Она живет, как всегда говорила Лиюнь, не для того, чтобы радоваться. Она не хозяйка собственной жизни.

Ее жизнь – служение.

В конце концов Юми и Художник выбрались из водоема и принялись одеваться.

– Как думаешь, – спросила Юми, – сколько еще ждать, пока у нас изобретут лифчики? Мне все труднее пользоваться повязкой и притворяться, что это удобно.

– Полагаю, для этого вам сначала нужно изобрести эластичную ткань, – ответил Художник. – Сможете?

– Откуда мне знать?

Возможно, она и сама способна изобрести эластичную ткань. Нарисовать белье и заявить, что это духи в видениях показали ей такое. По сравнению с искажением фактов, к которому ей приходилось прибегать в последнее время, это было бы почти что правдой.

Одевшись, они последовали за служанками к святилищу и обнаружили там небольшую группу людей. Об этом с утра попросил Художник, а Лиюнь теперь даже не пыталась навязывать ему «правильное» поведение.

Горожане смущенно переминались с ноги на ногу. Художник подозвал одного. Затем, оглянувшись на Юми в поисках моральной поддержки, взялся за кисть.

Рисунок был простым, как и прежние, сделанные в святилище, но теперь у Художника был натурщик, и поэтому даже простые изображения получались живее и точнее. Пусть это не яркие, динамичные картины, к которым, как надеялась Юми, он однажды вернется, но все равно они послужат проверкой его мастерства.

Юми радовало, что он с головой погрузился в работу. Живопись для него была формой медитации. А помолиться Юми могла за двоих, что и сделала тихим шепотом, опустившись на колени. Она словно подпевала мягкому шороху кисти. Это была сугубо личная песня.

Что бы ни случилось, это было достижением. Художник вновь взялся за кисть, чтобы рисовать не только бамбук.

Закончив основные молитвы, Юми приступила к медитации. К очистке разума. Но даже когда она отогнала все мысли, остался страх. Ни один из привычных методов – счет вдохов и выдохов, повторение фраз, пропевание про себя мелодий – не работал. Всякий раз, погружаясь в глубокий омут небытия, она находила лишь предчувствие неминуемого рока. Оно вставало перед ней непоколебимой преградой, как будто так и надо. На вид и на ощупь оно напоминало холст, с которого смыли всю краску.

Что-то в корне не так. Изгнание кошмара – это не решение главной проблемы. Юми не знала почему, но в мысленных схватках со страхом понимала, что права.

А время уходило.

– Художник, – произнесла она, открыв глаза.

– Гм?.. – откликнулся он, отдавая недоумевающей горожанке ее портрет.

Женщина поклонилась и ушла.

– Что находится за Пеленой? – спросила Юми.

– Думаю, ничего, – ответил он, подзывая жестом следующего горожанина. – Она закрывает все.

– Ты уверен?

– Ну… пожалуй, нет. Виньетка тоже не уверена. В школе мы изучали географию, но только нагаданскую. Есть и другие страны, меньше нашей. Их с десяток, и они постоянно воюют между собой. Я о них мало знаю. Кроме этих стран… Ну, нам ни о чем не рассказывали.

– А если Пелена конечна? – спросила Юми, взволнованно подскочив к нему. – Что, если Виньетка ошибается и за Пеленой находится… моя страна? Художник, у вас ведь растет бамбук. И рис. Откуда берется рис?

– С растений с четырьмя листьями, – ответил он. – Я видел поля.

– Как и у нас!

– Но у нас растения не летают.

– Значит, у нас похожая флора, – заключила Юми. – Просто у вас, наверное… какие-то разновидности, приспособленные духами к жизни без почвенного подогрева.

– Это довод, – согласился Художник. – Может, поискать в моем мире карты? Посмотреть, не поместится ли твоя страна на одно из белых пятен? Какого размера Торио?

Юми не знала, но ее поездки совершались по одному и тому же маршруту, кругами, и Художник подозревал, что страна гораздо меньше, чем Нагадан. Но где доказательства? Как могли столь разные по укладу страны сосуществовать столько веков, не обнаружив друг друга? Разве что их разделял океан, о котором он упомянул, или иной природный барьер.

Юми стало спокойнее от этих мыслей. Она зажмурилась, прислушиваясь к шороху кисти по бумаге и редкому постукиванию, когда Художник опускал кисть в тушечницу. Юми села и наконец пробилась сквозь страх, войдя в состояние полного покоя. В небытие, где время, самость и природа были едины.

Там ее посетила мысль, как будто намеренно направленная извне.

Юми широко распахнула глаза и резко вышла из транса. Оказалось, что все горожане уже ушли, а Художник приводит в порядок свои принадлежности. Целый час промелькнул в мгновение ока, но во время медитации это было обычным явлением.

Зато ее мысль – идея – вовсе не была обычной.

– Я знаю, что делать, – прошептала Юми, глядя на Художника. – Знаю, что мы должны попробовать.

– И что же? – нахмурившись, спросил он.

– Нельзя ждать, когда ты полностью освоишь сложение камней. Прости, Художник, но это правда. Ты делаешь успехи, но слишком медленно. Нам нужно ускориться.

– К чему ты клонишь?

– Сейчас покажу.

Она протянула руку, но, вспомнив, что не может до него дотронуться, просто помахала ею. Затем соскочила с алтаря, сунув ноги в духовные сандалии и нетерпеливо дождалась, когда Художник наденет свои. Они вышли из сада, миновали Чхэюн и Хванчжи; те поспешили следом. Юми получила лишь слабый укол совести за то, что не дождалась прихода служанок в святилище.

Они прошлись по уже знакомому городку. Юми с детства не задерживалась нигде на достаточный срок, чтобы разведать, где что находится. Вы можете предположить, что теперь она чувствовала себя в этом городе как дома. Но для Юми слово «дом» уже прочно ассоциировалось с тесной квартиркой с футоном, освещенной уличным хионом. Это чужой мир, но в нем девушка нашла то, что ей нравилось. Сериалы по хионному приемнику. Собственную одежду. Лапшу в слабосоленом курином бульоне с яйцом и щепоткой перца.

Здесь она йоки-хидзё. Там она Юми.

От такого вывода ей стало стыдно – иначе она не была бы собой. Именно этого Юми и опасалась. Она привыкла к удобствам другого мира и не жалела – даже мысли не было жалеть – о том, что пользовалась ими на всю катушку. Но рано или поздно за это потворство слабостям придется заплатить, потеряв не только Художника, но и дом, и друзей, и даже новообретенное чувство собственного «я».

«Не позволяй себе быть счастливой, – предупреждал внутренний голос. – Счастье слишком опасно!»

Быть может, поэтому она спешила все закончить, прежде чем расставание станет чересчур мучительным.

Когда они огибали паровую скважину, вокруг которой после недавнего извержения еще стояла влажная дымка, Юми обратила внимание на крестьянина, возившегося с летуном, похожим на громадное насекомое с раскинутыми крыльями. Жужжа, летун завис перед хозяином, затем упал. Крестьянин успел подхватить его перед ударом о землю. Затем летун оживился и направился к парящим в небе растениям.

Художник прошел мимо, а вот Юми остановилась.

– Художник, – обеспокоенно спросила она, – можешь спросить Хванчжи и Чхэюн, что не так с этим летуном?

– Все нормально, Избранница, – ответила Чхэюн, хотя обе женщины были явно смущены вопросом.

– Чхэюн, – сказала Юми устами Художника, – мы знакомы много лет. Не нужно ничего от меня скрывать. Не бойся.

Служанки переглянулись, и Чхэюн тихо ответила:

– Избранница, это творения мудрецов. Они плохо работают.

– Нам не стоит дурно отзываться о почетных гостях города, но с их творениями действительно что-то не так, – согласно кивнула Хванчжи. – Это видно, Избранница.

Женщины говорили с воодушевлением. Дело было не только в вопросе. Теперь, когда Юми дала им вольную, их вдохновляла возможность поговорить с ней. А что такого? Они сопровождали Юми много лет, но никогда не общались с ней накоротке. Юми даже не задумывалась: а может, неприятно обслуживать девицу, которую они даже толком не знают?

Они дошли до ритуальной площадки, возле которой была установлена машина. Она пыхтела и складывала камни. Ей требовался целый рабочий день, чтобы призвать одного-единственного духа, но, как и обещали мудрецы, работала она без остановки. Одна машина не могла сравниться по эффективности с йоки-хидзё, но сотня таких устройств намного превзошла бы усилия женщин-заклинательниц.