Её волосы были тёмными, как сама бездна космоса, в которой плыл этот город. Они ниспадали на её обнажённые плечи мягкими, шелковистыми волнами, создавая ощущение, будто они были продолжением ночного неба, будто звёзды могли прятаться в этих густых прядях. Они падали легко, обрамляя её лицо, которое было столь прекрасным и загадочным, что казалось вне времени и пространства, словно она была создана из тех же материй, что и этот странный город, но при этом несла в себе что-то божественное, недоступное пониманию простого смертного.
Её глаза были, пожалуй, самым притягательным, что было в её облике. Они были глубокими, словно бездонные озёра, и их цвет — рубиновый — казался нереальным, но при этом завораживающим. В этих глазах была заключена целая вселенная, в них можно было утонуть, потеряться, забыть о всём на свете. Но в то же время эти глаза были полны печали, глубокой, неизмеримой печали, словно они видели слишком много, знали слишком много и хранили в себе все тайны мироздания. Однако сквозь эту печаль пробивалась любовь, настоящая, всепоглощающая, как будто эта женщина знала его всю его жизнь, как будто он был для неё кем-то очень близким и дорогим.
Гилл чувствовал, как её взгляд проникает в самую глубь его существа, обнажая все его страхи и сомнения, но при этом не осуждая, а, наоборот, принимая их, как часть его самого. В её взгляде не было осуждения или укора, только тёплая, искренняя любовь, смешанная с грустью и пониманием. Это был взгляд, который можно встретить только у того, кто видел и пережил гораздо больше, чем может вынести человеческая душа.
Он не знал, была ли она реальна, или же была лишь плодом его воображения, созданным его измученным разумом в попытке найти хоть какой-то смысл в этом бесконечном ночном кошмаре. Но в этот момент ему было всё равно. Её присутствие дарило ему чувство спокойствия, которого он не ощущал с тех пор, как впервые попал в этот город. Она была как луч света в тьме, и он знал, что, пока она рядом, он не один.
Между ними царила странная, но комфортная тишина. Эта тишина была другой, нежели та, что окружала их раньше. В ней было тепло, понимание и нежность. Казалось, что слова были не нужны, что они могли понять друг друга без слов, что все ответы уже были здесь, между ними, и только следовало дождаться момента, когда они откроются.
Гилл не мог оторвать взгляд от её лица. Оно притягивало его, манило, заставляло забыть обо всём, что было вокруг. Город, мертвецы, звёзды — всё это отступило на второй план, и осталось только она, эта женщина, чьё появление изменило всё. Он чувствовал, что её взгляд, её присутствие наполняют его какой-то новой силой, новым пониманием. Он знал, что эта встреча не случайна, что она важна, что она может изменить всё, но пока не мог понять, как именно.
Внезапно она протянула руку, и её пальцы, тонкие и изящные, но при этом сильные, коснулись его щеки. Этот жест был настолько неожиданным и одновременно естественным, что он замер, не зная, как реагировать. Её прикосновение было тёплым, живым, оно наполнило его чувством покоя и умиротворения. В этом прикосновении было всё: и нежность, и любовь, и понимание, и обещание, что он не один, что она с ним, что она будет с ним до конца.
Гилл закрыл глаза, позволяя себе на мгновение забыть обо всём, кроме этого прикосновения, этой женщины, которая появилась так внезапно, но стала для него важнее всего.
— Ты не можешь прятаться здесь вечно, — её голос был олицетворением нежности и заботы, обволакивающим, словно тёплое покрывало в холодную ночь. Он был как эхо, разносящееся по пустынным улицам города, нежно и неумолимо проникая в самые глубины его сознания. — От боли не убежишь! — добавила она, и в этих словах звучала не осуждающая строгость, а скорее понимание и сочувствие, как будто она сама много раз проходила через подобное.
Гилл, до этого момента казавшийся застывшим во времени и пространстве, вдруг ощутил, как вокруг него всё начинает меняться. Площадь, на которой он сидел, вдруг начала расплываться перед его глазами, словно её накрыло густым туманом. Внезапно другая площадь мелькнула перед его внутренним взором — яркая, охваченная огнём, в воздухе разносились крики, полные ужаса и боли. В этом видении не было ничего, кроме разрушения и смерти, повсюду были только огонь и хаос. Он видел, как тела людей, которых он знал, падали на землю, как их глаза, полные страха и боли, угасали один за другим.
— Нет! — вырвалось из его груди, и в этот момент он словно очнулся от страшного сна. Гилл вскочил на ноги, его сердце бешено колотилось в груди, он судорожно держался за голову, пытаясь прогнать эти ужасные видения, которые преследовали его. — Нет! — повторил он, словно заклиная эти образы исчезнуть, словно отрицание могло заставить их уйти.
— Смерть — неотъемлемая часть жизни, — продолжала она, её голос был мягким, но в нём звучала сила древней истины. Но её слова, казалось, только усилили его страдания. Перед его глазами вдруг появился демон, чья фигура была огромной и пугающей. В его когтистых руках было что-то, и Гилл вскрикнул, когда понял, что это. Демон держал его отца за горло. Гилл замер, не в силах пошевелиться, и смотрел, как жизнь покидает лицо его отца, как его тело становится безвольным, а затем…
— Нет! Я не… нет! — закричал юноша, его голос был полон ужаса и отчаяния. В этот момент кулон на его груди, который всегда был с ним, вдруг стал невыносимо горячим, словно горел живым огнём. Он сжал его в кулаке, но жар только усиливался, проникая вглубь, заставляя его чувствовать боль.
Она, казалось, поняла, что происходит внутри него. Легким движением, словно не желая нарушить тонкий баланс, она положила ладонь ему на плечо. Это прикосновение было как спасительный якорь, как путеводная звезда в бурю. Внезапно всё исчезло — огонь, крики, демон, даже невыносимая боль — всё это ушло, оставив после себя пустоту и тишину.
Он стоял на краю загона с империаллурами, которые мирно сопели, спокойно пережёвывая траву. Гилл смотрел на них, не понимая, как он здесь оказался. Это место было родным, таким знакомым и уютным. Это был его дом. Всё вокруг было так, как и должно было быть, и это пугало его даже больше, чем видения смерти и разрушения.
На пороге дома сидел его отец, казавшийся таким же спокойным, как и всегда. Он был занят починкой какого-то прибора, полностью сосредоточившись на работе. Гилл смотрел на него, его сердце переполняло желание броситься к отцу, обнять его, сказать ему всё, что не успел сказать раньше. Но ноги словно приросли к земле, он не мог сделать и шага, как бы ни старался. Словно неведомая сила удерживала его на месте, не позволяя приблизиться.
Тогда Гилл закричал. Он кричал изо всех сил, так громко, что его горло разрывалось от боли. Он звал отца, хотел, чтобы тот услышал его, оглянулся и увидел, что он здесь, что он рядом. Но отец не реагировал, он продолжал сидеть на пороге, не замечая его криков. Гилл кричал снова и снова, слёзы застилали ему глаза, мир вокруг расплывался, становился неясным и неуловимым. Он звал отца, словно этим мог вернуть его, словно мог исправить то, что было уже не под силу изменить.
И вдруг тьма, густая и тяжёлая, как смола, окутала его, затушив все звуки и свет. Она была холодной, безжизненной, как сама смерть. Тьма поглотила его, унесла из этого места, из его дома, и выбросила на площадь Игулда. Гилл вновь оказался на коленях, снова без сил, беспомощно смотрел на безжизненное тело своего отца, лежавшее перед ним. Он видел, как слёзы капали на холодную землю, словно последние следы его утраченной надежды. Его дыхание стало прерывистым, он ощущал, как грудь сдавливает невыносимая боль, словно что-то пыталось вырваться изнутри, разорвать его на части.
Рана, нанесённая ему валькирией открылась. Кровь хлынула из неё, горячая, как огонь, почти необузданная, едва ли её можно было остановить. Каждая капля казалась ему символом того, что он теряет, теряет последние остатки своей силы и воли к жизни. Кулон на его груди всё ещё горел, пульсируя в такт его сердцу, словно разделяя с ним всю боль и страдания.
