Я сижу на кухонном диванчике, сжимая голову руками. С тех пор как мы оказались здесь, я пытаюсь сообразить, что же было написано в том письме. Может, это была какая-то ненужная копия…

Не тупи, Робби.

Если она сожгла его, значит, была серьезная причина.

На заднем плане какое-то шкварчание. Кто-то что-то готовит. Но сейчас неважно кто. Неважно что. Я пропускаю какую-то болтовню мимо ушей, – мне нужно понять, что делать дальше. Понять, как ее спасти. Я закрываю глаза, пытаясь продраться сквозь туман в моей голове.

Она просыпается, почуяв запах кофе и бекона, и обводит глазами маленькую спальню. На подоконнике расставлены банки из-под варенья с ракушками. По сиреневым стенам, над деревянным шкафом и креслом-качалкой, развешаны мамины картины c видами Корнуолла. Есть даже маленький пейзаж с Эдинбургским замком. Идеальная гостевая комната.

Специально для меня?

Накинув старенький халат, висевший на двери, Дженн спускается на кухню. Мама уже возится у печи, соскребая подгоревшую яичницу, бекон, сосиски и гренки и раскладывая все это по тарелкам.

– Доброе утро, – говорит Мэриан, поднимая голову от сковороды. На ее лице написано отчаяние. – Я тут решила кое-что приготовить тебе на завтрак.

– Спасибо, – улыбается Дженн, садится за стол и наливает себе чашку крепкого на вид кофе.

Мама приносит наполненные доверху тарелки и ставит их на стол. Так странно. В Эдинбурге ничего подобного никогда не было. Мэриан на мгновение замирает над своей тарелкой, будто не понимает, что же она такое приготовила.

– Итак, – начинает она, отложив вилку. – Чем бы ты хотела сегодня заняться?

– Даже не знаю. – Дженн разгребает горку еды по тарелке, обдумывая ответ. – Я слышала, есть красивая тропа в Сент-Айвс[54]. Но ты занимайся своими делами. Не обращай на меня внимания.

По лицу Мэриан пробегает тень, морщинки у глаз становятся глубже.

– Я хотела бы провести этот день с тобой, если ты не против.

Дженн удивлена.

– Разве тебе не нужно заниматься своим рисованием?

– Нет. – Мама качает головой и улыбается. – Нет, сегодня мне не нужно заниматься своим рисованием.

– Хорошо, – помолчав, кивает Дженн. – Отлично.

Они выходят на прогулку. На улице гораздо холоднее, чем вчера. Дорожка проходит между высоким диким кустарником, с одной стороны над ним нависают деревья. Дженн чувствует в воздухе запах морской соли, сырой земли и зелени. Вот бы собрать этот запах в банку и унести с собой.

– Не могу поверить, что ты до сих пор ее носишь, – говорит мама, показывая на сумку Дженн.

Дженн поворачивается к ней, потом быстро опускает глаза на сумку, когда-то принадлежавшую отцу, и проводит рукой по прохладной коже.

– Ну, она прошла проверку временем.

Мама молчит. Какое-то время слышатся только звуки их шагов и крики чаек в небе.

– Иногда вещи живут гораздо дольше, чем их хозяева, – произносит она наконец.

Внезапно у Дженн перед глазами появляется письмо, и к горлу подкатывает ком. Где-то внутри вскипает чувство вины. Она открывает рот, чтобы ответить, но потом сама себя останавливает.

Еще не время. Не сейчас.

– Смотри! – говорит мама, показывая куда-то в сторону. Дженн с облегчением переводит взгляд в направлении ее руки.

А там, между деревьями, где листва круто спускается к белоснежному песку, показался Сент-Айвс. Море усеяно чудаками-серфингистами, серебристая вода омывает мыс, вдоль берега тянутся белые здания. И Дженн позволяет своему сознанию унестись туда, оставив мрачные мысли позади.

Гуляя по гавани, они забредают в кафе с открытой верандой. Оттуда видно, как вдалеке на воде покачиваются на ветру маленькие лодки и буйки, а по пляжу туда-сюда прохаживаются отдыхающие. Когда мама заходит внутрь, чтобы сделать заказ, у Дженн в сумке зажужжал телефон. Хилари.

«Девичник в субботу в два. Ты приедешь?»

Дженн никак не свыкнется с мыслью, что всего через пару дней она возвращается в Эдинбург. И может прийти к Хилари на праздник, будто она и не уезжала. Но ведь она уезжала. И как прежде уже не будет, хотя они разговаривали несколько раз по телефону, когда Дженн была в стране Оз. Дженн тогда держалась отстраненно, хотя и понимала, что Хилари это сбивает с толку.

Дженн быстро печатает ответ: конечно, она приедет, уж это-то она не пропустит. Ей и так было неловко из-за того, что она не участвовала в подготовке к свадьбе. Все-таки она подружка невесты.

– А вот и я, милая, – говорит мама. В руках у нее две хлипкие на вид чашки с блюдцами. Ее разноцветный шарф развевается на ветру, щеки порозовели после прогулки. Корнуолл ей к лицу.

Устроившись за столиком, они несколько минут мирно сидят в тишине, пьют чай и разглядывают гавань. Дженн снова задается вопросом, что же мама хотела с ней обсудить. Она уже собирается заговорить об этом, но в конце концов приходит к выводу, что торопиться не стоит, – такое ощущение у нее возникло еще вчера вечером. К тому же она отлично знает: вытягивать из человека правду бесполезно, это ни к чему хорошему не приведет.

Пусть все произойдет в свое время, когда они обе будут готовы.

– Итак, – заговорила мама, – что запланируем на среду?

Дженн пожимает плечами и улыбается:

– Да не нужно ничего планировать. Ведь это просто еще один день рождения.

– Ничего подобного, – улыбаясь, отвечает мама. – Это твое тридцатилетие.

Зеленая печурка. Стол, заваленный всякой всячиной. Серый свет из окон. Аромат кофе и выпечки. Я снова на кухне у Мэриан. Дженн сидит на диване и читает. Мама над чем-то колдует в углу кухни.

После вынужденной прогулки в Сент-Айвс мне чуть полегчало, ярость немного утихла, и это хорошо. Все-таки моя мама была права: свежий воздух – бальзам для души. Когда я был ребенком, мы часто гуляли на природе. Собирали малину и ежевику, а когда возвращались домой, пекли пироги с оставшимися ягодами, которые я не успевал съесть.

Так странно сейчас вспоминать о таких обыденных вещах, которые, скорее всего, утеряны безвозвратно. На самом деле я никогда не ценил эти простые мимолетные радости, которые разделяешь с любимыми людьми.

На кухне что-то гремит, и Мэриан с гордостью идет через кухню, держа на вытянутых руках монструозное сооружение, отдаленно напоминающее многоярусный торт. Он опасно кренится, и лиловая глазурь стекает на поднос.

Дженн исполнилось тридцать.

17 октября.

Как же я, дурень, не заметил, что уже октябрь? Я мысленно возвращаюсь к недавним воспоминаниям: ночи всё темнее, а куртки всё толще.

Сердце в груди заколотилось. Получается, между Дарлинг-Харбором и домом ее матери прошел целый месяц, а мне ничего об этом не известно.

Не знаю почему, но этот прыжок во времени сильно меня беспокоит.

Чем она занималась весь этот месяц?

Идиот. Она была с Дунканом.

Я сглатываю ком в горле. Хорошо, если так. По крайней мере, она была счастлива.

Дженн переворачивает страницу, и я внимательно наблюдаю за ней: взгляд сфокусирован на тексте, она рассеянно грызет ноготь. Слегка щурится, когда свет из окна попадает ей в глаза. Это ее раздражает? Иду к занавескам и потихоньку сдвигаю их. Она улыбается.

Усевшись рядом с ней, я думаю о том, где в это время находится «другой» Робби. Я был тогда в Эдинбурге. Помню, как проснулся в каком-то странном возбуждении с мыслью о том, стоит ли ее поздравить или нет. Ждет ли она этого?

В конце концов гордость взяла верх. И я решил, что если бы она хотела со мной связаться, то уже давно написала бы или позвонила. Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, как это было жалко, по-детски. Почему я не мог быть выше этого? Неужели так сложно было отправить простое «С днем рождения»?