– О нет, только не это…

Мама выглядит такой растерянной в своем нарядном красном платье и босая. Она высоко подняла руки в кухонных рукавицах, будто собиралась исполнить в этом дыму какой-то странный танец.

– Я все испортила! – кричит она сквозь слезы, опуская руки.

Дженни подходит к плите и протягивает руку, чтобы включить вентиляцию, как делал папа тысячу раз. Она обводит взглядом кухню: повсюду грязная посуда, в кастрюлях и сковородках на плите что-то булькает. Из кастрюльки на краю плиты пахнет подгоревшей картошкой, и у Дженни в животе все сжимается. Почему она оставила маму разбираться со всем этим? Как она могла?

Но она что-нибудь придумает. В последнее время она почти всегда сама готовила еду. Открыв холодильник, Дженни внимательно проверяет его содержимое. Она представила, как будет гордиться папа, узнав, что у нее все под контролем. Еще он извинится за то, что не выходил на связь, но ведь он так далеко, проектирует какое-то новое потрясающее здание. Он скажет, что это секретный проект и даже семье нельзя ничего говорить, поэтому и уехал без предупреждения. Еще он скажет, что там не работал телефон и не было никакой возможности писать письма, но теперь он вернулся и больше никогда их не бросит. Он скажет все это, как только вернется.

Он должен вернуться.

Наконец Дженни берет с полки остатки курицы и кладет на стол. Можно сварить макароны и добавить немного соуса. Да, это подойдет. Сняв фартук, висевший на кухонной двери, Дженни обвязывает его вокруг талии.

– Мама, пойди приляг и отдохни, – она старается говорить как отец, – а я принесу тебе чаю.

На долю секунды ей показалось, что мама скажет «нет». Уголки ее рта подрагивают, она издает какой-то нечленораздельный звук, а потом поджимает губы. И наконец кивает. Она выглядит очень уставшей, под глазами фиолетовые круги, и Дженни начинает волноваться. Вернется ли мама к работе? Есть ли у них вообще какие-то деньги?

– Какая ты у меня умница, – говорит мама, подходя к Дженни и целуя ее в щеку. – Прости, я все испортила. Я такая неловкая. Я просто… пытаюсь справиться со всем этим. Наверное, мне стоит прилечь ненадолго. А потом я вернусь и помогу тебе.

– Все нормально, – с жаром отвечает Дженни. – Я все сделаю, не беспокойся.

Снова кивнув, мама выходит. Дженни осматривается: кругом полный хаос. Она вздыхает. Работы непочатый край. Но она постарается сделать все как можно лучше – ради мамы. Она идет к окну, чтобы проветрить помещение. Но, взявшись за ручку, замечает, как прямо перед ее глазами появляется запотевший круг, будто кто-то с другой стороны дышит на замерзшее стекло.

Ее сердце подскакивает в груди. Она снова отключается.

Дженни рывком распахивает окно.

Пульсация. Я прижимаю ладони к вискам. Сверху из окон на странные раздвоенные колонны льется свет. Прищурившись, я оглядываюсь вокруг. Вижу многоуровневые витражи и огромный орга́н. Просторное, напоминающее пещеру помещение, вытянутое по четырем сторонам, словно крест, и повсюду бродят, можно сказать, дрейфуют люди.

Их лица опять размыты, но я замечаю, что люди в шортах и платьях, то есть одеты для жаркой погоды, с солнцезащитными очками, поднятыми на голову. Одни прохаживаются с фотоаппаратами, другие сидят на скамейках в первых рядах, сложив ладони в молитвенном жесте. Кафедральный собор.

Это место действует умиротворяюще, и я тоже успокаиваюсь.

Потом я вдруг вспоминаю, – и это все равно что проснуться утром и узнать плохие новости.

Например, как восемь месяцев назад, когда Дженн меня бросила.

Во всем этом для меня еще так много непонятного. Почему я вижу ее воспоминания? Почему они перескакивают из одного времени в другое? В одно мгновение я в ее детстве, а в следующее – мы уже с ней вместе.

И каким это образом я мог выбить у нее из рук бенгальский огонь? Раньше у меня не получалось сотворить нечто подобное, я даже не смог открыть чертову входную дверь!

Но сейчас это уже неважно. Главное – найти ее и предупредить о том, что нас ждет. Объяснить, что это все нереально, а вот грузовик – вполне реален. Я знаю, она где-то здесь. Она начинает чувствовать мое присутствие. Я понял это по ее лицу, когда она посмотрела на меня через кухонное окно.

Или сквозь меня.

Надо только понять, где она. Что это вообще за место? В воздухе ощущается какой-то запах, что-то похожее на благовония, которые Фай зажигала в комнате, когда красилась в розовый и слушала Metallica.

Это Саграда Фамилия, кафедральный собор в Барселоне.

Точно! Я помню, как мы приезжали туда всей семьей, когда я был подростком. Но если это воспоминания Дженн, почему там оказался я?

И вдруг я понимаю, когда и в какой момент ее жизни это происходило. Дженн ходила туда одна. В наш первый совместный отпуск за границей.

Давай, Робби, думай. Где она? Собор огромный, он как лабиринт. Лавируя между туристами, я смотрю поверх голов – черноволосых, каштановых, белокурых, седых, – разбросанных повсюду, словно стеклянные шарики. Голоса со всевозможными акцентами сливаются в единый поток. Но ее нигде нет. О боже! Это все равно что искать иголку в стоге сена.

Спокойно. Конечно, если я сюда попал, значит, рано или поздно она тоже здесь появится. По крайней мере, так происходит каждый раз. Подняв голову к величественным сводам, я инстинктивно понимаю, что это лучший план. Другого у меня и нет.

Слышу испанскую речь неподалеку. Мысленно возвращаюсь в тот отпуск. Мы встречались тогда месяцев девять. Сначала неделю шатались по югу Франции, а потом на несколько дней остановились в Барселоне, большего нам обоим не позволяла работа. Мы перемещались либо на поездах, либо на арендованных машинах, любуясь по пути выжженными пейзажами. Гуляли по набережным в Ницце, пили дешевое вино на мощеных улочках Монпелье, бродили по Ла Рамбла, держась за руки, – в общем, вели себя как настоящие туристы, которыми, собственно, и были.

Она определенно пожалела, что доверила мне забронировать жилье в Барселоне. Кажется, район назывался Грасиа. А наш отель оказался полной катастрофой. Но, прожив там три дня, мы даже полюбили это место. Кровать была продавлена посередине, и мы скатывались друг к другу прохладными ночами. За бутылкой вина мы с азартом играли в карточные игры, а ближе к ночи выходили гулять. Вода в душе была либо обжигающе горячей, либо обжигающе холодной. Помню, в последний день отпуска она вышла из ванной, закутанная в розовое полотенце, кожа раскраснелась, глаза уставшие после прошедшей ночи. Испанское солнце светило сквозь кружевные занавески, и ее плечо покрылось затейливыми узорами. Внизу на улице болтали прохожие, шумели машины, а у нас был еще целый день, прежде чем мы полетим домой следующим утром.

– Ты вообще планируешь вставать? – поддразнивала она меня, вынимая из шкафа длинное зеленое платье. Она скинула полотенце, которое приземлилось в лужицу натекшей воды, и натянула платье на загоревшее тело.

Лежа в постели, я закрыл лицо руками. Я чувствовал себя разбитым, меня мучила жажда. Комната сияла, будто поверхность солнца. Слишком много сангрии вчера вечером. Слишком много пива в ночном клубе, куда мы отправились позже.

– Боже, я как будто в аду, – простонал я, не открывая глаз.

– Бедняжка, – ответила она, обернувшись ко мне. – Давай тогда поедим чего-нибудь перед Саграда Фамилия, и тебе полегчает. Это всегда помогает.

У меня упало сердце. Я совсем забыл, что в тот день мы собирались осмотреть собор.

Творения Гауди казались мне немного странными, к тому же я все это видел раньше. Но я был готов пойти туда, – пока не случилось это жуткое похмелье. Толкаться среди толп туристов – последнее, чего мне хотелось в тот момент.

– Может, мы сегодня просто посидим на пляже? – предложил я. – Мы ведь оба без сил. Можно просто перекусить, выпить пива. Что скажешь?