Дорога изгибалась по краю мыса; на треугольной площадке, где две широких улицы сходились в одну, беседовали трое мужчин в темных шерстяных плащах. Доусон шагал не сворачивая, в уверенности, что горожане расступятся перед придворным вельможей, однако трое, хмуро глядя на него, не двигались.

Грезы о будущем тут же исчезли, Доусон разозлился. Впрочем, его ведь могли просто не узнать… Ближайший из троих откинул плащ и вытащил широкий изогнутый кинжал, остальные посторонились – и не успел барон пренебрежительно хмыкнуть, как бандит с кинжалом кинулся ему навстречу. Доусон, нащупывая меч, отступил, но даже толком не вытащил клинок из ножен – стоявший слева головорез ударил в локоть утяжеленной дубинкой. Рука тут же онемела, меч упал на заледенелую землю. Первый бандит взмахнул кинжалом, лезвие рассекло кожаный плащ и вонзилось Доусону в грудь. Барон вскрикнул и отскочил назад.

На дуэль это никак не походило: у противника ни легкости, ни изящества, ни даже представлений о чести, ни малейшей дуэльной выучки – бандит держал кинжал как мясник на бойне. Его подручные с дубинами окружили Доусона, словно боялись, что он повернется и побежит, как перепуганная свинья. Барон выпрямился и на миг приложил руку к порванному плащу – на перчатке осталась кровь.

– Ты ошибся последний раз в жизни, – рявкнул Доусон. – Не знаешь, на кого напал.

– Знаю, милорд, – ухмыльнулся бандит и вновь ударил, целясь в живот. Доусона спасла лишь многолетняя выучка – он, подавшись назад, отступил в сторону, клинок прошел мимо. Головорез с дубинкой, стоявший слева, ударил его в плечо, и Доусон, оседая на колени, впервые заподозрил, что перед ним не простые уличные грабители. Ловушка была предназначена лично для него.

Правый громила угрожающе покачивался вперед-назад, занеся дубинку для удара в голову. Доусон вскинул руку – и вдруг громила застонал и исчез. Убийцы обернулись: на мостовой извивался незнакомец в сером охотничьем плаще, зажатый мощными руками громилы. Через миг хватка ослабла, незнакомец вскочил, держа в руке короткий окровавленный меч. Громила лежал без движения.

– Лорд Каллиам! – крикнул незнакомец и перебросил ему меч.

Доусон не сводил глаз со взмывшего в воздух стального клинка. Время вдруг замедлилось – он разглядел и потертую кожаную рукоять, и выточенный по центру дол. Протянув руку, барон подхватил меч в воздухе и, по-прежнему стоя на коленях, отбил занесенную над ним дубинку.

Лежащий на земле громила застонал, приподнялся было на локте и вновь рухнул в растекающуюся лужу крови.

Доусон вскочил на ноги. Двое убийц со страхом переглянулись: пусть барон ранен и его спаситель безоружен, пусть число нападающих лишь сравнялось с числом жертв – но бой троих против одного становился почти равной битвой, и бандитов это откровенно обескураживало. Головорез с дубинкой отступил на шаг, готовый бежать, и Доусон презрительно усмехнулся. Трусы.

Он вскинул чужой меч – молниеносно, жестко, мощно. Противник, шагнув назад, неловко отбил удар. Справа от Доусона бандит с кинжалом рванулся к безоружному незнакомцу. Боль в ранах вдруг утихла, холод от стынущей на груди крови вызвал у Доусона зловещую улыбку. Бандит с дубинкой отпрянул, Доусон подался вперед – колени согнуты, упор сбалансирован, тело готово к броску. При следующем замахе врага он ринулся вперед, поднырнув под бьющую руку: дубинка хлестнула по ребрам, зато враг получил удар мечом – резкий выдох вырвался изо рта облачком пара. Меч угодил в панцирь, скрытый под плащом бандита, и удар оказался не смертельным – однако противник пошатнулся, и Доусон, двинув его каблуком в щиколотку, с размаху ударил рукоятью в лицо. Захрустел хрящ.

Убийца навалился на барона всей тяжестью, пытаясь его свалить; подошвы Доусона заскользили по льду, почти не находя опоры. Рассчитывая на свой перевес, убийца не ослаблял хватку, однако он недооценил решимости Доусона.

Барон бросил меч, левой рукой схватил бандита за волосы и вдвинул согнутый большой палец в глазницу. Под пальцем что-то обмякло и растеклось, бандит заорал от страха и боли, и Доусон оттолкнул его прочь – тот рухнул на колени, зажимая руками выдавленный глаз и сломанный нос.

Оставшийся бандит с кинжалом и спаситель Доусона – безоружный, с выставленными вперед руками – кружили один вокруг другого. Из левого предплечья незнакомца сочилась кровь, алые капли падали на белый снег и черные камни мостовой. Собиралась толпа – мужчины, женщины, дети жадно глядели на происходящее, не смея вмешаться. Доусон пинком опрокинул на землю стонущего безглазого головореза и стащил с его руки петлю дубинки. В глазах бандита с кинжалом мелькнула паника, и Доусон крутанул дубинку в воздухе, приноравливаясь к ее весу.

Бандит тут же кинулся бежать, вздымая сапогами фонтанчики снега. Толпа, пропуская его, расступилась: никто не хотел попасть под удар кинжала – крестьяне, мастеровые, невольники давали уйти от возмездия такому же простолюдину, как они сами. Доусон даже не нашел в себе сил на них разозлиться: трусость и стадная сплоченность – вполне в характере простонародья. Винить их – все равно что винить овцу за то, что она блеет.

Первый убийца лежал на земле неподвижно, вокруг него дымилась кровь. Второй головорез с дубинкой тоже затихал, сознание в нем меркло. Спаситель Доусона, присев на корточки, разглядывал раненую руку. Молодой, массивные руки и плечи, стриженные ножом волосы. Лицо показалось Доусону знакомым.

– Я обязан вам спасением, – выговорил он, с удивлением обнаружив, что задыхается.

Незнакомец покачал головой:

– Я опоздал, милорд. Слишком уж далеко держался.

– Слишком далеко? – повторил Доусон. – Вы за мной следили?

Молодой человек кивнул, избегая смотреть барону в глаза.

– Почему?

– Так велела ваша жена, милорд. Когда вы меня выгнали, она взяла меня на службу. Велела вас охранять. А я не справился.

Да, конечно же. Младший егерь на кухне, который вернул ему тот оскорбительный обломок рога, заляпанный собачьей кровью. Винсен Коу – так он тогда назвался. Доусон никогда после не спрашивал у Клары, как она обошлась с юношей: понятно, что она не могла отменить гласный приказ мужа и восстановить егеря в прежней должности. А признать, что он поступил тогда несправедливо, Доусону не позволяла честь.

– Вы ошибаетесь, – сказал барон.

– Милорд?

– Я вижу вас впервые. И никогда не выгнал бы такого мужественного и способного человека.

– Нет… То есть конечно, милорд.

– Ну вот и решено. Ступайте со мной, займемся вашими царапинами.

Коу не двинулся с места.

– А мой меч, милорд?

– Да, он еще может нам пригодиться. – Доусон указал на лежащий в снегу меч, заляпанный кровью и грязью. – Я, кажется, распугиваю всех порядочных людей.

Пламя и кровь. Мериан кричит от боли, страха, ярости – сразу от всего, как могут только дети. Не сводит с него глаз, тянет ладони к отцу…

Маркус попытался стряхнуть оцепенение, простереть к ней руки – и вдруг проснулся.

Крики погибших отдавались эхом в холодном воздухе. Маркус привстал, в полусне еще надеясь увидеть пшеничные поля и величавые ветряные мельницы Эллиса, однако наткнулся взглядом на широкое, усыпанное звездами небо Биранкура. За спиной, на востоке, смутно проступали черные громады гор. Ни намека на рассвет. Запах паленого, преследовавший его во сне, сменился остро-сладким ароматом ледяных лилий и слабым солоноватым веянием – отголоском далекого моря.

Маркус откинулся на постель, дожидаясь, пока сон рассеется, и привычно занялся телом. Первым исчез комок в горле, затем отпустило в груди. Постепенно растаяла тупая, как от удара кулаком, боль в животе. Осталась лишь всегдашняя пустота под ложечкой – и значит, теперь можно было вставать.

Давние боевые шрамы. Солдаты теряли в битвах руку или ногу, кто-то лишался глаз… Маркус остался без семьи. И если у старых солдат ноющие кости предвещали дождь, то ему сейчас грозило иное ненастье – временное, как всякое ненастье. Ничего. Все минует. Дурные сны приходят не навсегда.