ими с большей выгодой? Может, стоило подождать кораблей из Наринландии или отдать драгоценности на комиссию какому-нибудь торговому дому с налаженным экспортом? Тогда ей не пришлось бы перенасыщать свой собственный рынок. Может, в следующий раз…

Сквозь мерный шум дождя послышались раскаты дальнего грома. Жук, промокший до последней чешуйки, принес из кофейни шкатулку с документами, огромный кувшин кофе и записку от маэстро Азанпура – тот желал магистре скорейшего выздоровления и сетовал, что без нее кофейня кажется слишком пустой. Китрин чуть было снова не разрыдалась, но из последних сил взяла себя в руки, чтобы не смущать паренька.

Лучшим ее достижением оставался многосторонний договор с пивоварней, бочаром и харчевнями. Каждый из этой цепочки был клиентом ее банка, и стоило только пивоварне закупить для производства зерно и воду – начинали работать и остальные звенья. Если еще договориться с несколькими фермерами о постоянных поставках зерна, то золотоносная цепь замкнется сама на себя.

Однако заниматься этим придется уже кому-нибудь другому. Впрочем, задумка хороша, и исполнение тоже. Так что через год, когда Китрин получит доступ к родительскому капиталу, некогда вложенному в банк, нужно будет организовать нечто подобное, пусть и в уменьшенном масштабе. Неприятно, конечно, на последний год превращаться из магистры Китрин бель-Саркур обратно в сироту, состоящую на иждивении банка, но как только настанет совершеннолетие и Китрин получит право заключать сделки от своего имени…

Вдруг по рукам побежали мурашки, спину обдало холодом и огнем. Захлопнув книги, девушка отбросила их к краю стола и схватила другие, более старые, исписанные давно уже мертвой рукой. Документы ванайских времен. Короткая запись красными чернилами, отмечающая ее появление в банке.

Китрин закрыла книгу, руки дрожали.

Капитан Вестер прав.

Выход есть.

– И слышать ничего не желаю, – заявил король Симеон. За последние месяцы кожа его посерела, губы подернулись синевой. В кабинете было нежарко, однако лоб короля покрывала испарина. – Доусон, да послушай сам себя! Только вчера вернулся из ссылки – и опять за прежнее!

– Если Клара права и Маас задумал убить принца Астера…

Симеон стукнул ладонью по столу так, что по кабинету разнеслось эхо. Затем повисла тишина, лишь пели где-то зяблики да журчал фонтан за окнами. У задней стены по-всегдашнему невозмутимо стояли стражники с мечами на боку, одетые в белое с золотом – цвета Кемниполя. Интересно, что они сказали бы: должен же хоть кто-нибудь втолковать Симеону истину, если даже Доусону он не верит…

– Послушай я тебя, Иссандриан уже поднял бы против меня бунт, – продолжал король. – А вместо этого он вчера стоял здесь на коленях, вымаливал прощение и клялся собственной жизнью, что мятеж наемников – не его рук дело.

– Если не его, то кого-то другого.

– Я твой король, барон Остерлинг. Я вполне способен разумно управлять государством.

– Симеон, ты мой друг, – мягко сказал Доусон. – Я по голосу знаю, когда ты до смерти напуган. Может, перенести на следующий год?

– Перенести что?

– Назначение опекуна и отсылку Астера в другую семью. До зимнего роспуска двора всего три недели: объяви, что волнения в стране не оставили тебе времени принять решение. Не спеши.

Симеон встал, сгорбившись почти по-старчески. За окном трепетала зеленая листва, уже не такая свежая в преддверии осени. Скоро на смену ей придут золото и багрянец. При всей их яркости – цвета смерти.

– У Мааса нет причин желать Астеру зла, – упорствовал Симеон.

– У него связи с Астерилхолдом. Он сотрудничает с…

– Ты вел переговоры с Маччией ради Ванайев. Лорд Даскеллин заигрывал с Нордкостом. Лорд Тремонтэр тайно встречается с борхийским послом, а лорд Арминнин в этом году провел больше времени в Халлскаре, чем в Антее. Если казнить всех, кто поддерживает знакомства за пределами страны, ты тоже не выживешь. – Симеон, ища опоры, облокотился о подоконник, дыхание стало частым и прерывистым. – Когда умер мой отец, ему было на год меньше, чем мне.

– Я помню.

– У Мааса есть союзники. После высылки Иссандриана и Клинна к нему перебежали все, кто им сочувствовал.

– Мои – к Даскеллину.

– У тебя нет союзников, Доусон. Только враги и обожатели. Ты не сумел удержать даже молодого Паллиако в самый разгар его славы. Лерер его отослал на край света, лишь бы ты перестал задавать пиры в его честь. Враги – и обожатели.

– А ты?

– И то и другое. С тех самых пор, как ты отбил у меня циннийку, когда нам было по двенадцать лет.

Доусон хмыкнул. Король рассмеялся вслед за ним и опустился в кресло у стола.

– Я знаю, ты против, – сказал он. – Однако поверь: я делаю что могу. Время сейчас тревожное, а я устал. Почти невыносимо.

– По крайней мере не отдавай принца Маасу, каким бы влиятельным он ни был. Найди другого опекуна.

– Спасибо за совет, старина.

– Симеон…

– Нет. Благодарю. Давай на этом закончим.

В передней слуги вернули Доусону меч и кинжал: Симеон давно уже восстановил старый порядок – входить к королю только невооруженным. Как низко все пало…

Доусон поспешил на улицу, даже толком не застегнув пряжку. Воздух оставался теплым, в небе висело солнце, но ветер уже веял прохладой – лето уступало место осени.

Доусон отказался от помощи лакея и забрался в карету.

– Милорд?.. – выжидательно произнес возница.

– К «Медвежьему братству».

Щелкнул кнут, и карета понеслась по улицам, оставляя позади высокие башни и укрепленные ворота Кингшпиля. Доусон откинулся на сиденье, и теперь все неровности мостовой отдавались в спине. Сначала путь из Остерлингских Урочищ в столицу и потом полдня ожидания, пока его величество удостоит его аудиенции, – тяжеловато для одного дня. Тяжелее, чем прежде.

В молодости он, бывало, мог прискакать верхом из поместья в Кемниполь без остановок (разве что сменить коней по пути), в самый раз поспевая к балу у королевы, и потом без устали танцевать весь вечер. По большей части с Кларой. Теперь ему с трудом в это верилось, будто все тогда происходило не с ним, однако он как наяву ощущал и запах ее тогдашних духов, и шелест ее платья – так, что кружилась голова от близости той, юной Клары.

Он усилием воли прогнал воспоминания. В клуб надо заходить твердо и несгибаемо – пусть молодость и прошла, но до смерти ему еще далеко.

Вскоре перед глазами выросло здание «Медвежьего братства», на черном каменном фасаде которого красовался золотой лист – символ Бессмертного города. Улицу сплошь запрудили повозки и кареты, возницы стремились втиснуться поближе к крыльцу, чтобы высадить седока прямо у ступеней. Воняло лошадиным навозом, растоптанным сотней копыт. Доусону хотелось выскочить из кареты и дойти пешком, лишь бы сбежать от толчеи, – однако такое ему было не по рангу, и он отвел душу, обругав возницу за медлительность и неумелость. К тому времени как клубный лакей торопливо откинул подножку и помог ему выбраться, Доусону почти полегчало.

Внутри, как обычно, царило смешение табачного дыма, жара и музыки, которую за разговорами никто не слушал. Барон отдал накидку служанке, которая тут же с поклоном исчезла. Стоило ему появиться на пороге главного зала, как к нему тут же обернулись несколько человек, послышались аплодисменты – частью радостные, частью издевательские: его возвращение из ссылки встречали по-разному. Что ж, враги и обожатели. Доусон отвесил поклон – который, в зависимости от адресата, мог выражать благодарность или насмешку, – подхватил с подноса хрустальный бокал с вином и прошел в левый коридор, ведущий в малые покои.