Доусон, повернувшись, шагнул в сумрак коридора, Клара не отставала. Она и не думала его укорять – в тени лестницы она прильнула к нему и зашептала почти в самое ухо:

– Симеон, когда вернулся, спросил горячую ванну. Я не стала выгонять всех из синих комнат и велела приготовить дом Андры. У восточного крыла, помнишь? Там гораздо удобнее, и трубы устроены хитроумно, не дают воде охлаждаться.

– Отлично, – кивнул Доусон.

– Я приказала никого не пускать – кроме тебя, конечно. Тебе ведь нужно с ним побеседовать, я знаю.

– Не могу же я нарушить омовение короля!

– Отчего бы нет, милый? Скажи, что я по забывчивости тебя не предупредила. Я упомянула, что после охоты ты предпочитаешь именно те ванны, все очень правдоподобно. Разве что король начнет расспрашивать слуг, и они скажут, что ты пользуешься синими комнатами. Но вызнавать тайком – слишком грубо, не в характере Симеона. Как ты думаешь?

Доусон даже не подозревал, что у него на душе такой тяжкий груз. Был.

– Чем я заслужил такую несравненную жену?

– Ничем, тебе просто повезло, – произнесла Клара со слабой улыбкой, на миг мелькнувшей поверх вежливой маски. – Ступай, пока он не вышел. А о том егере, на которого ты накричал, я позабочусь. Незачем ему было соваться под горячую руку.

***

Дом Андры стоял внутри замковых стен, рядом с часовней, отдельно от прочих зданий. Циннийская поэтесса, именем которой назвали дом, жила здесь, когда Остерлингские Урочища были резиденцией некоего короля, поощрявшего искусство меньших рас, а Антеей звалось родовое гнездо незначительной аристократической фамилии, до которого пришлось бы скакать целых полдня к северу. Стихи, сложенные Андрой, не пережили минувших столетий, и единственным ее следом в мире оставался небольшой домик, носящий имя поэтессы, с вырезанной в камне надписью у входа – DRACANI SANT DRACAS, – значение которой за давностью позабылось.

Король Симеон лежал в ванне из кованой бронзы, сделанной в форме широкой дартинской руки; длинные пальцы «руки» загибались к ладони и выпускали воду из труб, что были скрыты под самыми когтями. На полочке, устроенной на большом пальце, стояла каменная чаша с мылом, окно из цветного стекла окрашивало теплый воздух в зелено-золотистые тона. У задней стены выстроились слуги – кто с мягкими полотенцами, кто с мечами для защиты королевской особы. Доусон переступил порог, и король поднял взгляд.

– Простите, сир, – произнес Доусон. – Я понятия не имел, что вы здесь.

– Ничего, старина. – Симеон махнул слугам. – Я знал, что захватываю твое убежище. Садись. Побудь в тепле, а как отогрею ноги – уступлю тебе место.

– Благодарю, сир, – кивнул Доусон, садясь на принесенный слугами табурет. – Раз уж так случилось, я бы хотел обсудить кое-что наедине. Это касается Ванайев. Лучше уж услышать от меня, чем от других.

Король выпрямился, и двое мужчин на миг перестали быть властелином и подданным, обратившись вновь в Симеона и Доусона – двух высокородных юношей, полных достоинства и гордости. Нынешнее презрение Доусона к ванайской кампании и ярость из-за судьбы сына, вынужденного служить под командованием Алана Клинна, были общеизвестны, однако сейчас он представил их королю в новом свете, чтобы на фоне гнева и убежденности в своей правоте вернее подойти к признанию. Симеон внимал, слуги с тем же тщанием старались ничего не слышать. На лице короля, таком родном и знакомом, любопытство сменялось удивлением, разочарованием и наконец шутливым отчаянием.

– Не трогай Иссандриана и его клику, с огнем играешь. – Король имперской Антеи откинулся на спинку ванны. – И все-таки жаль, что ничего не вышло, – у меня заметно поубавилось бы головной боли. Ты знаешь, что такое Эдфордская хартия?

– Что-что?

– Эдфордская хартия. Это такой кусок пергамента, отысканный неким священником в дебрях библиотеки в Севенполе. Там упомянут глава фермерского совета при короле Дюррене Белом. И север, размахивая старинной хартией, требует созвать новый фермерский совет. Любой, чей урожай позволяет сделать взнос, будет иметь право голоса.

– Ты серьезно? – спросил Доусон. – Может, они и по дворцам будут разъезжать на мулах? И пасти коз в садах Кингшпиля?

– Не наводи их на мысль, – усмехнулся король, протягивая руку к чаше с мылом.

– Это пустая угроза, они на такое не пойдут.

– Старина, ты и не представляешь себе, насколько разобщен двор. Иссандриан среди черни популярен: если они возьмут власть, ему тоже перепадет. А поскольку Клинн со своим кошелем сейчас в Ванайях, у меня остается не так уж много способов на что-то влиять.

– Не хочешь же ты…

– Нет, фермерского совета не будет. Но нужно перемирие. В середине лета я отправляю Астера воспитанником к Иссандриану.

С кончиков исполинских пальцев капала вода, легкое облачко пара затмевало свет. Король Симеон, сидя в ванне, невозмутимо намыливал руки, пока до барона доходил смысл фразы.

– Иссандриан станет регентом, – хрипло выговорил Доусон. – Если ты умрешь до совершеннолетия Астера, Иссандриан станет регентом.

– Еще неизвестно. Но он предъявит права.

– Он попытается тебя убить. Это государственная измена.

– Это политика, – ответил Симеон. – Я надеялся, что Терниган оставит Ванайи за собой, однако старый болван слишком независимо мыслит. Он знает, что союзники Иссандриана входят в силу, и умудрился оказать им услугу, не перебегая в их лагерь. Теперь и мне, и им придется его ублажать – он будет сидеть в Кавинполе, окруженный лаской со всех сторон.

– Симеон! Куртин Иссандриан тебя убьет!

Король откинулся назад, темная вода покрыла плечи, на поверхности закружилась пена.

– Не убьет. Пока у него мой сын, он может повелевать мной как хочет, ничуть не обременяя себя монаршими заботами.

– Тогда сломи его. Я тебе помогу. Найдем сторонников – прежние порядки многим памятны, люди заждались дела. За нами пойдут.

– Да. Только куда?

– Симеон, старина, нельзя упускать случай! Антее нужен сильный король, и ты способен им стать. Не отправляй сына к Иссандриану!

– Время еще не пришло. Иссандриан идет в гору, противостоять ему сейчас – только разжигать вражду. Подождем, пока споткнется. Мое дело сейчас – не допустить, чтобы мы ступили на путь дракона. Королевство, не обремененное гражданской войной, будет для Астера отличным наследством.

– Даже если это не истинная Антея? – с болью в голосе спросил Доусон. – Что за честь владеть королевством, проигравшим свое наследие самовлюбленным юнцам?

– До того, как Терниган отдал Иссандриану Ванайи, я бы с тобой согласился. Но что за честь затевать битву, которую не можешь выиграть?

Доусон взглянул на свои руки. Костяшки пальцев с возрастом распухли, кожа потрескалась от холодов. В нос ударил настойчивый запах мыльной пены – друг детства, король и повелитель, вздыхал и кряхтел, по-старчески ворочаясь в ванне. Где-то в комнатах Куртин Иссандриан и Фелдин Маас произносили тосты в честь друг друга, пили вино Доусона и смеялись. Щеки барона вдруг занемели, и он заставил себя разомкнуть стиснутые зубы.

«Что за честь затевать битву, которую не можешь выиграть?» – вопрос все еще висел в воздухе. Доусон постарался, чтобы в голосе не прозвучало разочарование.

– А в чем же тогда честь, мой господин?

Драконьи дороги кончились, мир превратился в кашу из снега и грязи. Фургон то и дело подскакивал на кочках и ухабах, мулы оскальзывались, колеса со скрипом и грохотом продирались сквозь месиво, оставленное передними повозками. Китрин, сжимая поводья онемевшими пальцами, то и дело бросала взгляд на долины, которые все чаще встречались между холмами, и на редкие леса, переходящие в низкий заснеженный кустарник и заросли ежевики. Земли вокруг Вольноградья, цветущие по весне пышной зеленью, сейчас представали глазу нескончаемой снежной пустыней.