Алеша проснулся около шести утра. Вот уже целую неделю он просыпался так рано, чтобы перебраться в беседку и уже там, укрывшись одеялом, поспать еще пару часов. Ему очень нравился свет восходящего солнца, как он мягко пробирался сквозь зелень хвои и листья липы, как он отражался в траве и клевере на лужайке. Весь ближний мир тотчас окрашивался в светло-зеленое. Это был особый свет другой, совершенно неизвестной Зеленой утренней планеты, которую для Алеши когда-то открыла бабушка.

Елена Федоровна всегда вставала очень рано. Если ей и нравились моменты одиночества, то только на даче и только ранним летним утром. Она любила выпить кофе в беседке, немного почитать, сделать запись в своем дневнике и уже после этого заняться делами, пока не началась жара.

Когда в то субботнее утро Елена Федоровна вышла из дома, Алеша уже спал на диване в беседке. Она, как обычно, подошла к нему и поправила одеяло, затем направилась в летнюю кухню, чтобы сварить кофе, и застала там Геру.

— Доброе утро! Ты что, встал? — удивленно спросила Елена Федоровна.

— Привет, ба. Да меня Лешка разбудил — как слон топал по лестнице. Я уже не заснул, короче, — объяснил Гера, почесывая левую подмышку.

— Давай чуть потише, а то разбудим, — попросила Елена Федоровна.

Гера ухмыльнулся, мол, «как же, конечно, Алешеньке можно будить других, но его тревожить ни в коем случае нельзя». Мальчик, в общем, уже привык, что с появлением Лизы и Алеши к нему стали относиться в семье почти как к взрослому. С одной стороны, это давало приятное чувство собственной значимости, но с другой — отменяло все те привилегии, что сулил детский возраст, к чему Гера, откровенно говоря, еще не был готов.

Елена Федоровна сходила за второй чашкой и налила внуку кофе.

— Родители хоть спят еще?

— Спят.

— Хорошо, — сказала довольная Елена Федоровна. — Они вчера поздно приехали из города. Очень устали. Пусть поспят подольше.

Елена Федоровна пила кофе и ласково смотрела на Геру. Она любила своих внуков так сильно, что порой от нежного чувства у нее сильно сжималось сердце. Она баловала и всегда была на их стороне, и постоянно жалела, даже если было все хорошо. Мягкие бабушкины руки часто гладили каждого из них по голове, а если кто-то приходил с ободранной коленкой или с синяком под глазом, то ее ладонь и вовсе не убиралась с этого места до тех пор, пока не утихала боль. В семье все хорошо знали, что от прикосновения рук Елены Федоровны становится сразу легче.

Когда Гере было лет пять, он говорил своей бабушке, что она сама красивая и самая добрая в мире «женъщина», — вместе с мамой, разумеется. И это было очень похоже на правду. И теперь все еще читалась ее стать; лицо все еще оставалось красивым, зелено-серые глаза не утратили своей выразительности, а руки с годами делались только мягче и теплее.

По субботам из близлежащей деревни приезжал молочник со своей женой. Уже много лет они привозили сюда молоко, сметану, творог и брынзу. Их старенькая «копейка» останавливалась как раз возле дачи Глебовых, куда к назначенному времени подходили соседи по ряду. Сегодня как раз был тот самый день, и Елена Федоровна уже приготовила пустые банки взамен наполненных.

Стало доброй традицией ранним субботним утром хозяйкам Шестнадцатой собираться вместе, ожидая молочку. Боковым зрением Елена Федоровна и Гера увидели, как к ним приближается соседка Вера Афанасьевна Плакущева. Их дачи не имели забора, вернее, он был таким символическим, абсолютно «прозрачным», состоящим из натянутой проволоки между железными столбами. В одном месте, где-то посередине границы, проволока расступалась, «зеленым коридором» связывая две соседские дачи.

Вера Афанасьевна овдовела несколько лет назад. У Плакущевых был счастливый брак врачей, двери дома которых держались всегда открытыми. По выходным у них на даче всегда собиралось множество гостей, и тогда до поздней ночи они пели у костра свои задушевные песни. Они были очень активными, вечно куда-то ездили, спешили, в чем-то участвовали, и им почти до всего было дело. Чета являлась центром притяжения своего мира, состоящего из бесконечных родственников и друзей. По выходе на пенсию ничто более им не мешало жить так, как они хотели. Теперь они могли почти безвылазно обитать на даче с мая по октябрь, правда, совсем без отъездов у них не получалось.

Нет, Вера не опустила руки после смерти мужа — слишком уж сильна была воля к жизни у этой женщины. Выплакавшись и нагоревавшись вдоволь, Вера Афанасьевна решила, что будет стараться продолжать жить так же полной жизнью, как и прежде, хотя бы во имя памяти своего дорогого Василия Васильевича. Она дала себе слово, что не будет раскисать, и несмотря на то, что время от времени, при воспоминании о муже, ее глаза увлажнялись от слез, Вера Афанасьевна по-прежнему оставалась деятельной. Мир ее повседневных забот практически не изменился. Дачу так же, как и раньше, посещали гости, и сама она, бывало, целыми днями пропадала то на именинах, то на похоронах или у одной из бесчисленных приятельниц, чтобы поставить капельницу.

Вера Афанасьевна жила на даче со своей внучкой Аллочкой, которую на все лето привозил ее сын с Севера. Девочке тут очень нравилось. Она очень любила бабушку, реку и дачу, к тому же здесь ее ждала лучшая подруга Лиза Глебова. Ввиду соседства дач для своих игр девочки использовали в общей сложности пространство в двадцать четыре сотки. Когда они были помладше, в кустах сирени на даче у Веры Афанасьевны построили шалаш и там нянчили своих кукол, а когда стали постарше, их все чаще можно было увидеть играющими на газоне в бадминтон.

Вера Афанасьевна принесла с собой две пустые банки — трехлитровую и литровую, — которые предстояло обменять на такие же, но уже с молоком и сметаной.

— Доброе утро! — приветствовала Вера Афанасьевна.

Она поставила банки на маленькую скамеечку, а сама облокотилась на перила беседки.

— Вера, здравствуй! — ответила Елена Федоровна. — Ты сегодня рано.

— Увидела тебя в беседке. Думаю, пойду подожду молочника у вас, — объяснила Вера Афанасьевна.

— И правильно сделала. Выпьешь с нами кофе?

Этих двух женщин нельзя было назвать подругами в полном смысле этого слова. Они всегда немного соревновались своими дачами: Вера Афанасьевна считала свою более ухоженной и красивой, с чем никак не могла согласиться Елена Федоровна. «Она так ценит чистоту, — жаловалась мужу Елена Федоровна. — А сама кидает огрызок яблока чуть ли не на пол нашей беседки». Когда гости Веры Афанасьевны приходили полюбоваться на розарий Глебовых, соседка не показывала вида, но все же злилась. Это были ее гости, а значит, считала она, именно ее дача по праву должна быть в центре их внимания. «Конечно, Вере тяжело одной содержать столько земли», — рассуждала Елена Федоровна, и потому была снисходительна к внезапным приступам охлаждения своей приятельницы. Кроме приятных посиделок, их альянс приносил вполне очевидную пользу. Соседям всегда можно заказать что-то нужное из города: у них можно занять кофе, стремянку или липкую ленту от мух. Обе женщины отлично понимали, что лучше дружить и не давать волю своему тщеславию.

Когда Гера ушел досыпать в дом, Вера Афанасьевна как бы невзначай бросила фразу:

— А что у вас происходило этой ночью на даче?

Елена Федоровна удивленно приподняла бровь, не понимая вопроса.

— Я имею в виду не в доме, а на участке, — поправила себя Вера Афанасьевна.

— А, ты про это… да мы все наряжаемся в гномов и играем в прятки, — шутила Елена Федоровна.

Женщины громко рассмеялись, так что Алеша зашевелился под одеялом и перевернулся на другой бок.

— Нет, правда, — настаивала Вера Афанасьевна. — Ты сама знаешь, иногда нападает такая бессонница, никак не уснуть. Вот как раз вчера, проснулась где-то около двух ночи, устала лежать и вышла подышать свежим воздухом…