– Так может, все образуется, батюшка? Может, просто привиделось тебе это, – делаю попытку увести тяжелые думы царя в сторону.

Но все мои потуги рассыпаются пеплом.

– Ты не поймешь, сын, пока сам не испытаешь этого. Не могло такое привидеться… Впрочем, пускай сия участь минует тебя… Я устал, хочу отдохнуть немного, но, прежде чем ты уйдешь, хочу, чтобы ты поклялся, что будешь оберегать свою семью, а мачеху с сестрами – тем паче…

Голос государя становился все тише и тише, хрипы заглушали слова, но Петр упорно продолжал говорить.

– Клянусь, отец, что буду защищать и оберегать их как самого себя и семью свою, и не будет мне никакого покоя, пока не сделаю я для них все возможное! – слетают с губ слова, тяжелым ярмом ложась на сердце.

Непонятная ненависть к лифляндке куда-то уходит. Остаются лишь воспоминания Алексея, того самого царевича, который читал письма своей мачехи, старающейся помирить отца и сына после очередной размолвки, нежно относился к ней и признавал своей матерью, несмотря на то, что царь лишил его настоящей матери, отправив ее в монастырь.

Да, стереотипы играют порой глупую и страшную роль в сознании человека, многое могло бы быть иначе, не появись эти бесовские выдумки лицедеев и лицемеров. Похоже, многое придется переосмыслить, многое понять, пересмотреть и не делать поспешных выводов из всего услышанного и увиденного. Жизнь – штука странная и порой непонятная, так почему же нам самим надо быть открытыми, как книга? Выходит, что человек-то – это много больше, чем мертвая плоть древа…

Черт бы побрал всех философов и их труды! Как же теперь быть, когда осознаешь: рушится приятный мирок, исчезают бумажные стены долго возводимых замков, открывая тебе всю гамму красок этого мира, с его жестокостью, подлостью, красотой и уродством, открывая одну простую истину: человек – существо разноплановое и несовершенное! И относиться к нему однозначно нельзя. Даже взять светлейшего князя, етить его… Гений военной наступательной доктрины Петра, верный сподвижник и удачливый командир, при этом являющийся столь злостным нарушителем законов и устоев государства, что повесить его было бы великим благом. Да только надо ли все это?!

– Что ж, сын, я рад, что ты изменился… Ступай, пригласи ко мне мою Катеньку, хочу последние мгновения побыть с ней…

Отец повернул изуродованное лицо набок, из уголка невидящего глаза покатилась прозрачная капля, пробежавшая по щеке и исчезнувшая в подушках.

Через пару минут заплаканная некоронованная царица вошла в опочивальню Петра, неся на руках полуторагодовалого ребенка, невинно взирающего на окружающий мир с такой любознательностью и вниманием, что даже мое очерствевшее сердце двух совершенно разных эпох дрогнуло и часто-часто забилось.

Увы, но жизнь часто несправедлива: страдают достойнейшие, умные, благородные, а живут предатели, скоты и многие к ним относящиеся. Да, жизнь каждого из нас порой закладывает крутые повороты, но это не значит, что при каждом бедствии нужно опускать руки, нет. Скорее наоборот: то, что нас не ломает, делает нас сильнее!

Друзья, стоящие за дверью в окружении моих гвардейцев и витязей, молча разошлись в стороны, ничего не спрашивая и стараясь даже не смотреть на меня, опуская взоры в пол, будто на нем изображена была самая прекрасная картина на свете.

Не понимая, в чем дело, подхожу к одиноко висящему зеркалу…

Увиденное поразило меня: красные опухшие глаза, мокрые дорожки на щеках, плотно сжатые губы на бледном лице. Медленно подношу руки к глазам – пальцы дрожат так, будто я неделю беспробудно пил. Едва касаюсь скул подушечками пальцев, делаю шаг в коридор.

Тишина повисла во дворце, лишь где-то вдалеке хлопнула дверь, и все, больше никаких звуков не было. Не оглядываясь, продолжаю свой путь, в каком-то полупьяном состоянии дохожу до своих покоев, падаю на постель и тупо гляжу в потолок.

Рядом со мной опускается прелестная девушка, нежно целующая меня в шею; покусывая мочку уха, она выводит меня из этого оцепенения. Начавшаяся было апатия сразу же пропала, высвобождая скрытые резервы организма, которые просто необходимо куда-то употребить…

Поворачиваю лицо навстречу ее губам, пальцы рук живут своей жизнью, выискивая крючочки, узелки и прочий крепежный инструментарий одежд. В конце концов последняя преграда пала, боярыня откидывается на спину, блаженно прикрывает глаза… Я опускаюсь чуть ниже, целую ложбинку меж грудей Юли, а в голову тем временем закрадывается неприятная мысль, даже не мысль, а сравнение – пир во время чумы…

Конец января 1710 года от Р. Х.

Рязань

Царь Алексей Петрович Романов

День сменился ночью, апатия прошла, толком не начавшись, жизнь течет своим чередом, однако в сердце все равно будто что-то умерло, а вот воскреснет ли вновь, не знаю.

Первого января, после обеда, когда солнце светило особенно ярко, отец отослал всех из своей опочивальни: не хотел, чтобы жена с малолетней дочерью видели его смерть. Только выразил желание в последний раз посмотреть на грудную Елизавету.

Царь не спрашивал, где его соратники и друзья, будто весь интерес к ним исчез. Он хотел одного – уединения с семьей, которого ему не хватало во время всей его жизни, когда он постоянно носился по просторам огромной страны.

Уходя из опочивальни отца, я услышал тихий шепот государя, молящего меня о прощении за то, что он не уделял мне даже капли своего времени. Он просил не забывать свою кровь, кровь, текущую в жилах дочерей Петра, дочерей брата отца, всех тех, в ком есть хоть капля крови Романовых.

Я почувствовал, как слезинки собираются в уголках моих глаз, готовые сорваться, но они так и остались на своем месте. Реальность заставляла быть жестким, давить в себе жалость и милосердие, выкорчевывать любым методом, даже самым радикальным.

В два часа пополудни царя не стало. Не было ни горячечного бреда, ни какого-либо осложнения; вообще, он шел на поправку, даже лицо несколько порозовело, однако факт остается фактом: государь Московский и всея Руси скончался…

Три дня длились службы в Успенском соборе и ближайших церквах, священники стояли с иконами в руках, молясь за упокой души Петра Великого. Перед иконостасами замерли сотни свечей, ни на минуту не прекращался звон колоколов. Да, Петр Алексеевич Романов как никто другой заслужил прозвище Великий, все-таки сделал он немало. И сколько бы еще сделал, если бы не эта напасть!

Но что бы ни случилось, жизнь продолжается. Похороны прошли. Разбираться с делами в первые же дни я не хотел, забот хватало и без этого. По моему желанию коронацию провели как можно скорее, без многомесячных приготовлений, там же в Успенском соборе. Тяжесть шапки Мономаха, чувство, словно на тебя взирают десятки глаз предков, ощущались особо отчетливо. Казалось, все они стоят за моей спиной с молчаливым вопросом в глазах: «А справишься ли?»

Но вот, наконец, все мероприятия прошли, в глазах народа, Бога и самого себя я стал полноправным государем Руси-матушки. Памятуя о клятве, сразу же определил денежное довольствие чете государевой, оставив их в Преображенском дворце, куда мне, честно признаться, возвращаться было неохота, да и неуютно там, что скрывать.

Сам же быстро перебрался в родную Рязань, мимоходом думая о том, как быть с Петербургом. Конечно, отец перенес столицу именно туда, заложил и уже построил ряд отличнейших зданий, то же Адмиралтейство, дворец светлейшего князя, да много что еще. Не стоит забывать и о том, что русская морская торговля с Западом осуществляется теперь в большей мере не через Архангельск, а через Питер. Да, проблемка та еще с этой торговлей: каперы шведов вообще озверели, нападают на все корабли, причем не разбираясь, под каким флагом они идут.

Подумав несколько часов, решил, что указ отца о переносе грузопотока был несколько преждевременным, пока рано это делать. Вот потом, когда Петербург окрепнет, и льготы кое-какие ему выделить можно будет, сейчас же это ненужное расточительство и трата денег. Потом, по мере наращивания значения Питера, понемногу разбить общую торговую систему с Западом морскими путями через Балтику и Архангельск, чтобы и там и там убытков не было.