Повисла пауза.

– Вы с ума сошли. – Даскеллину удалось наконец совладать с собой.

– Пусть говорит, – возразил граф Ривермарк, и Доусон благодарно кивнул.

– Судите сами. Всем известно, что Гедер Паллиако изначально не ладил с Аланом Клинном, ближайшим союзником Иссандриана. Он сумел потеснить Клинна с поста правителя Ванайев…

– Он? Он сумел? – переспросил Даскеллин.

– …и вместо того, чтобы использовать свой пост для личного обогащения и придворных интриг, он принял решение. Смелое и принципиальное.

– Гедер Паллиако, – встрял Даскеллин, проводя рукой по волосам, – дешевый фигляр, которого мы возвысили ради того, чтобы превратить взятие города в фарс и попортить репутацию Иссандриану. Паллиако – молокосос, весь его военный опыт – выдернуть из ноги стрелу и тут же рухнуть с коня. А теперь он еще и кровавый тиран! К сегодняшнему вечеру Иссандриан соберет добрый десяток свидетелей, готовых поклясться, что назначение Паллиако было делом наших рук, и одним из свидетелей, бесспорно, выступит лорд Терниган. И мы не сможем ничего отрицать.

Доусон видел смущение в глазах остальных, и сжатые плечи, и опущенные головы. Если ответить гневом на гнев, все выльется в перебранку между ним и Даскеллином и цельность клана пойдет прахом. Барон улыбнулся.

– Отрицать? – переспросил он. – Да я буду гордиться правом сидеть рядом с Паллиако! Вы что, не видели сегодняшнего парада? Не понимаете, что в эту самую минуту несколько сотен верных антейцев под предводительством Паллиако маршируют по направлению к Кемниполю?

– Не понимаю, – признался Оддерд.

– Дело представим так, – продолжал Доусон. – Когда Паллиако обнаружил, что Иссандриан ведет на Кемниполь вооруженную армию, он решил бросить свои войска на защиту престола. И вместо того, чтобы отдать Ванайи врагу, он решился на деяние, свидетельствующее о железной решимости. Он не грабил город, забирая последние медяки. Он не сбыл его с рук в обмен на налоговые послабления. Он сжег его, как воин из древних легенд. Как сами драконы. Кто в целой Антее сравнится с ним в силе и в чистоте намерений? Кто еще способен совершить то, что сделал Паллиако?

– Но ведь игры разрешил сам король. А эта армия, призванная нас спасти, из кого состоит? Половина – люди Иссандриана, остальные питают к Паллиако в лучшем случае презрение, – скривился Даскеллин. – Детские сказки.

– Его не презирают. Его боятся. И если мы станем повторять это погромче и почаще, то испугается и Иссандриан. А поскольку от этого зависит наша жизнь, предлагаю попрактиковаться хором.

– Вот как, оказывается, выглядит отчаяние, – не сдержался Даскеллин. Доусон не ответил.

– Если Иссандриан пойдет против нас – все увидят, что Паллиако прав. Если не пойдет – значит боится Гедера. В любом случае Иссандриан теряет изрядную долю власти над королем. А мы достигаем цели, не запродавая себя Нордкосту и Медеанскому банку. Это несказанная удача, милорды, и отказываться от нее глупо. Однако обнародовать свою версию надо сейчас, сегодня. Когда придворные разойдутся на ночь, в постели они должны шептать то, что мы им расскажем. Если дать мнению устояться, переломить его будет в сотню раз тяжелее.

– А если Иссандриан повернет все против этого мальчишки Паллиако? – спросил барон Нурринг.

– Тогда кинжал, направленный вам в живот, вонзится в брюхо Паллиако. И попробуйте меня убедить, что вы на это не согласны.

Бедра Гедера стерлись едва ли не в кровь и горели огнем, спина болела. Весенний ветер доносил с гор запах снегов и льда. Рядом шли конные и пешие воины – последнее напоминание о ванайской кампании. Никто не пел, никто не обращался к Гедеру, кроме как за распоряжениями, да и то лишь из-за необходимости упорядочить движение нескольких сотен солдат, повозок и коней в последние дни похода. Даже в тесной ванайской квартирке, где единственным его собеседником был огнеглазый оруженосец, а день был заполнен тошнотворными поручениями Алана Клинна, Гедер не мог в полной мере оценить, что такое одиночество в толпе.

Он знал, что с него не сводят глаз. Знал, что осуждают. Никто, конечно, не произнес и слова – ни один не встал и не сказал в лицо, что Гедер чудовище, что он хуже любого преступника. В том, правда, не было необходимости: Гедер и так все понимал. Долгие дни и холодные ночи, пока войско шло от Ванайев на север, в ушах его гудело пламя пожара, во сне перед глазами плясали черные фигурки на фоне огненного зарева. Его поставили защищать Ванайи, а он… Если король Симеон прикажет убить его прямо в тронном зале, это будет только справедливо.

Он пытался развлечься книгами, но даже легенды о Праведном Слуге не затмевали гнетущего вопроса: какова будет воля короля? В лучшие дни Гедер воображал, как король Симеон сходит с Рассеченного Престола, монаршей ладонью касается заплаканных глаз Гедера и дарует высочайшее прощение. В черные дни ему виделось, как король велит отправить его в Ванайи и привязать к столбу среди мертвецов, чтобы его труп пожирали вороны, слетающиеся на тела ванайцев.

Воображение, мечущееся между крайностями, бесконечно рисовало череду мрачных картин. И когда драконья дорога подошла к знакомым горам и долинам, мимо которых Гедер проезжал сотни раз, он вдруг обнаружил, что каждый новый вариант смерти и унижения пробуждает в нем какую-то мрачную надежду. Сожгут? Поделом. Посадят в городскую тюрьму и забросают нечистотами и дохлыми крысами? Заслужил. Любая – любая! – кара будет лучше, чем нынешние муки и безмолвные терзания.

Наконец на горизонте замаячила гигантская скала, на которой возвышался темнокаменный Кемниполь, слегка подернутый синью из-за плотного воздуха и дальности. Даже Кингшпиль отсюда виделся лишь как тонкий луч света. В одиночку до города можно доскакать за день, всем войском оставалось идти еще дней пять. Королевские ведуны наверняка их уже заметили. Гедер в тоске и ужасе не сводил взгляда со столицы, страх захлестывал его сильнее с каждой лигой.

Земли, окружающие Кемниполь, числились среди лучших в мире – темная почва орошалась речной водой и до сих пор хранила плодородную силу, полученную тысячу лет назад, во время гремевших здесь битв. Даже сейчас, в самую скудную пору, когда только сошел снег, земля пахла изобилием и будущим урожаем. Драконья дорога становилась все оживленнее: пастухи гнали козьи стада от зимних низинных пастбищ к западным горам, крестьяне вели на поля волов – начиналась пахота и сев. Сборщики налогов, каждый с горсткой лучников и мечников, спешили за податью в окрестные городишки. Одинокие всадники на хороших конях попадались здесь крайне редко, и когда на дороге показался серый жеребец, скачущий навстречу, Гедер сразу понял, что это за ним. Поднявшееся беспокойство улеглось лишь после того, как всадник натянул поводья: Гедер с облегчением узнал Джорея Каллиама.

Оставив войско идти своим путем, Гедер свернув вслед за другом на обочину. Джорей подогнал серого так близко, что кони чуть не лупили друг друга хвостами по мордам, а колено Гедера почти упиралось в седло Каллиама. На посеревшем от усталости лице Джорея ярко блестели глаза – настороженные и внимательные, как у высматривающего добычу ястреба.

– Что случилось? – спросил Гедер.

– Тебе надо ехать вперед. Немедленно.

– Король велел?

Джорей покачал головой:

– Нет. Мой отец. Ты нужен срочно.

Гедер провел языком по пересохшим губам и оглядел череду повозок на дороге. Кое-кто из мечников и возниц делал вид, что не замечает стоящих на обочине друзей, остальные не скрывали любопытных взглядов. С тех пор как Гедер оставил позади мертвые Ванайи, Кемниполь был для него вожделенной целью, сулящей конец страданиям. Теперь же, когда столица неумолимо приближалась, Гедеру хотелось отсрочить встречу.

– По-моему, это опрометчиво, – начал он. – Мне не на кого оставить командование, а если я…