– Он и не поможет.

– Тогда зачем…

– Эй! – перебил он и подмигнул. – Я тут медитировать пытаюсь.

Ответным взглядом Юми можно было бы вскипятить воду.

Конечно же, Художник поспешил зарисовать ее выражение – губы, глаза, овал лица. Чтобы оставить на бумаге правильный образ, ему потребовалось лишь несколько быстрых мазков. Художественная скоропись – отдельная форма искусства.

Юми отнеслась к этому спокойно. Художник уже понял, что такого рода подтрунивание ее не задевает – точнее, задевает так, как надо. Чтобы подтолкнуть Юми в нужном направлении, нужно подтрунивать над ней самой, а не над ее статусом или над духами.

Он продолжил рисовать, и вскоре от лиц – их он предпочитал писать с натуры – перешел к проверенному бамбуку. Чем привычнее штрихи, тем лучше, как ему казалось, получится очистить разум.

Незаметно пролетел час.

Когда пришла Лиюнь, Художник осознал, что зарисовал весь свиток бамбуком. Отчасти он был разочарован – надеялся, что, вопреки словам, Юми сможет привлечь духов. Юми говорила, что духов интересуют разные виды искусства, но живопись, насколько ей известно, в их число не входит.

Юми посмотрела на Художника, затем на рисунки. Он как будто слышал ее мысли. Девушка размышляла о том же. Чтобы призвать духов, не обязательно находиться на ритуальной площадке. Эти места предназначаются для сложения камней – так проще. Если духов можно привлечь мастерской картиной, то за час они уж точно бы объявились.

Может, его картина недостаточно мастерская?

Тем не менее Художнику удалось расслабиться. Он с улыбкой скрутил бумагу в свиток и повернулся к Лиюнь.

– Превосходно, – сказал он. – Я буду рисовать каждый день.

– Зачем? – спросила Лиюнь.

– Так пожелали духи, – ответил он.

Услышав это, Юми нахмурилась, но Художник почувствовал, что говорит чистую правду. Духи желают, чтобы он находился здесь и медитировал, а значит, его выбор будет одобрен.

Они с Юми и Лиюнь покинули святилище и вышли из сада в город. На окраине, у ритуальной площадки, стоял большой шатер. Изнутри доносились раздраженные голоса.

– Надо полагать, мудрецы еще не наладили свою машину? – тихо спросил Художник у Лиюнь.

– Да, – ответила опекунша. – Их приезд застал меня врасплох. Эта машина – оскорбление, граничащее со святотатством. Они мне отвратительны.

– Подожди, – сказала Юми. – Что она знает об этих машинах?

– Что вы знаете об этих машинах? – спросил Художник.

– Избранница, вам не о чем волноваться. – Лиюнь взмахнула пальцами. – Машины мудрецов – просто забавные игрушки, ничего более. – Она задумалась. – Однако я возмущена, что они привезли такую во время нашей работы…

Оставив Художника на ритуальной площадке, Лиюнь уселась неподалеку, словно стервятник, дожидающийся, когда мясо достаточно разложится. Художник приступил к тренировке, время от времени отвлекаясь на брань из шатра.

– Точно, мы здесь из-за этой машины, – прошептала Юми. – Думаю, необходимо ее уничтожить, но сначала нужно дождаться подтверждения от духов. – Она посмотрела на Художника. – Не останавливайся! Никаких передышек. Пусть ты и обнаглел настолько, что нарушаешь порядок, это не значит, что я позволю тебе прохлаждаться!

Он застонал, но приступил к тренировке, к прилежному складыванию камней под лучами удивительного солнца. Почему оно до сих пор не выгорело? Чем же оно питается?

Спустя несколько часов служанки принесли обед. Он вновь не позволил Чхэюн и Хванчжи покормить себя, но благодушно разрешил сидеть рядом и подавать приборы и салфетки. Взгляд Лиюнь был способен расплавить камень.

– По-прежнему волнуюсь, что она объявит нас непригодными, – прошептала Юми, когда служанки унесли столик, – и отправит к своему начальству на особую проверку. Обычно этому подвергают старых и больных йоки-хидзё.

– А что будет с ней самой? – спросил Художник.

– Придется стоять в очереди вместе с другими безработными опекунами, пока для нее не найдется новая йоки-хидзё.

– Ага, чтобы воспитывать ее с раннего детства. Юми, ей непросто решиться на такой шаг. Готов поспорить, что у нас есть еще не один месяц, а то и год, прежде чем Лиюнь сдастся. Ей ни к чему рушить собственную жизнь.

– Ни к чему, – согласилась Юми, – но пойми: Лиюнь сделает так, как до́лжно. Она строга не только ко мне, но и к себе.

Художнику хотелось поспорить, но… Юми, скорее всего, была права. Лиюнь из тех, кто пьет собственный яд. Хотя бы для того, чтобы повысить иммунитет.

– Прости, что доставил сегодня проблемы, – сказал он. – Наверное, стоило посвятить тебя в мои планы. Но я подумал, раз тебе ничто не мешает наводить шороху в моем мире, то и я вправе поступать так же.

– Возможно. – Юми постучала по камню, намекая, что Художнику нужно продолжать упражнение. – Но есть разница. Художник, у тебя мое тело. Твои поступки считают моими поступками. В твоем мире все иначе.

Он задумался и понял, что действительно уникальным образом влияет на судьбу Юми. Но еще сильнее уверовал в то, что поступил правильно. Хотя бы ради собственного психического здоровья.

Впрочем, в качестве извинения он решил усердно выполнять указания Юми. Ему удалось составить башню из двенадцати камней, и не простой столбик, а довольно вычурную, с изюминкой. До сложных конструкций, удававшихся Юми, было далеко, но Художник все равно гордился собой.

К тому времени Лиюнь куда-то ушла, и в кибитку его сопроводили служанки. В теле ощущалась приятная ломота, как после успешного выполнения трудной задачи. Например, преодоления долгого пути. Или придумывания остроумной шутки.

Художник вспомнил, что именно такие ощущения описывал Тодзин после тренировок. Жаль, что его здесь нет. Тодзину бы понравилось поднимать камни; не нужно долго слушать его разговоры про подходы и мускулы, чтобы понять, какой он фанатик.

В кибитке Художник кивком попрощался со служанками. Чхэюн подала ему выглаженную ночную рубашку.

– Вы изволите одеться самостоятельно?

– Да, – ответил он.

– Избранница, оставьте одежду снаружи, мы ее выстираем и выгладим. – Чхэюн поклонилась и вышла.

А вот Хванчжи мешкала. Художник задержался в проходе. Он почти не разговаривал со служанками и, к своему стыду, толком их не различал – только по внешности, не по характеру. Хванчжи была ниже ростом и чуть полнее.

Юми с любопытством выглянула из-за его плеча.

– Хванчжи? – спросил Художник. – Тебе что-то нужно?

Тут девушка церемонно поклонилась до земли, подложив под колени сандалии, а под руку – платок. Как вы уже могли заметить, здешние жители прибегали ко всевозможным ухищрениям, чтобы не обжечься.

– Достопочтенная Избранница, – начала она, – если Лиюнь станет спрашивать или намекать, вы же объясните ей, что перемены в вашем поведении – не моя вина?

– Разумеется, – ответил Художник. – Хванчжи, с чего бы ей так думать?

– О! – воскликнула Хванчжи. – Избранница, прежде чем поступить на службу к вам, я служила у йоки-хидзё Дуким. Она открыто выступала за реформы.

Художник покосился на Юми, но та помотала головой и развела руками.

– Какие реформы? – спросил Художник.

Хванчжи резко подняла голову.

– Я думала, вы слышали… То, как вы себя ведете… – Она вытаращила глаза и вскочила на ноги, словно хотела броситься в бегство.

Художник схватил ее за руку. При этом потерял равновесие и едва не свалился на раскаленные камни.

– Хванчжи, в последнее время я мало что понимаю. Пожалуйста, мне нужно знать. Обещаю, что ничего не расскажу Лиюнь.

Служанка нерешительно оглянулась. Художник выпустил ее руку, показывая, что не будет мешать, если Хванчжи захочет уйти. Но та осталась.

– Я думала, вы наверняка слышали… – произнесла она тихо. – Некоторые йоки-хидзё…

– Сами едят и сами одеваются? – предположил Художник.

– Сами решают, что им делать, – кивнула Хванчжи. – Живут как заблагорассудится, пока не пожелают выйти в отставку. Это правда.