– А если я не хочу?

– Мой мир, мои правила! – отрезала Юми. – Поклонишься как миленький.

Он вздохнул. Вокруг растений затрепыхались мелкие пылинки. Насекомые вроде мотыльков, только более яркие.

– Юми, твое поведение не поможет тебе добиться желаемого, – тихо произнес он. – Ни сейчас, ни позднее. Ты только отдаляешь от себя людей.

– Так и положено, – парировала она. – Я отдельно от всех.

Художник фыркнул, выпрямился и вышел из водоема. Когда он позвал служанок, те поспешили к нему, хотя еще не были готовы, и принялись складывать одежду, которую Избраннице предстояло носить в этот день. К его досаде, Юми оказалась права – вскоре на тропинке появилась Лиюнь. Казалось бы, Художнику следовало чувствовать смущение. Как ни крути, ситуация неловкая, даже если женщины видят не его, а Юми.

Это ощущение его порядком донимало. Он не мог найти достаточно оснований, чтобы смутиться. На беду, рядом возникла полуодетая Юми, и не обратить на это внимание было еще сложнее.

– Поклонись! – скомандовала она.

Он неохотно опустился на колени и дотронулся лбом до костяшек пальцев.

– Прошу прощения, – сказал он.

К его удивлению, Лиюнь тоже преклонила колени. Он заметил это, даже не поднимая головы. Ей было в равной степени стыдно.

– Избранница, что происходит? – спросила Лиюнь.

– Повторяй, – сказала Юми. – Не могу объяснить, что со мной. Во мне как будто поселилась чужая душа, лишенная умения складывать камни.

– Это наверняка последствия обморока, – тихо произнесла Лиюнь, – случившегося несколько дней назад.

– Возможно, – согласилась Юми, а Художник повторил. – Опекун-ними, я боюсь, что мне понадобится несколько дней на упражнения. Не исключено, что придется заново учиться тому, что я утратила.

Лиюнь молча стояла на коленях. От неестественной позы у Художника заныла спина, но, когда он попытался выпрямиться, Юми зашикала на него.

– Я отправлюсь к старейшинам города, где мы сейчас находимся, – заговорила Лиюнь после затянувшейся паузы, – и буду молить, чтобы они разрешили пользоваться ритуальной площадкой, пока к вам не вернется прежнее мастерство. Такая просьба унизит их еще больше, ведь они уже уверены в том, что ваш необъяснимый недуг вызван их недостойностью в глазах духов.

– Понимаю, – ответила Юми устами Художника. – И глубоко сожалею.

– Хорошо, – сказала Лиюнь. – Быть может, искреннее сожаление позволит заслужить прощение духов. – Она поднялась. – Я приготовлю ритуальную площадку, чтобы вы начали незамедлительно.

На этот раз Художника не отругали, когда он встал. Служанки продолжили одевать его, смущенно опустив головы, словно были соучастницами всех последних неудач. Художник почти ничего о них не знал и даже толком не разговаривал с ними, несмотря на все, что они для него делали. Младшая – бледная и круглолицая – была, наверное, на пару лет старше его. Другой служанке, с вытянутым лицом, было на вид лет тридцать с небольшим.

– Нельзя выходить из источника, пока служанки не готовы, – пристыдила его Юми, одеваясь. – В следующий раз будь внимательнее.

Он повернулся, чтобы возразить, и тут же отвернулся, покраснев.

– Молчи, – продолжила Юми. – Если заговоришь, они сочтут это подозрительным.

Художник проглотил слова. На вкус они были так себе. Закончив наряжать его, служанки снова зашли за камни, чтобы продолжить свои приготовления.

– Лиюнь ведь выполняет все твои пожелания? – шепотом обратился он к Юми. – Так скажи, что хочешь сама есть и сама одеваться. Все сразу станет гораздо проще.

– Почему ты считаешь, что нам должно быть проще? – спросила Юми, наконец надев верхнюю часть облачения. – Идем, пора учиться.

Трудности начались сразу же. Художник не мог стоять коленями на камнях, как рассчитывала Юми. Даже с наколенниками было чересчур жарко. Воздух проникал под юбку и изнурял.

– Хорошо, не на коленях, – сказала Юми, обходя Художника по кругу. – Попробуй на корточках. Так сможешь больше шевелиться, а одежда будет чуть лучше проветриваться.

– Камни жутко горячие, – пожаловался Художник. – Мне бы перчатки или что-нибудь в этом роде.

– Привыкнешь, – отрезала Юми.

– Тогда жди. Так мы сегодня далеко не продвинемся. Буду поднимать камни и сразу же ронять.

Она посмотрела на него чуть ли не с презрением и послала за рукавицами к Лиюнь. Опекунша раздобыла пару в городе, благо тот начинался неподалеку, в нескольких шагах от ритуальной площадки. Площадка располагалась на открытом пространстве посреди бывшей каменоломни; раскаленные камни лежали под ногами и за низкой оградой.

К счастью, Лиюнь удалось разогнать большинство зевак. Единственными зрителями остались служанки и несколько городских старейшин, с недоумением обсуждавших происходящее. У всех имелись бороды, как у персонажей на старых картинах в мире Художника, но одежда была незнакомой и чересчур яркой по сравнению с поблекшими от старости черно-белыми фотографиями, по которым Художник судил о прошлом своей планеты.

Сам город насчитывал от силы сто домов. Посередине находилось странное приспособление для сбора воды, а по левую руку от Художника в воздухе кружил целый сад фруктовых деревьев.

– Почему нельзя потренироваться там? – указал он, утирая пот со лба. – Я хочу в тень. Там я не помру от жары.

– Жара в основном исходит от земли, – хмуро ответила Юми. – Среди деревьев не намного прохладнее. К тому же ритуальная площадка здесь. Потребуешь, чтобы горожане перетащили все камни ради твоего удобства? Хочешь опять устроить скандал?

Скандал? Ну разумеется.

Художник получил рукавицы и сунул в них руки, досадуя на то, что приходится надевать еще больше. Он готов был поклясться, что этот день жарче прежних, а от яркого солнца легче не становилось.

– Итак, – приступила к уроку Юми, – первый шаг – научиться оценивать камни. Чтобы правильно их складывать, нужно соблюдать равновесие, а для этого необходимо учитывать характеристики каждого камня. Возьми один и подержи.

Художник взял. Камень как камень.

– Приглядись, – продолжила Юми, обходя своего ученика. – С одного конца он утолщен, как луковица, с другого более узкий. Следовательно, его центр тяжести ближе к широкому концу. Имея представление о центре тяжести, можно создать иллюзию, будто одна сторона камня невероятным образом парит в воздухе, а штука всего лишь в том, что другая сторона достаточно тяжела, чтобы уравновешивать камень. Впечатление можно усилить, с точностью расставив другие камни.

– То есть мне нужно следить за центром тяжести и быть точным, – произнес Художник. – А ты вроде говорила, что сложение камней – это искусство.

– Любое искусство заключается в точности.

– Вовсе нет, – возразил Художник, перекладывая камень из руки в руку. – Для искусства важнее всего чувства и эмоции. Ты выпускаешь их на волю и делишься ими с другими людьми. Через искусство ты передаешь правду о себе. Как бы разрываешь свою грудь и выставляешь напоказ душу.

– Красивые слова, – ответила Юми, – но бессмысленные. Поэзия – роскошь. А мы…

– …на роскошь не претендуем?

– Вот именно.

– Какая дурость. – Художник выронил камень. – Юми, твой мир устроен глупо. Тебе нужен не герой, а счетовод.

Она просверлила его взглядом. Твердым, настойчивым.

– Ладно, – сдался Художник, снова взявшись за камень. – Как мне их складывать?

– Пока никак, – ответила Юми. – Брось этот и возьми другой. Сегодня учимся взвешивать камни.

– Серьезно? Я буду весь день их поднимать, и только?

– Да. И завтра, скорее всего, тоже. Чтобы приноровиться к камням, может потребоваться неделя. Когда меня готовили, я практиковалась несколько месяцев.

– Ты… – Художник запнулся.

Он хотел сказать «ты шутишь». Разумеется, Юми и не думала шутить. Ведь шутки, улыбки и анекдоты – роскошь. Она не понимала таких вещей.

Жаль. Ведь Художник не мог представить лучшей шутки, чем та, которую Космер сыграл с ним самим.