Ребята раскладывали пасьянс на события предстоящего лета. Судя по картам, для Лизы и Костяна оно обещало быть полным приятных впечатлений и неожиданных сюрпризов — все, как и полагалось для подросткового лета на даче. Настала очередь Алеши. Хотя он и был самым младшим в этой разновозрастной компании, но все ребята относились к нему с большим уважением. Они знали, что он немного странный и порой может отмочить что-нибудь оригинальное — интересное и непонятное одновременно, — и им это в нем нравилось. Его ценили за рассудительность, за умение держать язык за зубами и за то, что он не был нытиком.

— Что это у тебя такие мрачные карты? — спросила Лиза строгим тоном старшей сестры. — О чем ты думаешь?

Алеша пожал плечами. Лиза показывала на первую карту с изображением горна.

— Эта карта тревоги. Тебя что-то беспокоит… Так… А вот и коромысло, — продолжала Лиза, перейдя к следующей карте. — Тебя точно что-то терзает. Хм. Ты в чем-то не уверен…

Лиза внимательно посмотрела брату в глаза.

— Может, к этому и не стоит так серьезно относиться, — попытался вмешаться Костян.

— Вот и крест, — сказала Лиза, имея в виду новое изображение.

Она немного задумалась, а потом торжественно огласила свой вердикт:

— Тебе нужно будет что-то узнать и принять. Да, я уверена, именно так. Но все будет… Да, все будет просто чудесно. Вот дальше, в самом конце, смотри, подсолнух, а это означает только хорошее.

Тут у Лизы зазвонил телефон:

— Да, мама. Ну… Может, попозже? Ладно, иду.

Лиза принялась собирать карты в колоду.

— Я ухожу. Мама звонила. Я обещала ей кое-что сделать.

— Убраться в своей комнате? — спросил Алеша.

Лиза метнула быстрый взгляд на брата и не ответила. Алеша понял, что выдал лишнее при Костяне. Он искренне огорчился и даже почувствовал гораздо большую неловкость, чем сама Лиза, но сказанного не вернешь. К счастью, фамильной чертой всех Глебовых был добрый нрав — никто из них не мог долго держать обиду или быть жестоким в минуты гнева. Все они были отходчивы, даже самые вспыльчивые из них. Перейдя через дорогу, Лиза обернулась, показала мальчишкам язык и весело крикнула:

— Кто последний, тот дурак!

Они остались вдвоем — самый младший и самый старший из ребячьей команды. Оба какое-то время сидели молча, пока, наконец, не сдался Костян:

— Ладно, Лешка, я пойду домой… Ты выиграл сегодня…

Он пожал руку победителю и отправился на свою дачу.

Алеша сидел и думал про это зачинающееся лето. Отчего-то он был уверен, что оно запомнится ему на всю жизнь. Нельзя сказать, что мальчик так уж сильно, как некоторые считали, любил одиночество, но сейчас было хорошо одному сидеть и знать, что напротив, за бетонкой, на «Зеленой листве» есть целый мир, настоящая вселенная, и сам он — ее неотъемлемая часть.

Самым главным символом дачного поселка был утес, или гора, как еще его называли. Ну как гора — возвышенность метров под двести, с которой открывался роскошный вид на Волгу и окрестности. Со стороны реки изрезанный крутыми холмами, высокий берег напоминал марсианские виды Коктебеля, а с его вершины открывающиеся дали выглядели в точности как тосканские пейзажи. Каждый отдельный элемент ландшафта здесь был на что-то похож, но при этом все вместе они составляли неповторимый, ни на что не похожий ансамбль. По своей красоте здесь рассветы были равновелики закатам, а сам утес никогда не был одинаковым. С ранней весны и до глубокой осени он менял цвет из-за разнотравья. Общий тон задавали ковыль и полынь. Из-за них утес делался то седым, то плюшевым, то сочно-зеленым, а то и вовсе совершенно выцветшим.

Утес манил точно магнит. Он притягивал к себе небо, солнце, воду, ветер, людей. Проделав приличный путь из города, многие приезжали сюда специально для фотосессий, другие же оказывались здесь транзитом. Прознав о местном чуде, последние прерывали свой долгий путь и сворачивали с трассы, чтобы еще проделать восемь километров до заветной точки. Бывало, что весь день машины только и успевали сменять друг друга, — настоящее паломничество.

Утес был удивительным. В его привлекательности содержалось даже нечто не вполне естественное, не вполне нормальное, сродни мании, как будто дело было вовсе не в тех видах, что открывались, а в нем самом, в его недрах. «А вы думаете, я просто так выбрала это место?» — однажды в порыве откровенности сказала Елене Федоровне Жанна. И та соглашалась, что, дескать, да, и ее, когда она вдали от дачи, так сильно тянет в Пичугино тож, что порой это пугает. И стоит лишь закрыть глаза в минуты особой тоски, как тотчас перед внутренним взором появляется утес, а затем он продолжает напоминать о себе во сне…

Разумеется, во всем дачном поселке не было ни одного человека, кто хотя бы однажды не стоял на утесе. Все дачники любили его и как могли ухаживали. Было непреложным правилом, чтобы представители каждой дачной улицы по графику появлялись здесь для уборки мусора за нерадивыми туристами. И дело тут было вовсе не в мусоре (на самом деле его собиралось немного), а в долге, который следовало отдать утесу. Этот обход совершался всегда на рассвете и обязательно пешком, потому что днем жарко и дела. А утром прогулка точно зарядка, а ведь она так полезна для здоровья!

Сергей Иванович разбудил Алешу, когда только начинало светать.

— Алешка, просыпайся, или я пойду один, — говорил дед, тормоша внука за руку.

Просыпаться не хотелось, но услышанный ультиматум тотчас привел в чувство Алешу. Он хорошо знал, что дед не из тех, кто долго уговаривает, потому быстро вскочил на ноги, не успев толком продрать глаза. В доме все еще спали, даже Елена Федоровна.

Это было первое восхождение на утес в этом году, а значит, у Сергея Ивановича и Алеши учащенно билось сердце от предвкушения встречи с тем невероятным и необъяснимым, что составляло протекцию всему дачному поселку. Они оба соскучились по горе. У каждого из них был свой опыт интимного с ней общения.

Для Сергея Ивановича это была история долгая, как сама его жизнь, и даже еще длиннее. Утес и дача связывали его с родом, с собственным прошлым, где навсегда осталась юность. Когда-то утес помогал ему взрослеть. Запахом степных трав он пробуждал его-юношу к новой жизни, полной приятных смутных предчувствий и ожиданий. Они волновали, заставляли откликаться противоречивыми желаниями страстного, но еще не вполне понятного действия и порывами внезапно налетевшей грусти или даже тоски.

Почти всегда, когда Сергей Иванович совершал свое восхождение, в памяти всплывал один случай.

Это произошло еще до женитьбы, когда однажды они всем семейством возвращались из города на дачу. Виновником того, что они не уехали засветло, был Сережа. Накануне он с близкими друзьями отправился в бильярдную, чтобы узким кругом отметить очередное окончание своей школы.

Изначально планировалось, что из дома Глебовы отправятся самое позднее в половине восьмого вечера. Глава семейства не любил ехать «по темному», но по такому случаю пришлось сделать исключение. Как водилось за Сергеем, он увлекся общением, и машина с ним, его родителями и младшим братом Володькой смогла взять курс на дачу лишь в десятом часу после полудня. Дождь начался тотчас, как они выехали за пределы города: сначала сильный, затем очень сильный — настоящий ливень. Можно было подумать, будто небесные хляби вдруг взгрустнули о всемирном потопе, решив напомнить всем вокруг, как это было. Давно стемнело. Вода стояла стеной так, что ничего не было видно — только ливневые потоки и размытые световые пятна фар встречных машин. Когда дождь забарабанил особенно сильно, отец Сергея осторожно съехал на обочину и остановился. Сергей Иванович хорошо помнил испуганное лицо Володьки, как встревожилась мать, как ему самому было не по себе от такой внезапной атаки стихии, перед лицом которой было неприятно осознавать свою абсолютную беспомощность. Он также помнил невозмутимость отца. Лица его Сергей не видел, так как сидел вместе с братом на заднем сиденье, но отлично знал, когда глава семейства начинал беспокоиться, чему он оказывался свидетелем лишь несколько раз в своей жизни. Когда ливень чуть подуспокоился, они снова тронулись в путь. Вот уже свернули с трассы на дорогу, ведущую в дачный поселок. Впереди оставалось еще километров двенадцать холмистой местности. Стало намного легче, но дождь в истерике продолжал колотиться о землю. Отчаянно гудел ветер. Эта монотонность совсем уже усыпила бдительность Глебовых, как за очередным поворотом, неподалеку от развилки на макушку утеса, вдруг они увидели девушку.