– Испуган? Кого он боится?

– Власти, которая стоит за Иссандрианом. Боится Астерилхолда. – Тут Доусон обвинительно уставил палец в грудь Даскеллину. – И Нордкоста.

Губы Даскеллина скривились в подобие улыбки; он вынул трубку изо рта.

– Я – не Нордкост, дружище. А если оглядка на другие государства заставила короля Симеона явить большее милосердие, то это свидетельство его мудрости.

– Это позволение любым антейским вельможам понимать верность короне так широко, как им вздумается, – отрезал Доусон. – Если преклоняться перед астерилхолдской герцогиней или нордкостским банком нам выгоднее, чем служить Антее, то у Симеона вскоре не будет придворных, на которых он сможет опереться, не будет собственного двора. Он так отчаянно жаждет не пустить страну на путь дракона, что скатывается на него сам.

Даскеллин, встав на колено перед камином, выбил трубку, посыпался пепел.

– Мы расходимся во мнениях, – заметил он. – Однако мелкие разногласия между союзниками вполне допустимы. Вы, конечно, правы в том, что с обезвреживанием Иссандриановой клики опасность для государства исчезла не до конца. Верьте или нет: я собирался вам пообещать, что, пока вы в ссылке, – я буду бороться за наше дело.

– Тем, что запродадите нас Медеанскому банку?

– Тем, что обеспечу королю Симеону поддержку и преданность, которые ему необходимы.

– Ответ истинного дипломата, – усмехнулся Доусон.

Даскеллин вспыхнул, но под взглядом Доусона тут же взял себя в руки. Сунув трубку за пояс, он встал. В комнате по-прежнему витал запах дыма.

– У вас сегодня черный день, – проронил Канл. – И я предпочту услышать только ваши слова, а не их подтекст. Думайте что хотите, но я пришел не злорадствовать.

Повисло долгое молчание. Наконец Канл Даскеллин выдавил горькую полуулыбку, тронул Доусона за плечо и вышел; шаги вскоре затерялись в предотъездном шуме дома. Барон постоял у окна, не видя за ним весенних деревьев, не слыша ни птичьего щебета, ни гомона слуг, ни собачьего поскуливания.

Отвернувшись, он пошел прочь.

***

Доусон выехал из Кемниполя в небольшой открытой карете. Откинувшись на спинку переднего сиденья, он смотрел назад, на оставляемый город. Рядом сидела Клара, на скамье рядом с возницей – Винсен Коу. Повозки с поклажей будут ползти медленнее. Часть пути в Остерлингские Урочища шла по драконьим дорогам, так что в первые полдня под колесами стелился гладкий драконий нефрит – приятное разнообразие после мостовых Кемниполя.

– Мы же с ними не встретимся? – спросила Клара.

– С кем?

– С кем-нибудь из тех двоих. С лордом Иссандрианом или лордом Клинном. Или лордом Маасом. Было бы очень неловко. Нет, правда: что делать? Пригласить их на обед совершенно невозможно, но и не пригласить – грубость. Может, сказать вознице, чтобы не приближался к другим каретам? Если сделать вид, что мы их не заметили, то приличия будут соблюдены. Только с Маасом так не выйдет. Бедная Фелия, каково ей теперь…

Доусон, как ни угнетали его собственные заботы, улыбнулся и взял жену за руку. Со дня их первой встречи ее пальцы пополнели, его – погрубели; время частью изменило обоих, частью оставило прежними. С самой свадьбы – и даже раньше – Доусон знал, что Клара видит мир не так, как он. И за это, в числе прочего, ее любил.

– Не встретимся, – успокоил он жену. – Иссандриан и Клинн здесь не поедут, а Маасу незачем покидать двор. По крайней мере, сейчас.

Клара вздохнула и положила голову ему на плечо.

– Бедный мой, – прошептала она.

Доусон, чуть склонившись, поцеловал локон над ее ухом и обнял жену за плечи.

– Все не так уж плохо, – нарочито бодро сказал он. – Зимой я скучал по Остерлингским Урочищам, теперь наверстаю. Проведем лето дома, потом к закрытию дворцового сезона наведаемся в Кемниполь, а на зиму вернемся обратно.

– Правда? Можно и сразу остаться дома на зиму, если хочешь. Не обязательно ездить туда-сюда.

– Нет, любовь моя. Мне интересны не только осенние торжества – к зиме нужно будет знать, как обстоят дела при дворе, так что не думай, будто я все затеваю ради твоего удовольствия. На самом деле я себялюбивый хам.

Клара прыснула. Позже, через несколько лиг, ее сморил сон, и Коу, заметив, беззвучно передал Доусону шерстяной плед. Барон осторожно укрыл жену. Позади садилось алеющее солнце, бросая на дорогу длинные тени, резко вскрикивали одна за другой вечерние птицы.

Доусон оставлял поле битвы, однако война будет продолжена и без него. Иссандриан, Маас, Клинн живы, у них есть сторонники. Маас при дворе сделает все возможное, чтобы превознести доброе имя Иссандриана и Клинна. Даскеллин, без сомнения, приберет к рукам союзников Доусона – хотя бы тех из них, кого не будет тошнить от того вкрадчивого банкира из Нордкоста. Симеон будет плясать между двумя клинками и убеждать себя, что в середине хватит места для маневра и что если занять твердую позицию – то мира не достичь.

Слабый король может выжить только в окружении преданных сторонников, а изгнанием Доусона Симеон лишил себя единственного верного приверженца. Ничего хорошего теперь не жди. Весь двор пляшет под дурацкую дудку, каждый преследует только свои интересы. Жалкие своекорыстные слепцы…

Короля Симеона спасет только чудо. Королевству остается одна надежда – чтобы принца Астера отдали на воспитание в семью, которая расскажет ему о сущности королевской власти лучше, чем сам король. Доусон на миг даже представил себе, как берет принца под собственное крыло и учит тому, чему не научил Симеон. Клара что-то пробормотала во сне, плотнее заворачиваясь в плед.

Солнце клонилось к горизонту, заливая пламенем стены и башни Кемниполя, и Доусону на мгновение показалось, что зарево идет от исполинского пожара, будто пылает не закат – пылает Кемниполь. Картина казалась пророческой.

Жалкие своекорыстные слепцы.

Пылающий город.

Доусон зачем-то попытался представить себе, куда исчез Гедер Паллиако.

В торговом деле без кофеен не обойтись. В Столлборне и Руккьюпале – холодных портах, где зимой солнце заходит уже в полдень, – купцы и капитаны ведут разговоры над дымящейся кружкой, грея о нее руки в рукавицах. Там, где под лунным светом широко разливаются воды Миваджи, кочевые племена южнецов, попивая густую, как ил, жидкость, декламируют стихи в перерывах между бурным торгом за серебро и пряности. В мире, который оставили после себя драконы, кофе и торговля неразделимы.

По крайней мере, так рассказывал магистр Иманиэль. Китрин раньше нигде не бывала, кроме Ванайев, а там Медеанский банк размещался в собственном небольшом здании. И все же, когда пришел срок присмотреть место для ведения дел, она выбрала маленькую кофейню с отдельной задней комнатой и вынесенными на улицу деревянными столиками. Кофейня стояла через площадь от главного рынка – средоточия городской торговли, так что выходить на торжище с переносным лотком Китрин было незачем. Владелец кофейни, маэстро Азанпур – старый цинна с бельмом на глазу, готовивший кофе с мастерством почти магическим, – немало обрадовался предложенной ему плате за то, чтобы Китрин распоряжалась задней комнатой по своему усмотрению. В пасмурные дни Китрин сидела в общем зале, попивая кофе и прислушиваясь к сплетням. В солнечные – перебиралась на улицу, за белый крашеный столик, и следила за толпой, бурлящей вокруг рынка.

В идеале кофейню маэстро Азанпура надлежало бы сделать деловым и банковским центром Порте-Оливы. Чем больше известность, тем больше соберется в этих стенах людей – а с ними сплетен, новостей и молвы. Одно присутствие Китрин, конечно, давало для этого хороший зачин, но дожидаться, пока все пойдет своим чередом, времени не было. Законный Медеанский банк рано или поздно (причем скорее рано) явится сюда посмотреть на собственную дочернюю ветвь, а к тому времени филиал уже должен буйно процветать.