Дача Пасечника располагалась последней на ряду, что открывало возможность для некоторых вольностей в планировании пространства. Так, часть деревьев и ягодных кустарников, собственно, находилась непосредственно уже за территорией дачи, на подошве утеса. Здесь не было никаких заборов, и потому создавалось впечатление, что «Березовая роща» вообще не имеет границ и все продолжается, и продолжается. Такая иллюзия была по душе хозяину, не выносившему неволи после леса, где он провел свои самые счастливые годы жизни.

Летом сюда, к подножию утеса, выносились ульи. «Какой же Пасечник без пасеки», — любил шутить Григорий Данилович. Ему нравилось заниматься пчелами как биологу и как любителю меда. Специально для них он сеял клевер и люцерну, осознавая, что даже березы когда-то непреднамеренно были посажены тоже для них. Для Пасечника пчелы выражали то, что он больше всего любил и ценил в жизни, — труд и организованный уклад жизни. Олицетворением этого для многих являлось само Пичугино тож. Можно было подумать, что, заботясь о пчелах, он повторял действия Того Невидимого, Кто заботился об их дачном поселке. Кто знает, а может, все зависело только от Пасечника и никакого Невидимого не было, и стоило ему бросить свое пчелиное хозяйство, как Пичугино тож тут же пришло бы в полное запустение. Неизвестно, как было на самом деле, но во всяком случае Григорий Данилович ясно понимал, что каждое лето он выставляет ульи не только для меда, но и для всего Пичугино, во имя некоего баланса, дарующего здешним местам процветание.

Часть собранного меда Григорий Данилович обязательно раздавал соседям по улице, другую часть продавал жителям поселка и немного оставлял себе. Кроме этого, он собирал пергу и прополис и делал всяческие настойки и мази на их основе. Вообще, Пасечник был настоящим кладезем знаний по части лечебных свойств природы. Именно с его подачи ширился круг наименований аптекарской грядки Глебовых. Пасечник щедро делился семенами и многочисленными способами употреблений лекарственных растений, у которых в ход шли коренья, цветки, листья и стебли. Елена Федоровна вовсю пользовалась такой щедростью и брала у него уроки. Ее аптекарская грядка, по сути, являлась уменьшенной копией лекарственного огорода Григория Даниловича.

Дом в «Березовой роще» жался ближе к утесу, и казалось, что Пасечник живет отдельно ото всех, на каком-то своем хуторе. Зданию уже не помешал бы основательный ремонт, особенно на себя обращали внимание старая крыша и пара больших трещин на стене, которые Григорий Данилович регулярно замазывал цементным раствором. Но фундамент все равно продолжал ползти, а значит, трещины проявлялись снова и снова. Внутри дома было все просто и понятно. Две большие, просторные комнаты. На первом этаже кухня, совмещенная с залом, — такая студия с планировкой конца двадцатого века. По причине того, что Григорий Данилович жил на даче круглый год, здесь были большая печка и туалет (домашний туалет в Пичугино тож был большой редкостью). Попробуй-ка зимой набегаться в уличный нужник! На втором этаже еще одна просторная комната, выполняющая функцию кабинета и спальни. Здесь все было сделано под хозяина.

Пасечник сторонился людей, избегал ненужной болтовни и необязательных встреч. Однако он никогда не отказывал в помощи, когда его просили. Он радел за общее дело Шестнадцатой улицы и всего Пичугино тож, и делал это спокойно, без лишнего шума, как и подобает благородному мужу. Много лет он входил в состав дачного правления и некоторое время занимал должность председателя кооператива. Даже теперь он выполнял обязанности старшего по улице и был по-прежнему надежен.

Пасечник был одним из ярых хранителей традиции празднования Дня летнего солнцестояния, выступая своеобразным директором-распорядителем. Именно у него хранилась легендарная Хартия Шестнадцатой улицы. Он фиксировал соблюдение всех условий проведения праздника, очередность организаторов; с ним согласовывались общие детали хода предстоящего события и прочие вещи.

Праздники, устроенные им, были, как и он сам, особенными — сдержанными и лаконичными. Да, немного скучно, однообразно, но с другой стороны, таких праздников уже давно никто не делал в Пичугино тож. Это было настоящей гордостью улицы. Вот он — праздник-эталон, праздник-классика! Здесь обязательно были костер и песни Визбора под гитару, очень простая еда вроде печеной картошки, травяной чай с медом, добрые беседы и… В год, когда Пасечник организовывал праздник, каждая дача должна была представить свою инсталляцию, или, простыми словами, поделку, материалами для которой служили бы исключительно природные дары. В ход шли коряги, пни, шишки, сухоцветы, древесная кора, мох, камни, птичьи перья и многое другое, на что хватало фантазии. Единственное, что менялось, — так это тема.

Когда выпадал черед Пасечника («черед Пасечника», «черед Воротынских», «черед Плакущевой» — так обозначали на Шестнадцатой улице очередность в организации праздника), он объявлял темы инсталляций. Для каждой дачи была своя. Пасечник позаимствовал этот прием у Глебова, когда тот подкидывал идеи историй домашним и гостям. Соседи узнавали о них весьма необычным способом — через записочки, что могли случайно обнаружить на пороге своего дома, на грядке или на столе в беседке. Никто никогда не видел, когда он оставлял эти записки, хотя уже за месяц до торжества дачники были начеку и начинали их ждать так сильно, как дети ждут подарки под елкой от Деда Мороза на Новый год.

Раздавая каждому темы для поделок, Пасечник очень хорошо понимал, почему он дает то или иное задание конкретной семье. Это было всегда в точку. Как известно, молчуны — настоящие наблюдатели за жизнью, самые лучшие из них, и Пасечник вполне оправдывал этот стереотип. Всем казалось, что он все про них знает и все видит без всяких скрытых камер. Темы из записок были самыми лучшими тому доказательствами.

Дачники удивлялись их своевременности. Так, когда-то давным-давно такой темой для семейства Глебовых стало «Принятие важных в жизни решений» (когда Сергей Иванович, уйдя на пенсию, не знал, чем будет заниматься), а для Веры Афанасьевны, оставшейся одной после смерти мужа, — «Мои источники вдохновения». Но попадание в точку в случаях с Глебовыми и Плакущевой не удивляло — Пасечник знал их тысячу лет, и все, что происходило в их жизни, не было для него секретом. Но вот с новичками — действительно объяснялось его исключительной способностью к наблюдению. Как, скажите, вот как он мог догадаться дать Жанне тему «Ашрам, который я строю»? Или как он мог узнать, что Логиновым как воздух необходимо начать коллекционировать что-то далекое от меркантильных потребностей, а Воротынским не помешало бы обратить внимание на то, что они едят?

Так вышло, что Алеша еще никогда не был на море. Родителям вечно было некогда… А когда наконец выпала возможность — он свалился с температурой. Гера был, Лиза была, а он — нет.

— Не расстраивайся, — успокаивала внука Елена Федоровна. — Здесь, на даче, почти как на море. Вон смотри, сколько воды… Чем не морской простор? И ветерок такой же свежий дует, точно бриз, как хорошо! А жара? Она вообще ничем не отличается от южной: что там, что здесь одно и то же, расплавиться можно. И даже из того, чего у нас нет, — все равно можно найти какую-то замену. Например, у них цикады, а у нас кузнечики и сверчки.

— А что такое цикады? Как они поют? — спрашивал Алеша.

— Похожи на сверчков, только они стрекочут в самый зной и гораздо громче, чем сверчки. Настолько сильно, что шум стоит такой — ничего не слышно, кроме них, — отвечала Елена Федоровна.

Алеша весь день думал про этих цикад, а перед сном попросил Геру найти запись с их стрекотом. Так вот они какие! Странные-престранные. Какие-то мягкие, всеобъемлющие. То, что он услышал, завораживало, словно играли на музыкальном инструменте вроде трещотки. Да, это была самая настоящая ритмичная музыка, которая обрушивалась приятными волнами на тех, кто находился рядом. Когда Алеша увидел их на фотографии, то окончательно пленился лупоглазостью и прозрачными крыльями насекомых. Как будто они были из другого мира. Была в них какая-то манящая загадка и магия, что-то инопланетное.