– Ничего не понимаю, – призналась Юми.

– Короче говоря, – сказала Иззи, – после первого года обучения в школе Художник сдавал вступительные экзамены в Соннадзор. Нам заявил, что его приняли. Затем целый год притворялся, что тренируется там, наобещал нам с три короба, внушил ложные надежды. А в конце года…

– Мы узнали, что он все это время врал, – прошептала Масака. – Не ходил ни на какие тренировки. Просто сидел в библиотеке. Даже ничего не читал и не учился, только сидел и пялился в стену.

– Целый год, – заламывая руки, добавил Тодзин.

– Вот такой он (низким стилем) человек! – Иззи стукнула по стулу кулаком. – В библиотеке штаны просиживал. Ему вообще не следовало выдавать диплом, но, к сожалению, кошмаристов всегда не хватает, а он был весьма способным.

– Способный обманщик, уж точно, – сказал Тодзин. – После таких выкрутасов ему не в художественной, а в юридической школе самое место.

У Юми внутри все скрутилось. Вроде бы она понимала, к чему клонят ребята, но что-то не складывалось.

– Почему он просто сидел там? Может быть, его приняли в Соннадзор, но в последний момент отказали?

– Нет! – воскликнула Иззи. – Никуда его не приняли. Он дурил нас целый год.

– Разбил нам сердце, – тихо произнес Тодзин. – Мы сами нашли его в библиотеке, когда наконец заподозрили неладное. Сообразили, что он так и не познакомил нас с другими новобранцами Соннадзора. Потом в администрации подтвердили. Он срезался на вступительных экзаменах.

Юми подняла голову и посмотрела в глаза каждому, кроме Тодзина – тот сидел потупившись и выглядел одновременно сердитым и сконфуженным.

– Я думала, что стану знаменитой, – сказала Иззи.

– Но это не главное, – добавила Аканэ. – Просто… Юми, нам тяжело объяснить, что мы чувствовали. Каково это – спустя столько времени обнаружить, что…

– Я знаю, каково это, – ответила Юми, – обнаружить, что близкий человек много лет упорно тебя обманывал. Мне жаль, что он причинил вам такие страдания.

– Юми, на Никаро нельзя положиться, – произнесла Аканэ. – После выпуска он выполнял свою работу, но… тебе стоит знать. Эта история про стабильный кошмар – выдумка, чтобы почувствовать себя важным.

– А если нет? – спросила Юми.

А если да?

У нее ведь нет доказательств, что Художник действительно видел такое существо.

– Это ложь, вне всякого сомнения, – твердо заявила Иззи, и Масака согласно кивнула. – Если ему в самом деле встретился стабильный кошмар, то нападения уже давно бы начались. Эти кошмары не прячутся по углам. Они убивают.

– Это неоспоримо, – добавил Тодзин. – Когда он якобы увидел этот кошмар? Две недели назад?

– Двадцать семь дней, – прошептала Юми.

– Тем более! – Тодзин кивнул. – Больше двух недель. Почему до сих пор ни одного нападения?

– Он ведь куда-то ходит по ночам? – спросила Иззи. – Наверное, говорит, что на охоту за сверхопасным кошмаром? А тебя послал вместо себя, потому что слишком занят поисками? Можешь поймать меня на слове. Он наверняка торчит в какой-нибудь кафешке и пялится в стену. Вешает тебе лапшу на уши, а сам просто сидит.

За столиком воцарилась гробовая тишина. Юми почти осязала горечь предательства, что испытывали ребята, как и их злость, как и разочарование. Даже ненависть. Можно ли было их винить?

Хотелось защитить Художника, но она не находила слов. Все слова были эфемерными, как молитва, услышанная лишь однажды.

– Одного не пойму, – сказала она наконец. – Почему вы решили, что его возьмут в Соннадзор? Вы же говорите, что туда принимают только лучших художников?

– Лучших из лучших, – прошептала Масака.

– Так с чего бы брать Никаро? – спросила Юми. – Он, конечно, довольно способный, но… зачем Соннадзору художник, который рисует только бамбук и изредка портреты из нескольких штрихов?

Все разом нахмурились, а Аканэ стала мрачнее тучи и убрала руку с плеча Юми.

– Гм… Я думала, что его родня должна быть в курсе, – сказала Иззи. – Значит, он и ее обманул.

– Так почему? – спросила Юми.

– Юми, – ответила Аканэ, – Никаро – самый талантливый художник из всех, кого я знаю. Он потрясающе рисует.

– Мы все пришли в художественную школу от нечего делать, – объяснил Тодзин. – Какие-то способности у нас имелись, мы взяли несколько уроков и были приняты. А для Никаро поступление было целью всей жизни. Ему позарез нужна была эта работа. Он показывал нам свои детские рисунки. Он с раннего детства не расставался с кистью.

– Я ему поверила, – сказала Аканэ. – Увидев, на что он способен… я поверила и до сих пор верю. Он говорил, что потратил каждый день своей жизни, чтобы научиться рисовать и попасть в Соннадзор. Поэтому мы поверили. Со дня нашего знакомства казалось неизбежным, что его возьмут.

– Вероятно, в Соннадзоре разглядели что-то, чего не заметили мы, – добавил Тодзин. – Но я все равно недоумеваю, почему его не взяли. Кто знает. Может, он вообще не пришел на экзамен? С него станется и об этом соврать.

– Ага, – кивнула Иззи. – Может, в нем раскусили обманщика. Соннадзор охраняет спокойствие граждан, а не позволяет его нарушать. В один прекрасный день Никаро нашел бы красивую стену и уставился на нее, а тем временем кошмар сожрал бы кого-нибудь неподалеку.

Юми была ошеломлена. Принять услышанное было непросто. Башенка из камней-фактов оказалась слишком высока, она пошатывалась с каждым дуновением ветерка.

– Извините, – проговорила Юми. – Мне нужно… побыть одной.

Она выскочила из-за стола, и никто не стал ее удерживать. Спустя несколько минут она ворвалась в квартиру Художника и бросилась к сундуку, стоявшему у футона. Отшвырнув в сторону принадлежности для живописи, вытащила со дна папку с рисунками. Юми обещала не копаться в ней, но чего стоят обещания, данные такому, как он?

Юми открыла папку.

И нашла внутри чудесный клад.

Великолепные, мастерские рисунки заставили ее ахнуть от изумления. Десятки потрясающих, удивительно разнообразных работ. Живые городские улицы. Люди с искорками в глазах, ослепительно улыбающиеся с бумаги. Архитектурные сооружения, рядом с которыми чувствуешь себя букашкой, и множество прорисованных до мельчайших подробностей цветов, рядом с которыми чувствуешь себя великаном.

Каким-то образом он придавал туши тысячи оттенков, из-за чего рисунки казались цветными. Живыми. Движущимися. Запечатленными на бумаге фрагментами времени, где даже люди на заднем фоне передавали эмоции посредством выразительных поз и светотени.

На дне сундука хранились настоящие шедевры.

– Я знал, что добром это не кончится, – раздался позади голос Художника.

Юми подскочила и повернулась к нему. Она залилась краской, как застигнутый на месте преступления воришка, но Художник не стал ругать ее за вмешательство в его личные дела. Он просто прислонился к дверному косяку, глядя в пустоту.

– Собирался прогуляться по улице, – сказал он, – но догадался, о чем ты подумаешь. Решил, что лучше сразу объясниться, понимаешь?

– Я… – Что ей было сказать?

Она ведь даже не знала, как попросить другого человека передать соль. К такому повороту Юми не была готова.

– Я понимал, что обман добром не кончится, – повторил он. – Что моя репутация в школе будет испорчена напрочь. Представлял себе, как разозлятся ребята, когда откроется правда. Спустя месяцы я стал задумываться: а что лучше? То, что я лгал сознательно? Или лучше было бы, если бы я обманул по случайности?

Рисунки Художника

– Почему? – наконец прошептала Юми. – Почему ты просто не признался, что тебя не взяли в Соннадзор?

– Почему, почему, почему… – Он сполз вниз по дверному косяку. – Каждый день задаюсь этим вопросом. Почему я хотя бы не попытался объяснить? – Он обратил пустой взгляд к окну. – Когда мы с ребятами познакомились, они стали первыми, кого вдохновили мои работы. Мои родители не хотели, чтобы я выучился на художника. Это непрестижная профессия. Они не могли смириться, что я все время проводил с бумагой и тушью… – Он развел руками. – Сначала я подружился с Аканэ. Ты уже знаешь, что она за человек. И сразу же появилась куча учеников, считавших меня своим другом. Все они восторгались моими рисунками. Весь первый год мы строили планы. Обсуждали, что будем делать в Соннадзоре. Я должен был стать главным бойцом, а они – моими сподвижниками. Все возлагали огромные надежды на мое поступление. – Он посмотрел на нее блестящими глазами. – А я… не прошел. Оказался недостаточно хорош. Невнятный стиль. Плохое понимание перспективы. Я до сих пор не знаю, в чем мои недостатки. Не вижу их. Я настолько скверный художник, что даже не понимаю, почему мне отказали. Юми, это сломало меня. Уничтожило. Я пошел к ребятам, понимая, что должен обо всем рассказать. Вот дурак! Дурак! Все было бы по-другому, если бы я признался. Но я был так раздавлен, а в их глазах горела такая надежда, что я не нашел сил сразу ее потушить. Не смог поступить с ними так же, как поступили со мной. Не смог.