– Благодарю, господин наместник, – кивнула Китрин. – Медеанский банк высоко оценит вашу откровенность.

– Надеюсь, мы расстаемся без обид, – добавил наместник. – Ваш банк появился в Порте-Оливе недавно, но пользуется большим почетом.

– Разумеется, – ответила Китрин. В груди царила пустота – даже странно, что слова не отдавались эхом. Все происходящее походило на сон. – Благодарю за то, что пригласили меня выслушать решение. Полагаю, вам троим нужно обсудить дальнейшие дела.

Мужчины встали одновременно с ней, наместник липкими пальцами схватил ее руку и прижал к губам. С лица Китрин не сходила мудрая улыбка – маска той женщины, которой она хотела казаться. Китрин поклонилась цинне, затем Кахуару Эму – пустота в груди вдруг уступила место боли.

Тщательно следя за каждым шагом, она покинула зал, спустилась по лестнице и вышла на крыльцо. Белое небо казалось перламутровым, жаркий ветер овевал щеки, по спине и ногам стекали струйки пота. Китрин, не в силах опомниться, замерла в смятении. Зачем она здесь? Надо вернуться, обсудить подробности, подписать контракты!.. Ей ведь предстоит начать дело, так почему же она вышла, пора обратно!..

Первый всхлип вышел похожим на порыв рвоты: внезапный, резкий, неконтролируемый. Она взмолилась только об одном – не разрыдаться прямо здесь, на улице, где весь проклятый город уставится на нее, как на диковину. Широко шагая, так что натягивалось на бедрах платье, она почти бегом пустилась в лабиринт улиц, пролетела по ближайшему проулку, забилась в темный угол и только здесь, рухнув на грязные ступеньки, дала волю слезам. Рыдания вырывались из горла, чуть не раздирая грудь, и она закусила руку, чтобы не выть в голос.

Проиграла. Она проиграла. Все надежды и чаяния пошли прахом. Ее контракт отдали другому, а ей, скудоумной потаскушке, уродине-полукровке, только и остается рыдать в проулках. С чего она вообще возмечтала о победе? Как могла надеяться?

Мало-помалу всхлипы стихли; Китрин поднялась на ноги. Осушила слезы, высморкалась в подол, отряхнула платье. И побрела домой. Унижение тяжко давило на плечи, нашептывало гадости. Много ли Кахуар рассказал сообщникам? Похвастался ли, что затащил ее в постель? Тот старый цинна в зале наместника, должно быть, наслышан о каждой черточке ее тела? Кахуар знал каждый ее шаг еще прежде, чем она все придумала и спланировала. И наверняка велел слугам не вмешиваться, когда она среди ночи полезет в его кабинет. Может, они прятались по закоулкам и со смехом тыкали пальцами в идиотку, которая считает себя умнее других.

У дверей банка она услыхала голоса Маркуса, Ярдема и куртадамки: обыденный разговор – ни злобных интонаций, ни смеха. Тюльпаны колыхались под ветром, лепестки разлохматились, алый цвет донышка стал черным. Китрин хотела было войти, но пальцы замерли на полпути к щеколде; девушка так и стояла почти целую вечность, не в силах переступить порог и оказаться среди тех, кто заменял ей семью, друзей, любовь, – среди собственных же наемных стражников. Ей отчаянно хотелось, чтобы Ярдем Хейн вышел и наткнулся на нее у порога, чтобы Кэри забрела на их улицу, чтобы Опал восстала из океана и задушила ее прямо здесь же, у дверей банка.

В конце концов она поднялась по боковым ступеням. В своей комнате она сбросила платье и села на кровать в одной рубашке. Пот не высыхал, не холодил кожу.

Она проиграла. Даже сейчас слова казались бессмысленными, она не могла поверить. Проиграла. Слезы иссякли, боль ушла или, скорее, затихла и уснула, как пантера после охоты, готовая вновь напасть при случае. Китрин не чувствовала ровно ничего. Как будто умерла.

Проиграла. И ревизор уже в пути.

Солнце проползло по небу, миновало зенит, склонилось к закату. Китрин села на постели. Звуки улицы стали иными – ленивый, неспешный шум знойного дня сменился оживленными вечерними голосами. Хотелось в уборную, но сама мысль показалась смешной: после пролитого пота и слез вряд ли в теле еще осталась жидкость. Однако природа требовала своего, и, когда нужда стала нестерпимой, Китрин поднялась и отыскала ночную посудину.

Тело, которое заставили встать, дальнейшим движениям поддавалось уже легче. Стянув с себя рубашку, Китрин бросила ее на пол и взяла легкое вышитое платье – подходящее хотя бы потому, что само попалось в руки. Одевшись, Китрин спустилась по ступеням и вышла на улицу, даже не заперев за собой дверь.

В харчевне все ставни стояли отворенными, морской ветерок продувал помещение насквозь. Свечей и светильников не зажигали, чтобы не добавлять жара, и в комнатах даже при солнце царил полумрак. Служанка была знакомая – полнолицая, со спадающей до лопаток гривой черных кудрей. Вокруг ее ног беспокойно приплясывал миниатюрный пес. Китрин пересекла зал, прошла к своему столику – и с удивлением обнаружила, что за драпировкой кто-то сидит.

Кахуар Эм.

Китрин, принудив себя шагнуть вперед, села напротив. Отвязавшийся ставень дважды хлопнул по стене и замер.

– Добрый вечер, – мягко приветствовал ее ясурут, обратив к ней невеселое лицо. На столе стояла початая кружка пива.

Китрин не ответила. Кахуар прищелкнул языком.

– Я надеялся, что ты со мной поужинаешь и выпьешь вина. Примешь извинения. Наместнику не стоило тебя приглашать.

– Я ничего от тебя не хочу.

– Китрин…

– Не хочу ни видеть тебя, ни слышать никогда в жизни, – четко и раздельно выговорила Китрин. – Если ты ко мне приблизишься, я велю капитану моей стражи тебя убить. И он убьет.

Лицо Кахуара посуровело.

– Вот как. Я разочарован. Я был о тебе лучшего мнения.

– Ты? Обо мне?

– Да. Я думал, ты выше истерик. Очевидно, ошибался. Могу напомнить, что ты сама напросилась ко мне в постель и сама кралась ночью через мои покои. Обвинять меня в том, что я это предвидел, глупо и смешно.

«Ты просто не знаешь, что это было! – чуть не крикнула Китрин. – Ты не знаешь, насколько мне важен контракт! У меня хотят отобрать банк!..»

Кахуар встал и положил на стол три монетки в уплату за пиво. Солнечный луч скользнул по грубой бронзовой коже, и ясурут словно на миг постарел. Этим летом Китрин исполнилось восемнадцать. Ему – тридцать пять.

– Мы негоцианты, магистра. Я сожалею, что новость оказалась неприятной, но я рад, что добыл этот контракт для старейшин моего клана. Надеюсь, остаток вечера ты проведешь приятнее.

Оттолкнув скамью, так что дерево заскрипело по каменному полу, ясурут обошел вокруг Китрин.

– Кахуар, – резко позвала она.

Ясурут остановился. Китрин собралась с духом – слова, будто отлитые из свинца, застревали в горле.

– Прости, что я тебя предала. Пыталась предать.

– Ничего. Мы всего лишь играем в игру.

Чуть позже появилась служанка, сгребла монеты и забрала кружку Кахуара. Китрин подняла на нее глаза.

– Вам как обычно, магистра?

Китрин покачала головой. Грудь давило, словно камнем. Подняв руку, она с удивлением обнаружила, что чепец все еще на ней. Она стянула его с головы, распустила волосы и отколола серебряную булавку с лазуритом – та заблестела в полутьме. Служанка моргнула.

– Какая красота, – только и выдохнула она.

– Возьми, – велела Китрин. – Принеси мне чего-нибудь за эту цену.

– Магистра?..

– Крепленого вина. Деревенского пива. Все равно.

Верховный жрец, называемый Басрахип (имя это или должность, Гедер так и не понял), откинулся на спинку железного стула, обтянутого кожей, и потер мощными пальцами лоб. Вокруг мигали и потрескивали свечи, наполняя воздух запахом горящего жира. Гедер облизнул губы.

– Мой первый учитель был тралгутом, – сказал он.

Басрахип нахмурился, оглядел Гедера и покачал широкой головой. «Нет». Гедер восхищенно перевел дух и попробовал снова.

– Я учился плавать на морском побережье.

Широкая голова медленно качнулась. «Нет».