Мягкий удар снизу, оповестил нас о том, что, видимо, колёса, наконец, коснулись поверхности дна.

За окнами была зеленоватая тусклая муть, в которой ни черта невозможно было разглядеть или разобрать. Дикая, совершенно несвоевременная фантазия о том, что можно было бы через стекло полюбоваться рыбками, разбилась о суровую реальность: не было там рыб. Там ничего не было. Только муть и слабый-слабый свет, пробивающийся через толщу.

Фантазия о суровую реальность разбилась. А вот те самые стёкла — нет. Они выдержали удар мусоровоза, всего лишь, пойдя немногочисленными трещинами. Да и сам бок машины, на который пришёлся основной удар, почти не смялся, хоть и заметно деформировался… что вызывало серьёзные опасения в том, откроется ли теперь дверь? Помнится, при авариях, они имели обыкновение перекашиваться и заедать так, что их приходилось вырывать или вырезать специальным инструментом прибывшим МЧС-никам… Хотя, сам я, лично, такого, в живую, своими глазами, ни разу не видел. Только по телику. Но, почему-то, твёрдо помнил, что деформированная дверь может застрять и не открыться.

Дурацкие мысли. О чём только не начнёшь думать, когда сидишь пристёгнутый на заднем сидении машины, прибитый к нему сработавшими подушками безопасности, а за потрескавшимся окном боковой двери мутно-зелёная речная вода… Холодная ноябрьская вода…

Подушка безопасности сопротивлялась не долго. Ткань, даже специальная, воздухонепроницаемая, хорошему «тактическому» ножу вообще долго сопротивляться не в состоянии. Не заложено в неё такой опции. А нож у меня был. В отличие от того же пистолета, я носил его с собой всегда. В ножнах скрытого ношения на щиколотке… Ну, кроме, как на утренних пробежках и во время занятий на территории школы. В первом случае — я бегаю в шортах, и нож на голой ноге смотрелся бы… очень провокационно. Во втором: пропускной режим КПП был выстроен достаточно грамотно. Так, что холодное оружие вместе с огнестрельным приходилось сдавать на входе.

А вот на студию я ездил с ножом. Собственно, именно туда мы сегодня и ехали вместе с Алиной, Мари и Матвеем. Они, кстати, в другой машине находились. В той, что должна была быть впереди. Всё ж, «бронированный сарай на колёсах» хоть и был вместительным, но ехать в нём вчетвером… Хотя, так-то, наверное, уместились бы: трое сзади, один — рядом с водителем. Но тут ведь, в статусе дело. И в протоколах безопасности — не помещают сразу все охраняемые объекты в одну машину, как сельдей в банку. Не помещают…

В результате, Мари с Матвеем остались там, на верху. А вот мы с Алиной и… мёртвым водителем сидели теперь на дне речном. В задраенной бронированной консервной банке… как те самые сельди, о которых я только что вспоминал.

Водитель был мёртв. Судя по виду трупа, он сломал шею, ударившись о головой крышу, в тот момент, когда машина переворачивалась после удара. Вот, блин, и говори после такого, что ремни — бесполезная штука, а пристёгиваться, садясь в машину, не обязательно, что это просто дурь и прихоть ГАИшников… Мы с Алиной пристегнулись. А водитель нет.

У него, кстати, и подушка безопасности не сработала… если она вообще у него была. Всё ж, машина служебная, для перевозки охраняемых лиц предназначенная. Водитель в ней ещё и функции одного из телохранителей выполняет. А какой из него телохранитель, если он после малейшего удара, будет подушкой зажат и обездвижен? Или это я уже сам чего-то себе надумываю, а был это просто сбой и техническая недоработка?

В любом случае: водитель мёртв. А мы с Алиной живы… пока живы.

Я проткнул и её подушку, освободив и дав ей возможность осмотреться. Проткнул подушку и отстегнул ремни: её и свой.

Надо было что-то делать. Суетиться. Спешить… А я просто спокойно сидел, впав в какой-то непонятный ступор. Отупение. Словно под кайфом или наркозом.

Ещё интереснее, что Алина тоже не паниковала. Совершенно.

Мы сидели на заднем сиденье автомобиля, глядя на воду за окнами, на окна, на погасшую приборную панель, на медленные струйки воды, тянущиеся от трещин в боковых стёклах. Сидели и молчали, совершенно ничего не предпринимая. Просто сидели.

— А что значит: скалящийся череп дракона со светящейся греческой заглавной буквой «омега» на лбу? — как-то совершенно внезапно, не поворачивая ко мне головы и не отрывая своего взгляда от мутной воды за лобовым стеклом, неестественно спокойным голосом спросила меня Алина.

Я вздрогнул и резко повернулся к ней.

— Дракон? — подозрительно прищурив левый глаз, переспросил я.

— Череп дракона, — поправила меня Алина. — В том ресторанчике, в котором я стреляла в тебя… когда ты вцепился в мою голову и уставился мне в глаза… Давно хотела тебя спросить, но не знала, как, когда и где… не в Кремле же? И не на студии… Тем более, не при водителе…

— Ты помнишь, что там произошло? — перестав щуриться, но нахмурившись, спросил я, озабоченно.

— Не должна, но я помню, — всё так же, не поворачивая головы, ответила она. — Слишком много помню, чего не должна… чего не могу помнить… — она всё ж не выдержала и спрятала лицо в ладонях. — Там, в ресторане… меня ведь взял под контроль тот Разумник, да?

— Да, — кивнул я девушке, которая не смотрела на меня. Которая не могла видеть моего кивка, так как её лицо и глаза всё ещё были плотно закрыты ладонями.

— Значит, я не должна ничего помнить… не могу ничего помнить. Те, кого берут под контроль, ничего не помнят о том, что делали, что видели, что слышали… а я помню…

— Это… плохо? — осторожно спросил я.

— Это ненормально! — всё ж не удержалась и повысила голос она. — Всё ненормально!! Совсем ненормально!! Совсем…

— Трудно с тобой не согласиться, — саркастически хмыкнул и ухмыльнулся я. — Трудно найти что-то нормальное, сидя в утонувшей машине на дне реки…

Вспышка девушки прошла так же быстро, как и случилась. Алина опустила руки от лица и посмотрела на меня. Посмотрела уже снова спокойно, даже с некоторым равнодушием, отстранённостью… или заторможенностью, что, наверное, в данной ситуации, было логичнее.

— Боишься? — спросила она, остановив свой взгляд на моём лице.

— … — я помолчал в ответ, какое-то время. Потом вздохнул и всё же ответил максимально честно, — нет.

— И я — нет. А, наверное, должна бы бояться… Должна была бы… если бы не помнила… Ведь Разумник взял меня тогда под контроль. Как ты смог его выгнать из моей головы? Что ты сделал? Он ведь не сам ушёл!

— Не понимаю, о чём ты…

— Не надо, — остановила меня она. — Не надо… Я помню день… двадцать девятое сентября, — заставил её голос вздрогнуть меня. Точнее, не сам голос, а названная ей дата. — Я помню, как проснулась, как встала, как собиралась в школу, как пришла туда, как встретила тебя, и ты подарил мне песню… помнишь?

— Как я могу помнить, ведь этого не было, — ответил я, судорожно пытаясь сообразить, на чём же именно окончилась моя «петля». Виделся ли я в последней итерации с Алиной? Вроде бы нет. — Я ведь не пришёл в тот день… — девочка поморщилась, чем заставила меня замолчать.

— Ты подарил мне песню… а потом, после уроков, мы поехали на студию и записывали её. Нам было так весело… время летело незаметно. Мы задержались до самой темноты. Я предложила тебя подвезти… А ты отказался…

— И, что было дальше? — спросил я, не пытаясь её больше поправлять или доказывать что-то.

— Я не знаю. Глупо. Я поехала за тобой. Приехала к твоему дому. Хотела выйти… хотела подойти… я видела, как ты шёл по улице, как подходил к дому… как подкатили полицейские и расстреляли тебя. Я хотела выйти, я хотела подбежать к тебе… Олег не позволил. Он ударил по газам и, как мог быстро, уехал оттуда… — девочка замолчала и снова повернулась в сторону лобового стекла. — Я помню… но ведь этого не было? В тот день же, двадцать девятого, ты просто не пришёл в школу. Пропал. И не ходил потом почти месяц, а потом вернулся и только тогда подарил мне песню… Как я могла вспомнить то, чего не было⁈

Я не ответил ей. Я не знал, что ответить. Молчал.