Буквально за пару минут до этого в беседке шел оживленный разговор, но теперь все резко изменилось. Все сидели загипнотизированные этим зрелищем и, как какие-нибудь гимнософисты, не могли оторваться от пойманного в бокал небесного светила. А затем, опомнившись, побросали тот чай, который был уже налит в чашках, и поспешили разделить янтарный напиток между собой.

Осенью дача отдавала и то, что, как принято считать, не имеет утилитарной ценности и призвано лишь услаждать наш взор, с чем принято носиться и сюсюкать. Однако у Глебовых этот неизменный атрибут изысканных объяснений воспринимался по-своему, беспардонно нарушая сложившийся стереотип. В этой семье даже в проявлении телячьих чувств никогда не было слащавости. Не было ее и в отношении цветов.

Уход за цветами, разумеется, полностью лежал на плечах Елены Федоровны. Она определяла, чему цвести на «Зеленой листве» и где именно этому случиться уместнее всего. Время от времени к этой заботе подключалась Марина, имевшая свои пристрастия в области цветущего мира, но из-за ее эпизодического включения в уход за растениями на даче полностью доминировало понимание прекрасного Елены Федоровны. Впрочем, оно было столь гармоничным, что учитывало совершенно разные вкусовые предпочтения.

Елена Федоровна любила самые разные цветы. Самым главным садовым (и не только садовым) принципом женщина считала многообразие. С помощью цветов Елена Федоровна старалась привить внукам чуткость и внимание к деталям. Чаще именно осенью она устраивала для них небольшие уроки, посвященные тому или иному цветку. Так и говорила: «Сегодня у нас урок по гайлардии и по клеоме!» И они все вместе шли в цветник, чтобы поговорить об очень важном и даже, собственно, не столько поговорить, сколько порассматривать, вглядеться, принюхаться, потрогать.

«Какие милые девочки!», — как-то иронично сказал взрослый Гера на цветы одной из клумб в ответ на восторги Лизы. «Девочки? Это вам не девочки», — тут же парировала Елена Федоровна. И далее последовала небольшая лекция о том сложном явлении, которое представляют цветы:

«Я думаю, что цветы на самом деле совсем не такие, как принято о них думать. Их хрупкость явно преувеличена, а умилительная слащавость навязана. Некоторых из них вообще стоит опасаться и обходить стороной, ведь никто не знает, что там у тех на уме.

Цветы — это вам не экзальтированные девочки. Напротив, их облик говорит о неспешной основательной продуманности и разумной соразмерности. Безусловно, здесь присутствует математика. Но вместе с тем в них есть нечто абсолютно необъяснимое. Только вдумайтесь: они — живые, но при этом не способны двигаться, как другие живые существа, у них нет головы, глаз, рта, ушей, нет легких или жабр, нет рук или крыльев, у них даже нет сердца, как двусмысленно это ни звучит. Право, в этом есть что-то фантастическое. По многообразию причудливости форм им соперниками могут быть разве что только обитатели дна океана. Это-то и восхищает. Заметили, что цветы у нас повсюду на даче? Это неспроста. Каждый из них — форпост на своих невидимых рубежах, потому что необъяснимое такого рода не должно исчезать из жизни человека».

Осенью, когда на даче оставались только Сергей Иванович и Елена Федоровна, жизнь на «Зеленой листве» делалась более размеренной, но не праздной. Она становилась немногословной и безраздельно подчинялась заботам о земле. «И это к лучшему, что мы без внуков, — говорил Сергей Иванович жене, — больше успеем». Пара методично вырывала помидорную и огуречную ботву, сажала в зиму чеснок, готовила к холодам виноград и розы, занималась пересадкой, обрезкой… Много чего делала. Сосредоточенно, негромко, поодиночке каждый в своем углу, а во время обеденного перекуса удивлялись, было ли лето вообще и есть ли у них на самом деле большая семья, — таким это казалось далеким.

Но в выходные все менялось. Приезжали дети, а вместе с ними и шум, и суета, и множество самых разных «почему».

Днем жглись осенние костры, пробуждая особые чувства. После города, школы, всей этой зажатости стенами и правилами дети шалели, оказавшись на «Зеленой листве». Если выпадали солнечные дни, их счастью не было предела. Они выдумывали новые игры, бесились, просто бегали вместе с Люмпиком и Перзиком. Крики, смех, лай — все это дружным клубком каталось по даче, едва не сбивая с ног взрослых. Те хотя и занимались делами, но как-то легко, по-праздничному, прерываясь на разговоры и перекусы, без малейшего намека на обреченность тяжестью труда.

И конечно, собственно костры. Дети обожали участвовать в сожжении сушняка и ветоши. Иногда, нацепив на себя старое тряпье, они устраивали вокруг костра туземные пляски и состязания. Марина не узнавала своих чад. «Как же их меняет дача!» — делилась она наблюдением с матерью. Еще более она удивлялась, когда видела, что ряды аборигенов вдруг пополнял Вадим. Бывало, проходя с лопатой или тачкой мимо шабаша, Вадим на пару минут делал перерыв в праведных трудах, чтобы поиграть с детьми. Войдя в раж, он выписывал такие невероятные пируэты, что все юные участники действа громко хохотали. «Папа, давай еще, еще», — просила Лиза.

А потом, уже на другом костре, обязательно готовилось что-то вкусное. В проголодавшихся детях еще более нарастал азарт, вершиной, подлинным ликованием которого становился праздничный пикник семейства. Когда же короткий осенний день подходил к концу, все уходили в натопленный дом. Наступало время уединения, где каждый углублялся в свое, и лишь к концу вечера все собирались вместе вновь, чтобы почитать вслух или посмотреть сериал. Перед самым сном Елена Федоровна совершала обход по спальням, лично убеждаясь, что всем тепло, что все отправляются ко сну в добром здравии и расположении духа.

Мальчишки сидели на чердаке беседки «Зеленой листвы». Треугольная крыша когда-то позволила устроить здесь чердак, чтобы сушить лекарственные травы, яблоки да хранить всякую всячину, которой не нашлось места в хозблоке. Сначала чердак не планировался вовсе, но однажды, сидя в кресле, Сергей Иванович запрокинул голову и увидел, что под коньковой крышей остается слишком много пустого места. «А что, если нам…» — подумал он. И действительно, учитывая, что фронтоны беседки были заделаны деревоплитой, оставалось всего лишь соорудить чердаку пол и вырезать в нем дырку для люка. Собственно, так и появилась у глебовских пацанов штаб-квартира. Конечно, это место не могло заменить какого-нибудь роскошного шалаша на дереве, но все же лучше так, чем вообще ничего. Сергей Иванович провел туда свет, а Елена Федоровна отдала старые диванные подушки, и вдобавок к этому на чердаке в любое время могли оказаться какао и пирожки. В общем, был не чердак, а мечта!

С двух сторон беседку плотно обступали взрослые яблони, ветви которых по-хозяйски обнимали крышу, вальяжно расстелившись по ее поверхности. Если бы не их зелень, то на чердаке летом от духоты невозможно было бы дышать. Разумеется, все равно душно, но в пасмурную погоду или вечером было вполне сносно, а лучше всего — во время ливня, когда тяжелые капли дождя что есть мочи барабанили по жестянке. И тогда все тотчас менялось. Вдруг сразу хотелось чего-то укромно-заговорщицкого, секретного, что захватывало бы и объединяло всех собравшихся в кружок, связанный одной общей тайной. Постепенно чердак стал таким местом, и если днем начинался дождь, то с высокой вероятностью это означало, что скоро сюда наведаются мальчишки Шестнадцатой улицы. Так вышло и на этот раз.

Это был второй дождь за лето, но не как в прошлый раз перед грибным чемпионатом, а какой-то ленивый, нерешительный и оттого неприятный. Гера, Костян, Славка и Алеша сидели на чердаке уже четверть часа. Все началось с риторического вопроса Славки: «А что, если бы у каждой дачи на нашей улице на воротах висел свой герб, каким бы он мог быть?»

— У Воротынских, наверное, театральная маска? — предложил Костян.