– Что они делают, государь?! Им бы жать нас надо, а не отступать, у нас и резерва почти не осталось… – удивленно произнес Шереметев, глядя на уставших кавалеристов, обтирающих коней.

Раненые солдаты нашли приют в полевом лазарете, где ими занимались лекари-травники и их помощники из числа легкораненых солдат.

– Не знаю, князь, пока не знаю.

Удивленный не меньше фельдмаршала, я смотрю за передвижениями турецких войск. И правда, часть их, оттянутых на правый фланг, подалась назад, степная кавалерия вовсе прекратила бутафорские нападения, отойдя для прикрытия колышущихся войск. Вот только не смогли мусульманские кавалеристы должным образом исполнить приказ и задели часть мечущейся из стороны в сторону пехоты, топча и калеча собственных соратников.

– Да что там происходит?! – ни к кому не обращаясь, спрашиваю у себя.

В голове полный бедлам и непонимание: или великий визирь – полный нуль в тактике, или это какая-то ловушка. Но, может быть, не учтен еще какой-то фактор?..

– Наши стяги? Откуда… Долгорукий! – тихо шепчет под нос Шереметев.

Перевожу трубу чуть левее, туда, где едва виднеются разноцветные полотна. Перед окуляром сразу же предстают лазоревые, брусничные, желтые ротные знамена. Цвета 2-го Новгородского, 1-го Рязанского, 3-го Переяславского полков нельзя спутать с зелеными полотнищами турецкого войска.

– Полкам третьей и четвертой линий строиться в боевые колонны! Ударим по ним с двух сторон!

Убираю подзорную трубу, слезаю с вышки. Не дело государю посылать солдат в бой, а самому отсиживаться за их спинами! Пора и мне толику крови пролить!

Думать о том, что это может оказаться моя кровь, вовсе не хочется.

Днем ранее

Западнее Дуная

Корпус князя Долгорукого

Сотни уставших солдат брели по опустевшей молдавской земле на соединение с основной армией. Корпус численностью чуть более пятнадцати тысяч солдат, вместе с двухтысячным отрядом запорожских казаков под предводительством полковника Данилы Апостола, ушел от замершей в нерешительности польской армии, решившей стоять на границе, ожидая окончания конфуза.

Нарушение клятв в Европе, видимо, вполне нормальное явление, раз король Саксонии и Польши решил отсидеться в стороне, занимая выжидательную позицию, хотя до этого заверял царя в самых теплых и дружественных чувствах. Что ж, с таким подходом он может и вовсе лишиться трона, но не сейчас, а когда эта вакханалия закончится…

– Ваше сиятельство, лазутчики докладывают, что в двадцати верстах на запад видны шатры турок, наших пока не видели. Прикажете обойти позиции врага и посмотреть восточнее?

Молодой капитан Новгородского драгунского Сашка Бирюков замер перед Григорием Долгоруким, командующим польским корпусом.

– Посылайте, милок, а мы пока лагерем встанем, нужно солдатам роздых дать, – согласился генерал-лейтенант, смотря в сторону невидимого врага.

– Есть, – бодро ответил капитан.

Развернув коня, он поскакал по хрустящей от полуденного солнца земле, лишившейся растительности. Фуража с каждым днем становится все меньше и меньше, трава и та оказалась в недостатке. Проклятая саранча!

Князь, промедлив на границе, спешил к армии изо всех сил. Только запас прочности корпуса не безграничный, отдых требуется любому солдату: ветерану или новобранцу – неважно. Каждый солдат хоть и привычен к тяготам, однако требует толику заботы и внимания, подобно маленькому ребенку под приглядом сурового, но справедливого родителя.

Проклятые поляки, постоянно мечущиеся из одного лагеря в другой, и на сей раз проявили свою лживую натуру. Корпус литовского гетмана остался на границе, следуя приказу Августа. Да, такая сила была бы ой как полезна, особенно если сведения о двухсотпятидесятитысячном войске великого визиря подтвердятся. Да что говорить, если польский король Август II сидит на троне столь непрочно, что без русских штыков саксонских «храбрецов» вовсе погонят взашей с территории Польши.

Как бы то ни было, но русские войска концентрируются на важном направлении. Башкирские казаки сменили пехотные полки в Прибалтике, заменили часть финляндских гарнизонов, влившихся в армию генерал-лейтенанта Голицына, с ранней весны продвигающегося вглубь Финляндии. Благодаря галерному флоту на Балтике, вытеснившему на верфях парусного собрата, Михаил Михайлович Голицын смог окружить генерала Армфельда у Вазы, продвинув русские войска вглубь финских земель.

Бывший выборгский губернатор генерал-майор Третьяк вместе с вверенными ему шестью тысячами солдат при восемнадцати орудиях в апреле взял крепость Нейшлот, окончательно отбив у местных гарнизонов охоту сражаться до последнего солдата. Часть русских войск блокировала Або, несколько отрядов ушли к Гельсингфорсу, галеры, маневрируя на мелководье, как стая пираний набрасывались на лишенные маневренности транспортные и военные корабли.

Вести полноценную баталию Апраксин не хотел, не до того было. Потом его и вовсе отозвали на юг, на воронежские верфи, а после – к Азову, следить за поступлением провианта и новых судов для черноморского флота. Отдельно адмирал наблюдал за подготовкой рекрутов и матросов вблизи Азова, поручая помощникам обследовать побережье и помогать русским войскам, ведущим боевые действия на Кубани.

В начале апреля из Казани вышли три пехотных и три драгунских полка под командованием генерал-майора Шидловского. В Царицыне к ним присоединились саратовские и симбирские дети боярские, царицынские и астраханские городовые люди, яицкие казаки. Спустя неделю к войску подошел отряд калмыков числом в двадцать тысяч сабель, под началом тайши хана Аюки.

В середине мая генерал-майор вышел к ставке нуреддина Бахти-Гирея – Копыл. Одним ударом опрокинув мечущихся, словно курицы, кубанских татар, Шидловский послал половину калмыков на левый фланг – окружить остатки сражающихся степняков. После трехчасового сражения поле боя представляло собой жалкое зрелище: черные воронки от взрывов бомб, покалеченные тела коней и людей, реки крови, впитавшейся в плодородные земли и тяжелый сладковато-приторный запах смерти, витающий над полем боя.

Победители не щадили никого. Карательные отряды добивали работорговцев и похитителей людей, оставляя в живых только пленных, раненых убивали, закалывая на глазах у соотечественников, не понимающих, как гяуры сподобились на такое. Раньше только степняки могли себе позволить творить подобное.

Они не знали, что согласно указу государя России народы, не желающие добровольно принимать подданство русского царя или ведущие агрессивную политику против России, подлежат насильственной ассимиляции, с уничтожением традиций и распылением населения по бескрайним просторам Руси-матушки. Жестоко, гнусно, отвратительно – но необходимо! По-другому бороться с этой заразой на Крымском полуострове никак нельзя.

За неполный месяц непрекращающихся стычек коренное население Кубани сократилось почти на полсотни тысяч, половина которых были взяты в плен: воины нуреддина Бахти-Гирея оказались не готовы отдать жизнь за разбойничье отечество. Остальные пленные, преимущественно молодые вдовы и дети младшего возраста (до десяти-двенадцати лет), увозились на поселение в Россию – народ разделялся, как это было в случае с прибалтийскими жителями.

Стариков и особо строптивых не трогали. Калмыцкие и яицкие отряды выжигали поселения вместе с богатыми посевами, разворовывая все, что можно. Политика выживания с новых земель мерзка! И еще гаже, когда солдаты отворачиваются от полных боли глаз татарских семей, с тоской и отчаянием следящих за разгорающимися домами и хлевами. Может, именно поэтому подобными делами занимались калмыки? Народ, преданный хану и русскому царю, с восточным взглядом на покорение народов.

Скудным ручейком потянулись бывшие русские невольники из Кубани, когда-то захваченные в полон. Ныне они уходили домой, туда, где их никто не ждал, туда, где у них начнется новая жизнь, туда, где пустота и тоска, гуляет ветер и оживает забытое прошлое. О боже, Русь, как долго ты ждала возвращения своих детей!