Хартия определяла принципы добрососедского сосуществования Шестнадцатой. В качестве наиглавнейших ценностей она провозглашала труд, заботу о своей земле, уважение человеческого достоинства и содействие достижению всеобщего блага всех дачников улицы. В качестве особого приоритета Хартия закрепляла значимость совместных дел. Праздник Дня летнего солнцестояния объявлялся «на вечные времена» главным торжеством улицы. Она закрепляла обязательство, согласно которому продажа дачи оказывалась возможна лишь при условии, что ее новые владельцы обязуются следовать положениям документа. Возникший когда-то в результате озорства и, быть может, даже на не совсем трезвую голову, этот документ со временем стал восприниматься на удивление серьезно. Его оригинал, как самая настоящая реликвия, хранился у старшего по улице, а проскинитарию была доверена копия.

Хартия есть хартия. Воля организатора праздника священна! Ничего не поделать — пришлось ковыряться и разучивать па давно минувшей эпохи. Справедливости ради следует отметить, что из своего опыта дачники прекрасно знали, что в процессе подготовки весь скепсис улетучится и все будет хорошо. Так было всегда.

Танцевать подразумевалось за бетонкой на коротко подстриженной траве, превратившейся по замыслу организаторов в чудесный зеленый ковер. И невозможно было представить лучших кулис, чем бескрайние волжские просторы, и нельзя было мечтать о большем в качестве фонового занавеса, чем величественный предзакатный горизонт. Организаторы праздника установили четыре пиротехнические вертушки, которые обозначали границы танцевальной площадки. Рядом с площадкой стояли столики с угощением. Вино и компот, пирожные, ягоды и фрукты в вазах. Так как праздник был посвящен лету, Лариса решила, что и стол должен преимущественно состоять из десертов. Как говорила Жанна: «У лета сладкий вкус». Все было очень по-домашнему, собственно, как и каждый год в этот день. Менялись драматургия, сюжеты, антураж, но атмосфера праздника всегда оставалась неизменной, даже если его устраивали некоренные пичугинотожцы.

Логинова очень сокрушалась, что не смогла нанять оркестр, чтобы танцевать под живую музыку. Но тем не менее она привезла скрипача и флейтистку, которые играли в перерывах между танцевальными номерами и в самом конце вечера. После того как карнавал был объявлен открытым, началось основное действо. Танцы чередовались согласно заявленной программе без малейшего сбоя. Участники хорошо постарались на репетициях и теперь танцевали весьма недурно; самое главное, им удалось держать рисунок и ритм каждого танца.

Это было смешно и торжественно — видеть дачников в столь непривычном амплуа. Точнее, забавно было лишь поначалу, с непривычки, но затем, когда глаза привыкли, увиденное превращалось в нечто возвышенное, от созерцания чего оторваться никак не представлялось возможным. Конечно, посмотреть на праздник сбежались соседи с других улиц. Зрители громко улюлюкали и пританцовывали на местах, а жители Шестнадцатой ужасно гордились, что в очередной раз у всего дачного сообщества вызвали сложную смесь чувств из восхищения и зависти.

Сергей Иванович был сторонником того, чтобы дача для внуков являлась не только местом праздности, но и дела. В соответствии с этим правилом на «Зеленой листве» все дети приобщались к труду. Предсказуемо больше всех доставалось Гере. Ему приходилось копать, возить тачку и ассистировать деду почти в любом предприятии, где было нужно что-то подавать, держать и приносить. Порой Геру это ужасно бесило, так как хотелось где-нибудь полазать с пацанами или пойти купаться на Волгу. Спасением мог быть только приезд родителей, когда отец вместо сына брал на себя нелегкое бремя помощника деда, или еще когда вступалась бабушка. Странное дело: в работе Сергей Иванович вдруг оказывался крайне ворчливым. Малейшая оплошность могла вывести его из себя, и он начинал нескончаемо зудеть, и тогда Герман (не решаясь сказать вслух все то, что думает) что есть мочи ругал его мысленно.

Лиза и Алеша обычно трудились на прополке, собирали ягоды и прочий урожай, а также помогали Елене Федоровне по дому. Им нравилось принимать участие в приготовлении еды (только чтоб не очень пачкаться), не любили мыть посуду и пол, но в целом со всем справлялись хорошо. Елена Федоровна спускала им то, что не спускала в свое время дочери, заставляя ее повторно убираться, если в первый раз было сделано плохо.

Как считала Марина, за лето было важно напрочь не забыть школьную программу. Она лично контролировала, чтобы дети читали заданные на каникулы книги и решали задачи и уравнения. Более того, дополнительно каждый из детей занимался тем предметом, по которому дела шли не очень. Так, у Геры немного хромала химия, у Лизы отмечалась неприязнь к физике, а у Алеши была большая история нелюбви к математике. Раз в две недели ребята должны были уделять урокам не меньше двух часов. «И это, разумеется, еще очень мало», — говорила Марина. Надо сказать, для всей троицы младших Глебовых это было самым нелюбимым дачным занятием — уж лучше мыть жирную посуду.

Но были дела и иного порядка. Периодически Сергей Иванович устраивал с детьми учебное занятие, посвященное какой-либо теме из разделов «естествознание», «история» и «культура». Это была та самая разновидность детско-взрослой повинности, которая приносила удовольствие всем ее участникам. Один с азартом готовился к уроку и рассказывал материал, другие с интересом слушали и выполняли задания. Не очень словоохотливый в повседневной жизни Сергей Иванович в деле рассказчика всегда был красноречив и убедителен. Дети прекрасно знали эту черту своего деда, а потому жадно ловили каждое его слово. Они слишком хорошо понимали, что этот шлюз открывался нечасто и нужно хорошенько воспользоваться этим моментом. Если Елена Федоровна, скажем так, была стабильна в общении с детьми и в любое время была готова к разным, в том числе сложным, сокровенным разговорам, то Сергей Иванович большей частью был сдержан и открывался собеседнику нечасто и всегда неожиданно. Впрочем, одно время было точно определено — это была пора дачных уроков.

Настало время первого июньского занятия — немного запоздалого и потому такого долгожданного. В основном дачные уроки проходили в беседке, но сегодня Сергей Иванович пригласил внуков к себе во флигель, в библиотеку. Заняв место на диване, ученики обратили внимание, что на письменном столе лежат несколько альбомов по искусству с большими цветными иллюстрациями и толстенная энциклопедия с изрядно пожелтевшими страницами.

Сергей Иванович стоял со скрещенными на груди руками, прислонившись к столу.

— Сегодня мы поговорим о живописи, — начал он. — Сразу скажу, что я в этой области лишь любитель, не профессионал. Но считаю, что пытаться понимать и ценить живопись очень важно для каждого. Для любого современного образованного человека это первостепенно, — сделал акцент Сергей Иванович. — Мы поговорим об одном художнике, который жил в эпоху Возрождения. Он очень известный, его влияние на искусство и культуру огромно. Его звали Питер Брейгель Старший.

У Алеши бешено заколотилось сердце: «Тот художник, на картине которого барахтающийся в воде Икар! Значит, сейчас дед обязательно расскажет про нее. Как здорово!»

Сергей Иванович поведал о биографии художника совсем немного, чтобы не утомлять. Затем он представил первую картину — «Жатву». Взял в руки альбом, открыл на нужной странице.

Перед детьми распахнулось приятного пшеничного цвета пятно, очень теплое и объемное. Сергей Иванович поведал, что картина входит в цикл, посвященный временам года, что на ней изображен сбор хлеба в жаркий летний день, и от нее веет покоем и миром. Ученики начали рассматривать изображение и затем, как учил их дед, делиться вслух своими впечатлениями. Сначала они просто описывали увиденное, обращали внимание на цвета и ощущения от них, озвучивали любые ассоциации, что приходили в голову. Затем детали. Следовало не просто перечислить то, что было изображено, но и рассказать об эмоциях и возможных мыслях персонажей, проследить между ними связи. Дети принялись рассуждать, объединены ли трудяги родственными узами и кто кому кем приходится. А потом их внимание переключилось на глубокое пшеничное море, скрывающее человека до самых плеч. Люди шли по нему, и оно послушно расступалось, будто чудо из библейского мифа об исходе израильтян из Египта, но не смыкалось за ними обратно, позволяя крестьянам ходить туда-сюда по проделанной борозде.