Протяжное, несколько заунывное гудение полкового горна унеслось в сторону войск, ему вторили остальные горнисты, призывая войска перейти в наступление по всему фронту…

13 августа 1711 года от Р. Х.

Коломна

Город спит. Одинокий лай подзаборной шавки сменяется скулежом – видимо, кто-то из ночных коломенских гостей утихомирил псину, приласкав окованным сапогом. Да, мир жесток, жалости в нем мало, да и та почему-то растрачивается в основном на войне. Да-да, именно там полководцы спасают тысячи жизней или, наоборот, кладут под косу костлявой девы тысячи здоровых, сильных мужчин, способных жить и радовать родных и близких.

Но город спит, и думать о перипетиях судеб рекрутов некому. Люди встанут утром, увидят алый рассвет и тихо прошепчут молитву, перекрестятся тремя перстами, а кто и двумя, прижмутся сухими, горячими губами ко лбам юных чад, оставляя поцелуй на челе. Они уйдут на работу, думая о том, как прокормить свою семью завтрашним вечером.

Коломна издавна служит Москве своеобразным плацдармом, причем неважно для чего: будь то поход на врага, поддержка ремесленников или скрытие особо важных личностей. Коломна – город, в котором можно найти много интересного, таинственного, но если ты был неосторожен и задел интересы сильных мира сего, то горе тебе, неудачник! Оставаться тебе в казематах холодной до скончания веков…

На углу Кузнечной улицы, в двухэтажном каменном доме с красной черепичной крышей, горит неяркий, блеклый свет. Десятки новомодных лампад с ароматным маслом чадят в потолок. В доме никто не спит, хотя время раннее. Поневоле появляются мысли о том, что терем далеко не прост. И дело даже не в богатом убранстве, позолоченной дряни хватает и у обычных купцов средней руки. Нет, не в этом дело – слишком неприятные слухи ходят в городе об этом доме.

Кто-то слышал одинокий крик со двора дома на углу Кузнечной, кто-то видел алые подтеки на дороге, ведущей к главным воротам, а некоторые отчаянные даже утверждали, что видели, как двое молодчиков, скрыв лица тряпицами, затаскивали в задние ворота бесчувственное тело…

Все бы ничего, даже и с такой славой дом мог быть вполне заурядным – мало ли о чем шепчутся малограмотные люди? Но этой ночью в главные ворота въехала закрытая карета, похожая по устройству на полицейскую, с железными прутьями на окнах, но таковой она не являлась. Четверо слуг вытащили оттуда вяло трепыхающееся тело с мешком на голове. Пару раз ударив пленника под дых, слуги подхватили вмиг присмиревшего человека под локти и потащили к непримечательной, окованной железными полосами дверце в темном углу двора.

– Ничего, ваше высокоблагородие, скоро придут вас вразумят, глядишь, и спокойней станете, – с ухмылкой сказал один из слуг, прекрасно понимая, что выхода из этого дома нет ни для кого, в том числе и для них самих. А если выход и есть, то только вперед ногами, никак иначе.

Человек с мешком на голове попытался было что-то сказать, но, получив новый удар в живот, охнул и повис на руках слуг. Через пять минут он ощутил, как на запястьях захлопнулись холодные металлические оковы, лязгнули друг о друга звенья цепи, прошелестел кулак тюремщика, в очередной раз выбивая из строптивого «высокоблагородия» желание бунтовать.

– Ждите, вашество, а может, какому благодетелю пожалуйтесь, – не скрывая сарказма, сказал напоследок тюремщик заключенному.

Мешок с головы привезенного в дом человека никто не удосужился снять: видимо, приказ на этот случай поступил особый.

Некогда чистая, опрятная одежда имевшего несколько франтоватый вид заключенного, могущая сделать честь и придворному щеголю, поистаскалась, появилось несколько дыр на локтях и коленях.

– Говорила мне мама: «Не гуляй поздно ночью в незнакомом городе»…

Тихий шепот прервался надсадным кашлем.

Если бы мешок удалось снять, то заключенный увидел бы, как с его губ стекают кровавые капли, орошая каменный пол. Размер камеры – чуть больше полутора саженей в длину и сажень в ширину. Идеальный вариант для неврастеников и шизоидной молодежи, которой, к счастью для России данного периода, почти не существует.

Минуты тянутся не спеша, им некуда торопиться, ведь у времени нет ни начала, ни конца. Каламбур получается. На грани слышимости скрипнула дверь, затопали по лестнице чьи-то ноги. Наверное, тюремщик спускается к объекту своего наблюдения. Не могли же они оставить его без возможности справить нужду?

Какие-то голоса за дверью, щелчок примитивного дверного замка… Новый жалобный скрип давно не смазываемых петель на дубовой двери. На пороге камеры появляется странная, негармоничная пара: толстый тюремщик в пыльном потертом кафтане, с лоснящейся рожей, и господин лет тридцати пяти в недорогом неброском костюме боярина среднего достатка, одетого по новой моде – смесь старорусского и европейского платьев.

– Оставь нас, – не глядя на тюремщика, бросил неизвестный господин, указывая рукой на пустую металлическую петлю, в которой так удобно крепится факел. – И дверь не забудь смазать, как только закончим с этим.

– Как прикажете, ваше благородие, – ответил тюремщик, вытирая вспотевший лоб.

Горящий факел оказался в потемневшем от времени держателе, еще один опустился в угол камеры – на всякий случай. Там же в углу стояли трехногий табурет и кривое ведро с чистой родниковой водой.

Набрав в медную кружку воды, господин снял с головы заключенного мешок, взглянул на опухшее лицо, неопределенно хмыкнул и, не дожидаясь, пока пленник очнется, выплеснул на него кружку ледяной воды.

– Что за… – начал было возмущаться пленный дворянин, но, вспомнив о недавних перипетиях, замолчал, уставившись заплывшими от побоев глазами на сидящего перед собой боярина. – Прошу вас, сударь, объяснить, что здесь происходит.

– Кхм, вы, молодой человек, неправильно поняли, где находитесь, – скорее для себя, чем для пленника, сказал его высокородие.

– Судя по всему, в тюрьме, – хмыкнул заключенный.

– Скоморошничать не надо, не к лицу это служивому человеку, – жестко сказал неизвестный. – Лучше начинай рассказывать о злодеяниях против России!

– Что?! – Безмерный возглас удивления пленного насторожил допрашивающего. – Да я за свое Отечество жизнь без раздумий отдам, а вы мне тут о злодеяниях? Да вы, видимо, головой повредились, сударь?

– Ну, может, за свое Отечество ты и правда жизнь отдашь… – с ухмылкой протянул неизвестный, четко выделив «свое».

– У меня одно Отечество! – ответил заключенный.

– Да? Что ж, назовись, сударь!

– Стольник Александр Баскаков, – представился пленник.

Система присвоения «новых» титулов в России разительно отличается от европейских аналогов. Дело в том, что из-за странной политики царя для большинства служивых людей, когда закрепощение новых семей крестьян невозможно, весь лоск титулов несколько теряется. Во главу угла ставится не стяжательство, а попытка облегчить участь живущих на землях простых людей, будь то крестьяне или ремесленники. Почему именно так? Все просто: в России больше прислушиваются к словам именитого человека, будь то дворянин, стольник, окольничий или вовсе боярин, нежели к словам крестьянского старосты или главы ремесленной артели.

Чем примечательны древние чины, кроме того что они позволяли владельцам заявлять права на определенные земли? Если раньше главным для помещика было наличие в единоличном владении множества душ, то теперь на первое место ставилось владение землей, точнее ее площадью, получение с нее прибыли.

Служивые люди, причисленные к благородному сословию, не зависят от соседей, кроме условий, оговоренных в рескрипте чинов (новое уложение, включающее земельный, гражданский и правовой кодексы поведения для регламентируемых чинов на службе России). Однако в силу того, что феодальные отношения отжили свой век, бояре, не говоря уже о менее титулованных особах, не имеют права принимать на службу большее число дворовых охранников, чем предписывается по закону (см. «Указ о российских титулах и чинах и их особенностях»). При этом протектор, назначаемый из числа наиболее одаренных и опытных управленцев, имеет право спрашивать о состоянии дел в зоне ответственности только в случае трехлетнего минусового баланса области или в случае личного распоряжения государя.