— Но ты же еще не доел… — я раздосадовано и растерянно смотрела на то, как брат накидывает на плечи свой мундир, но Лео лишь покачал головой.

— Ничего не поделаешь — долг зовет, — он попытался изобразить улыбку, но вышло неубедительно.

Он развел руки, я кинулась в объятия брата, обняв так крепко, словно бы это могло заставить его остаться с нами еще ненадолго.

— Заглядывай к нам иногда, — шепотом попросила я. — Я теперь тут надолго.

Вместо ответа он поцеловал меня в лоб, потрепал по голове, прямо как в детстве, а затем закинул мечи за спину и вышел вслед за рядовым, оставив нас в воцарившейся тишине.

***

Хорошо, что перед учебным триместром, который начался аккурат спустя неделю после нашего прибытия, я успела хотя бы немного погулять по городу. Асцилла не соврала — занятий было столько, что домой я возвращалась уже под вечер.

Конечно, желание имперцев всесторонне развиваться было впечатляющим, но далеко не все предметы казались мне необходимыми. К примеру, занятия по искусству, особенно практические, навевали на меня воспоминания о том, как сестра София давала нам с Каталиной основы музицирования и живописи, и я мечтала избавиться от этого занудного предмета в своей учебной программы при первой же возможности.

Куда больший интерес представляли занятия по истории и естествознанию, и, хотя курс был довольно обобщенным, каждый триместр в них обещали включать все более разносторонние лекции, что лишь сильнее подогревало мой интерес к этим предметам. Любопытными, хотя и довольно утомительными, были занятия по математике и астрономии, где мы изучали различные формулы и теоремы, а после проводили точные вычисления, и я то и дело совершала несуразные ошибки из-за невнимательности. А вот изучение древнего языка среднеземцев — старого аквилантиса, — который мы проходили в рамках занятий по литературе, давался мне очень нелегко. А я-то ожидала, что литература станет одним из моих любимых курсов… Меньше всего по душе мне пришлись занятия по философии, политологии, праву и основам экономических наук. По большей части из-за того, сколько времени там уделялось имперской государственности и его влиянию, практически полностью игнорируя вклад провинций в развитие страны, что казалось мне жутко несправедливым — ведь все мы были частью большого слаженного механизма, как учили нас сервитуарии.

Мне нравились огромный зверинец и Дендрарий с крытыми оранжереями, в котором выращивались различные редкие растения со всего континента. До мурашек впечатлял Планетариум — большое купольное помещение, в котором под самой крышей находился огромный искусно выполненный механизм, моделирующий вращение небесных объектов. И даже механическая Септемия меняла свой цвет точно так же, как и ее бессменно сияющий на небосклоне оригинал, отмеряя день за днем.

Ну а когда я получила доступ ко всему библиотечному комплексу Либрариума, я осознала, насколько жалкой была наша библиотека в Каса-де-Вентос. А уж сколько новой информации, голова шла кругом… Под библиотеку было выделено трехэтажное просторное здание, в которое можно было перейти через переход на четвертом этаже основного корпуса. И времени я там проводила много не только из собственного интереса — без доступа к библиотечной картотеке домашние задания было бы невозможно выполнить.

Академия мне с каждым днем нравилась все больше и больше, вот только если бы не приходилось напоминать себе, что все это — не только получение образования, но и заведение нужных связей. А с этим у меня совершенно не ладилось. Наша группа включала в себя тридцать шесть человек, и большая часть из них были либо среднеземцами, либо детьми имперцев, чьи предки заслужили честь стать гражданами Империи. В основном, это были дети столичной знати, министров и военнослужащих. Очень немногие пришли в Академию по стопам своих родителей, чтобы стать в последствии изобретателями и ремесленниками.

— А дети канцлеров не учатся с нами? — поинтересовалась я, невольно наблюдая за выражение непонимания на лицах среднеземцев.

— Семьи канцлеров не покидают пределов Люцериса, — объяснил Флавий Лека, невысокий мальчишка с темно-рыжей шевелюрой, один из древнего рода среднеземских патрициев, которые стояли у истоков создания Империи. Относились к Флавию с таким же почтением, как и к представителям Великих Домов, хотя и род Лека уже давно не имел и толики того влияния, которым ныне обладали выходцы из семей префектов или других высших военных чинов.

— Они нанимают лучших профессоров и репетиторов, которые читают все необходимые лекции. Не раз была случаи, когда канцлеров шантажировали, похищая их детей, а потому было решено ввести практику с домашним обучением, — продолжила за ним Клавдия Фелатива, дочка одного из сенаторов, у которой была мерзкая привычка влезать в любой разговор.

Что ж, мне оставалось посочувствовать и семьям канцлеров, и императорской семье. Прожить всю жизнь в золотой клетке и умереть, служа своему государству… Несомненно, благородно, но все равно трагично.

Провинциальных аристократов среди однокурсников было около трети, а уж из Великих Домов, кроме меня и Ады Набелит, той самой нахалки, и вовсе не было. В большинстве своем все держались обособленными группками, и какой-то дружной атмосферой у нас не царило. Я до сих пор не знала и половины своих сокурсников по именам. Было видно, что многие уже были знакомы друг с другом еще до поступления в Академию, отчего я никак не могла отделаться от чувства, словно очутилась непрошенным гостем в компании старых друзей. Парни-арраканцы несмотря на то, что, кажется, на дух друг друга не переносили, все же старались поддерживать какое-то подобие сплоченности. Юноша и девушка из Остании сразу же влились в ряды среднеземцев и практически не общались с ребятами из других провинций, будто бы нас и вовсе не существовало. Вокруг Ады Набелит вечно крутились ребята из набелитский Малых Домов, вечно заискивая перед своей госпожой. Но, судя по вечно скучающему взгляду Ады, такое внимание ее лишь утомляло. Удивительно лишь то, что не было никого из Нортланда, но Клавдия объяснила, что северяне крайне редко жаждут получать новые знания.

— Да и обучение наверняка нортландским Домам будет не по карману, — заметила среднеземка с неприятной самодовольной ухмылкой.

Я же не сказать, чтобы была в центре внимания, но старалась поддерживать хорошие отношения со всеми, хотя бы из вежливости. Мне было немного страшно общаться с незнакомыми, не зная как правильно себя с ними вести — на равных или же как наследнице Великого Дома. Не получилось поладить и с Бьянкой Арелан — второй, кроме меня, представительницей веасийской аристократии. Бьянку я помнила еще с детства довольно тихой девочкой, но мы не виделись с ней уже очень давно, и та явно с чего-то побаивалась меня. Как бы я не пыталась завести с ней беседу, дальше приветствий и небольших пустых вежливых разговоров обычно общение с ней не заходило. При этом она постоянно заикалась, извинялась, будто ненароком опасалась как-то оскорбить меня. Я же не настаивала на общении, если оно было ей неприятно, хотя и чувствовала себя одиноко.

Так же у меня обстояло и с общением с другими сокурсниками — некоторые подходили и представлялись, и, разумеется, услышав о моей фамилии, сразу же начинали проявлять интерес к моей персоне, причем настолько фальшивый, что порой свое раздражение было скрывать невозможно. Однако пропасть между нами оказалась слишком большой, и как бы я не пыталась проявлять вежливый интерес к моим одногруппникам, в какой-то момент их любопытство угасло, словно огонь лампады без масла. Их больше интересовали столичные сплетни, а не провинциальные дворяне, которых они за равных явно не считали. Не знаю, было ли это связано со страхом и ореолом неприступности, который обычно витал вокруг представителей Великих Домов, но в итоге одиночество стало моим невольным спутником в эти первые недели обучения.

И это, конечно, не укрылось и от Ады Набелит, которая только и искала повод вывести меня из себя. Успевшая дать мне обидное, по ее мнению, прозвище «крестьянка», которое ее подружки-подхалимки тотчас подхватили, не упускала шанса как-то задеть меня. Впрочем, эти ее потуги вывести меня из себя на людях были тщетными — я решительно пропускала ее насмешки мимо ушей. Видимо, тот случай, когда я не поддалась на ее провокации перед началом учебы, не мог не задеть ее гордость.