Звенит звонок, ученики встают, надевают рюкзаки и выходят из студии. Помахав рукой, Кэти идет вслед за размытыми фигурами в белых рубашках и полосатых галстуках.

Дженн быстро подходит к учительскому столу, я отправляюсь за ней с чувством, будто мне тоже предстоит серьезный разговор.

– Садись, пожалуйста, – предлагает учительница, показывая Дженн на синий пластиковый стул. Она садится на свое место, и я снова улавливаю запах растворимого кофе, к которому примешался аромат мяты.

Дженн опускается на стул, прижимая к себе рюкзак.

– Извините, что не закончила вовремя… – начинает Дженн, – я просто отвлеклась и…

Учительница жестом прерывает ее:

– Нет, Дженни, я не об этом собиралась с тобой поговорить. Совсем не об этом. Не переживай за свой рисунок. Я просто хотела спросить: у тебя все в порядке?

Дженн нервничает, словно ее приперли к стенке.

– Я слышала про твоего папу, – медленно произносит учительница. – И представляю, как это… тяжело. И для тебя, и для твоей мамы.

Так вот в чем дело. Я никогда всерьез не задумывался о том, как Дженн перенесла уход отца. Просто я решил, что он был дерьмецом и без него всем стало только лучше. Но теперь, увидев все эти моменты из ее воспоминаний, я уже ни в чем не уверен.

– Как она?

Дженн хлопает глазами:

– Мама? Нормально.

– Нормально?

– Да. У нас все хорошо.

Учительница слегка нахмурилась. Я понимаю ее беспокойство. Порой, когда дело касается чего-то личного, Дженн как будто отгораживается от всех глухой стеной, – я никогда не понимал до конца почему.

– Твоя мама ведь преподает живопись в общественном центре?

Дженн кивает:

– Иногда.

Пауза.

– Ты всегда можешь со мной поговорить, если захочешь. Ты очень умная девочка, Дженни. И в грусти нет ничего плохого, но все должно быть в меру. Понимаешь? Когда тебе тринадцать, грустить в такой ситуации – абсолютно нормально.

– Вы о чем? – спрашивает Дженни. – В какой «такой» ситуации?

– Видишь ли… – начинает учительница, откашлявшись. – Когда кто-то из родителей уходит…

– Это совсем другое, – перебивает ее Дженн. – Он вернется.

Учительница ничего не отвечает. Она лишь вздыхает и в конце концов кивает. Что еще она могла сказать? «Нет, он никогда не вернется»?

– В любом случае, – наконец произносит она, – ты можешь отложить пока проект по Гауди, над которым сейчас работаешь.

– Он вам не нравится? – с тревогой спрашивает Дженн.

– Что ты, нет, наоборот! По-моему, он замечательный. Эскизы Саграда Фамилия технически выполнены великолепно, и ты очень хорошо подобрала цвета. Тебя папа научил?

Дженни сглатывает подступивший к горлу ком.

Так, секундочку. Гауди. Саграда Фамилия. Ее отец.

– Да, – говорит Дженн.

О боже.

Какой же я идиот.

Вот почему она так хотела посетить этот чертов собор. Я закрываю лицо руками, хотя меня сейчас все равно никто не видит. Он архитектор. У нее художественный проект. Наверняка они работали над ним вместе, пока он не ушел. Конечно, она хотела, чтобы я был с ней в тот день в Барселоне, а я просто тупо ее бросил. Как я тогда сказал? «Ничего особенного»?

Хотел бы я знать, о чем она думает в такие моменты. Я будто смотрю фильм о ее жизни, но понятия не имею о том, что происходит у нее в голове.

Дженн резко встает и оказывается рядом со мной. Она закидывает ранец на плечо и натянуто улыбается учительнице:

– Можно я пойду на математику?

Лицо учительницы выражает удивление. Медленно поднявшись, она кивает:

– Конечно, Дженни. Просто помни, что я рядом, если захочешь поговорить.

– Спасибо, – отвечает она с лучезарной улыбкой.

Она стремглав выбегает из кабинета, я мчусь за ней, пытаясь избавиться от мыслей о Гауди. Не время беспокоиться о том, что я сделал и чего не сделал. Мы поговорим, когда выберемся из этой передряги и будем в безопасности. И я обязательно извинюсь перед ней. Скажу все, что она хочет услышать.

А сейчас нужно привести ее в чувство.

Кэти все еще ждет ее в ярко освещенном коридоре с пакетиком чипсов. Завидев Дженни, Кэти перестает жевать и вытирает пальцы о свою синюю кофту. Как хорошо, что у нее есть Кэти, лучшая подруга детства. В последнее время только благодаря ей и своему художественному проекту Дженни удается как-то держаться. Уроки в студии приносят ей временное облегчение, и она чувствует себя более или менее нормально.

– Что там было? – с любопытством спрашивает Кэти.

Дженни молчит. Она терпеть не может это ощущение, которое возникает при упоминании папы. Живот сводит так, будто ее сейчас стошнит. Она не хочет говорить об этом. Ни с кем.

– Это насчет моего проекта. Пойдем на математику, расскажу по дороге.

Кэти кивает, и они молча шагают по коридору. Хорошо хоть, что сейчас математика. Ей нравится математика: на все есть четкий ответ, который можно получить, выполнив определенные действия. Это логично, а ей нравится, когда все логично.

Но в том, что ушел папа, никакой логики не было.

Он даже не попрощался с ней, не оставил записки, не сказал, что любит. Впрочем, он никогда об этом не говорил, но она всегда чувствовала его любовь. Чувствовала ли? Сейчас она знает только одно – прошло ровно четыре месяца с того момента, когда он в последний раз пожелал ей спокойной ночи и погасил свет в ее спальне.

Сладких снов, Дженни.

– Да перестань ты уже думать об этом проекте, – со смехом говорит Кэти.

Дженни прищурилась.

– А ты перестань бросаться ластиком на уроке, – шутливо парирует она.

Остановившись у белой кирпичной стены, Кэти удивленно смотрит на нее:

– Я этого и не делала.

Болит голова. Пульсация постепенно утихает. С трудом открываю глаза. Мне знакомы эти стены, этот кирпич, выкрашенный в белый цвет, и мусорные баки внизу. Я знаю, где я. Это ресторан, в котором я работаю, точнее, его задворки. С этой чертовой стеной я встречаюсь несколько раз в неделю. Тот же переулок, та же облупленная красная дверь, та же кухня.

Слава демонам.

Теперь я знаю, как подобраться к Дженн. Я могу влиять на ее воспоминания, пусть и незначительно. Нужно только сосредоточиться на Дженн, и все получается. Думаю, именно поэтому мне удалось выбить бенгальский огонь из ее рук, хотя бутылку шампанского поднять не получилось. Зато я смог кинуть в нее ластиком.

И она знала, что это была не Кэти.

Она знала.

Я заметил выражение растерянности на ее лице как раз перед тем, как воспоминание оборвалось.

Но когда Дженн сказала Кэти о ластике, та отреагировала спокойно. До сих пор не понимаю, как все это работает. Когда я бросил ластик, все вокруг словно приспособилось к этой ситуации, включая ее подругу. Значит, подсознание Дженн изо всех сил старается сохранить ее рассудок, вплоть до того, что меняет реакции людей.

И даже ее собственные реакции.

Ей непросто с этим справиться.

Кэти.

Я вспомнил, откуда я знаю это имя, это лицо. Дженн показала мне ее фотографию, когда я спросил, кто был ее лучшей подругой в школе. Она начала говорить о том, какой потрясающей была Кэти и как бы она мне понравилась. Но потом Дженн внезапно прекратила разговор и убрала фотографию. Сказала, что они не общались уже несколько лет. С ней такое часто случалось, когда разговор заходил о ее прошлом. Я знал, что отец оставил их с матерью и для них это было, мягко говоря, неожиданностью. Я также знал, что у нее немного напряженные, прохладные отношения с мамой. И, как и с Кэти, Дженн не хотела говорить со мной на такие темы – слишком тяжело для нее. Поэтому я и не стал тогда углубляться и перевел разговор в более приятное русло.

Какой смысл зацикливаться на прошлом?

Шаги позади меня. Я оборачиваюсь и вижу, как Робби из прошлого и Дженн идут по аллее. У нее в руке стаканчик с кофе, а у него – бумажный пакет из моей любимой булочной. Значит, это происходит утром. Солнце уже высоко, но погода прохладная, на асфальте лежат несколько золотистых листьев. Осень.