– Я очень рад, ваше величество, что вы смогли меня принять, – с какой-то опаской тихо сказал патриарх, между делом протягивая руку для поцелуя. Алые рубины, зелень изумрудов, солнечный блеск топазов перстней, нанизанных на пальцы патриарха, засверкали в свете факелов и медных лампад ярче радуги в хмурый ненастный день.

Я, не замечая намека, протягиваю руку навстречу, слегка сжимаю пальцы патриарха и… все, на большее пускай не рассчитывает. Не хватало русскому царю руки не пойми кому целовать!

– Я рад лицезреть патриарха Иерусалимского Хрисанфа, но для чего вы здесь, ваше высокопреосвященство? Зачем в такую темень идти сквозь недружелюбные земли, когда армии находятся опасно близко друг от друга?

– Я отписывал вам, ваше величество, что обстоятельства требуют сего шага, – попытался оправдаться патриарх.

– Да-да, несомненно, дело запутанное, странное. Поэтому я согласился на его обсуждение в такую тревожную пору. Иначе вы были бы вынуждены прибыть ко мне так, как и подобает православному иерарху.

Мои нахмуренные брови угловато изгибаются, каждый волосок неприветливо говорит патриарху: «Что ты, владыко, как смерд, под покровом ночи шатаешься, веру православную позоришь?» Намекая на то, что хотя Иерусалим во власти османов, однако недовольства этим обстоятельством Хрисанф не испытывает.

– Так в чем же дело, ваше высокопреосвященство? Объясните мне, а то из вашего письма я понял только, что вы желаете скорее увидеться со мной. Сакральный же смысл ваших витиеватых фраз от царского разума ускользнул.

– Увидеться с вами, ваше величество, я желал, не помышляя о том, чтобы как-то навредить, наоборот…

– Присаживайтесь, ваше высокопреосвященство, нам предстоит долгий разговор, – указываю патриарху на одно из походных кресел, сделанное из толстых ивовых ветвей искусным ивановским мастером Антоном Некрытых.

– Спасибо. – Тяжело дыша, Хрисанф облегченно выдохнул, расслабленно замирая в кресле, привыкая к его необычной форме. – Я прибыл к вашему величеству с секретным поручением от султана.

– Хм, это интересно…

Мои брови медленно поползли вверх: такого я не ожидал, ведь ни одного боя не было, так, пара стычек драгун с местным турецким ополчением за Дунаем, ничего более.

– Султан предлагает вашему величеству мир сроком на двадцать лет со следующими условиями: все земли до Дуная – Новороссия с Очаковом, Бессарабия, часть Молдавии – отходят к России; взамен ваше величество обещает вывести войска с Крымского полуострова и не вести переговоров с христианскими народами империи.

Небольшой свиток появился из одеяния патриарха, перекочевав в мои руки. Хрисанф замер в ожидании.

«Что ж, опасения султана понятны, ему не хочется видеть объятые огнем восстаний христианские владения, к которым на голом энтузиазме может присоединиться и мусульманская чернь в отдаленных областях, на правах собственного суверенитета естественно. Но имею ли я право соглашаться на это? Ведь доверились черногорцы, сербы, греки, они режут турок как курей, надеются на помощь. Если я соглашусь, то их в конечном счете разобьют и убьют, а их семьи окажутся в том положении, когда лучше умереть, но не сдаться на милость врагу». Мысли метались, словно обезумевшие кони, голова опухла от дум и понимания: легкая победа не может быть полной и окончательной. Особенно с таким извечным врагом.

– А вы сами, патриарх, как думаете: могу я согласиться на это? – напрямую спрашиваю Хрисанфа.

– Да, можете, ваше величество, – тут же отвечает он.

– Вы неправы, – слетают с губ тихие слова, на висках выступают капельки пота. – Ступайте, ваше высокопреосвященство, мира с султаном на таких условиях не будет.

– Но почему?! – изумляется патриарх, с непониманием глядя мне в глаза.

– Да потому! Все, что приходит в руки само по себе, без каких-либо усилий, не задерживается у владельца! Только усилиями можно добиться того, чтобы свершения жили в веках, а не захирели через пару десятков лет! Ступайте, патриарх, ступайте, не вводите меня в искушение…

Я закрываю глаза, до крови прокусывая губу.

– Прощайте, молодой царь, да пребудет с вами Бог, и да поможет он в ваших начинаниях.

Хрисанф устало благословил меня и тихо вышел из шатра, не видя, как по моему подбородку маленьким ручейком стекает алая кровь, а из карих глаз катятся капельки слез.

«Простите меня, сыны Руси-матушки, но так надо для наших потомков, так надо для нас самих, так надо нашим братьям…»

Далеко за полночь в шатер вошел Никифор, тяжело вздохнул и, не говоря ни слова, вышел прочь.

В руке государя зажат листок с посланием от австрийских сербов из городов Арада и Сегедина, привезенный сотником Богданом Поповичем в апреле.

О благочестивейший царь, красносиятельное солнце правды! Милостивым оком воззри на нас, убогих, и твоими царскими щедротами промысли о нашей отеческой Сербской земле, от многих лет, грехов ради наших, ярмом басурманским обремененной, особенно когда воздвигнет Господь Бог крестоносную десницу твою на басурмана. Не забудь и нас, малейших, приглашением царским и милованием своим, да и мы потщимся службою своею за своего православного царя.

Чернильные строчки смешались с яркими алыми каплями, упавшими на серую бумагу.

Май 1711 года от Р. Х.

Москва. Кремль

В Серебряной зале собрались около двух десятков человек. Все они устроились за длинным прямоугольным столом из черного дерева, с резными ножками. Царские советники сидели на мягких высоких стульях, озадаченно поглядывая на пустующие места.

Пустых мест оказалось семь. Немного возвышающийся над всеми трон государя, слева от него трон поменьше – государыни; оба пустовали. Но где остальные пять советников? Куда запропастились облеченные царским доверием бояре и возвышенные люди?

Прошло полчаса с момента начала первого заседания Царского совета без участия государя, но пустующие места так и оставались пустыми…

– Ну что ж, господа, раз царь-батюшка доверил мне право председательствовать на сем собрании, то дожидаться ослушников не стоит. Кара найдет, не беспокойтесь.

Встав с места, старый князь-кесарь тяжелым взглядом обвел палату, будто пришел не на заседание, а в личный рабочий кабинет.

– Так, может, подождем, авось подойдут опоздавшие? – спросил князь Волконский.

– Нет, мы и так полчаса прохлаждаемся, дурными делами занимаемся, а указы государевы не выполняем. Так что начнем прямо сейчас. А ну, дьяк, читай первый указ его величества Алексея Второго!

Из темного угла вышел невысокий ссутулившийся человек, под локтем которого была зажата кожаная папка с серебряной тесьмой. Родовитые бояре с праздным любопытством смотрели на дьяка, идущего к трибуне, однако молодые соратники государя не обратили на него внимания, листая собственные бумаги.

– Кхм, – кашлянул дьяк, открывая папку. – «В этом указе прошу я вас, господа бояре и дворяне, верной службой доказавшие преданность нашему Отечеству, начать с сего дня полноценную работу Царского совета с расширенными полномочиями. Они тяжким бременем ответственности ложатся на ваши плечи, ибо нет рядом с вами меня, только ваши голоса советников могут обладать законодательной и исполнительной властью. Вы, господа, в ответе за решения и действия, а больше – за бездействие, до тех пор, пока я отсутствую.

Но, зная людскую породу, ленивую и вечно хнычущую, предупреждаю сразу: если кто надумает воспользоваться временем и прибрать к рукам часть казны али выгод каких для себя несоизмеримо с положением захочет, то забудьте об этом в сей миг. Каждая провинность советника тяжелым ярмом ляжет на плечи всей его семьи, а штрафы за содеянное будут в десятки раз больше, нежели суммы, которые вы сможете получить. Те царские советники, кто решат уклониться от обязанностей, будут наказаны мною лично – по отдельности.

Хочу заметить, что документы, принимаемые вами, должны быть подписаны каждым советником самолично. Мои указы, кои будут зачитаны, прошу внимательнейшим образом изучить и выполнить без промедления, назначив ответственным за их исполнение не более одного советника, который может следить только за одним указом единовременно…