— Так ты убила их из милосердия?! Ты так добра, что присвоила себе право решать, когда чей срок приходит?

— Дади, я ничего не решаю, только вижу. Это бремя со-ртох, — устало опустила веки Ишбит. Обошла человека, словно выросшее на пути дерево, и направилась к коляске.

Но Ароян не собирался сдаваться так быстро. Варварская расправа над пленными, совершенная руками той, в ком он готов был видеть идеал гуманизма и милосердия, кого считал своей спасительницей, почти второй матерью. Да она и была для них с Русей молочной мамой! Иллюзии рушились слишком безжалостно. Это Орелик могла отвернуться, сослаться на жестокую необходимость, ведь её собственных интересов сегодняшний инцидент не ущемлял, наоборот. Давид не мог заставить себя быть субъективным. Жизнь — самое ценное, что есть во Вселенной. Тем более, жизнь разумного создания. Не существует обстоятельств, в которых отбирать её необходимо!

Он уцепился за передок коляски, не позволяя процессии тронуться в путь.

— Ты сказала, что видишь! Видишь что?

— Ачи слишком глупы для того, чтобы остановиться, когда путь подошёл к концу. Но они не виноваты в этом, и они знают, что Первая Мать позаботится о смерти так же, как позаботилась о рождении.

Словно искра, в мозгу Давида сверкнуло понимание. За два с половиной месяца жизни в Джасжарахо они не видели ни больных, ни дряхлых. Означать это могло только одно…

— Выходит, у ачи такая «привилегия» — умирать молодыми?! А у остальных? Сколько позволено прожить рядовым кхирам?

— Арт и рта способны сами достойно завершить тхе-шу. Лишь когда сорх оказывается слабее шош, они приходят ко мне за помощью.

— И многим ты помогла?!

— Многим, Дади. Двадцать лет я несу ношу со-ртох, и всё это время тхэ-гур при мне, — Ишбит покрутила в пальцах иглу и осторожно спрятала её в едва заметный футляр на поясе.

«Убийца!» — хотел бросить ей в лицо Ароян, но такого слова не было в языке кхиров. Да оно и не подходило Первой Матери. Ишбит выполняла просьбу нежелающих больше жить, совершала ритуал, освящённый тысячелетиями. Даже пленники встретили свою участь безропотно, как должное. Эвтаназия, — понял Давид. Первобытная эвтаназия. Но ведь это же ненормально! Цивилизация самоубийц!

— Чем же вам не нравится смерть от старости? — пробормотал он. Уже не обвиняя, пытаясь уцепиться за рассыпавшиеся осколки иллюзий.

— Очень глупо топтаться на месте, когда идти больше некуда. Разумнее прилечь, обрести заслуженный отдых. Разве не верно?

Верно. Всё верно! Он ведь сам пытался объяснять Русане, что поведение аборигенов продиктовано логикой. Чужой, инопланетной логикой существ, для которых неизвестен страх смерти, а жизнь индивида — ничто по сравнению с выживанием роя, племени, вида. Но какое тогда значение в этом мире может иметь судьба чужаков?!

Ишбит истолковала молчание человека по-своему. Подвинулась, освобождая рядом с собой место.

— Садись Дади, пора ехать. Тучи низко, скоро пойдут ливни. Лучше встретить их в ц’Аэре, в доме нашего роя, а не посреди леса. У нас будет время поговорить. До Лазоревого Дня.

— До Лазоревого Дня… Ишбит, в качестве кого мы с Русит будем участвовать в празднестве? Или в качестве чего?

— Я не знаю, Дади. Я не могу заглянуть так далеко вперёд по чужому пути.

Севернее хребта к’Ирхад лежала широкая полоса мрачных хвойно-лиственных лесов. Знакомые по южному побережью пальмы-зонтики, баобабы, вьющиеся по стволам мелколистые лианы здесь не встречались. У дороги теснились невысокие тонкостволые деревца со светлой, изрытой глубокими трещинами корой. Дальше в чащу они уступали место рыжим колоннам с шапкой тёмной хвои вверху. Кажется, в этом лесу и летом солнце не могло пробиться к земле, а сейчас и подавно царили сумерки. Поздно светало и рано темнело, поэтому переходы сократились. «Со-ртох стара, плохо видит путь роя. Попадём из-за неё под ливень», — услышал Давид бормотание Зурси на одном из привалов. Рта предпочли бы двигаться в темноте, лишь бы быстрее оказаться под крышей.

Три дня караван шёл сквозь тёмную чащу. Затем лес начал редеть, рыжие башни сменились лиственным деревьям. Неожиданно справа вынырнула ещё одна дорога, выложенная такими же каменными плитками. Дороги слились, словно два ручья. Идущие впереди рта тут же принялись осматривать камни.

— Рой Дарстиро прошёл два дня назад, — косясь на Первую Мать, сообщил чужеземцам Зурси. — Вот увидите, мы не успеем до ливней!

Пройденная развилка означала, что они вступили в центральную часть Кхарита. Из каждого поселения выходила только одна дорога, ведущая к ц’Аэру, к лазорево-золотому дворцу. Ни троп, ни дорожек, связывающих между собой соседние города, здесь не существовало. Давид не мог понять, почему каждый рой замкнут до такой степени, а Ишбит не могла объяснить, так как видела существующее положение вещей единственно возможным. «Дади, твой вопрос непонятен. Разве одна из твоих рук управляет другой? Или она даёт ей жизнь? Нет, твоё сердце даёт кровь им обеим, твой мозг управляет обеими. Кхарит тоже живой». Ц’Аэр был мозгом и сердцем этой страны, а дороги — артериями, вливающими свежую кровь в её члены. Они лежали на земле Кхарита огромной звездой, разбросавшей лучи по лесам и горам. Лишь ближе к столице лучи соединялись.

В полдень слева в дорогу влился ещё один путь-приток. А утром следующего дня лес впереди расступился, открывая огромную плоскую долину. Одинокая гора, похожая на неестественно правильный конус, возвышалась в её середине. Пологие склоны укрывала светлая зелень рощ. А вершину венчала…

На несколько минут караван остановился. Все рта и арт благоговейно всматривались в открывшуюся картину.

— Два года назад я был здесь летом, привозил дары к празднику Урожая, — прошептал на ухо Давиду Зурси. — Я видел первый раз Золотой дворец, когда он сиял ярче солнца. Намного, намного ярче! Зимой ты не можешь оценить всю его красоту, Дади. Но ничего, на обратном пути, когда тучи будут прорваны, ты всё поймёшь!

Издали трудно было разглядеть в подробностях строение, венчающее макушку горы. Оно было большим, куда больше дворца Джасжарахо! Желтоватое, вытянутое вверх пятнышко, — это всё, что смог увидеть Давид. А сама долина оказалась огромной и пустынной. Низкорослая трава, поля кустарников, отдельные группы деревьев, озерца и болотца. Восемь дорог прорезали её, сходясь к подножью горы. По одной из них — южной — двигался припозднившийся караван, ведомый Ишбит.

Днёвку они сделали, так и не добравшись до сердца долины. По мнению Давида — зря. Арт и рта были настолько возбуждены, что не могли усидеть на месте, готовые оставить повозки с ачи и бежать вперёд налегке. Даже его захлестнула волна нетерпения, а уж об Орелик и говорить не приходилось.

— Дад, ты не замечаешь ничего странного в той штуке на вершине горы?

«Странность» Давид заметил, просто боялся спрашивать. Думал, может, пот заливает глаза, в этом вся причина? Они уже приблизились достаточно, но контуры строения чётче не становились. Дворец будто дрожал, растекался в струях горячего воздуха. Чем пристальнее всматриваешься, тем быстрее менялись его очертания. Марево, фата-моргана. В знойной пустыне, залитой жарким солнечным светом, это было бы объяснимо. А здесь…

Первые крупные капли упали на дорогу, когда спешащие впереди отряда рта нырнули в рощу у подножья горы.

— Я так и говорил — не успели! — огорчённо-торжествующе прошипел Зурси. — Сейчас промокнем до самых костей.

Чёрное одеяло туч грозило подтвердить, что в словах охотника нет преувеличения. Но ливень медлил, будто удерживаемый неизвестной силой. Только отдельные капли падали на дорогу, повозки, головы и плечи путников. Поторапливали.

Роща на склонах больше походила на ухоженный парк. Аллей и беседок здесь не было, но овражки и поляны, гроты и пещерки, ручьи и водопады выглядели слишком уютными, игрушечными. Чуть выше парк незаметно перешёл в город. Между деревьями зажелтели стены, заалели черепичные крыши. Это был странный город: каждый квартал отстоял от соседних на добрые два-три километра, а вместо улиц пролегали узкие каменные тротуары и лестницы.