Пока я размышляла, ноги сами привели меня к свежей части некрополя. Я увидела имена своих прадеда герцога Элизара и прабабки Изабель, деда Эрнеста и бабушки Агнесс. Их я не застала живыми, как и тех, кто был похоронен рядом с ними… Три одиноких гранитных столба стояли следом. Читая высеченные там имена, я каждый раз ощущала пустоту. Герцог Грегор, его супруга сеньора Фелиция и их не рожденный сын… Не будь этих могил тут, как бы сложилась наша жизнь?
Я не раз размышляла об этом. Если бы Грегор и его беременная жена не утонули в тот злополучный шторм, когда возвращались из порта в крепости дома Дюфор, жили бы мы всей семьей в Столице? Отец стал бы одним из золотых гвардейцев, а может и префектом или даже легатом. Вал и Лео пошли бы по его стопам. А кем бы стала я?
Мой взгляд задержался на небольшом безымянном столбике. Никто никогда не хоронил нерожденных детей или тех, кто не получил имени — это считалось плохой приметой у южан. Да и место на погостах наверняка бы закончилось очень быстро — дети умирали в младенчестве с прискорбной регулярностью до сих пор. Однако отец распорядился сделать могилу своему нерожденному племяннику, не смотря на предрассудки.
И вот, сделав еще пару шагов, я пришла туда, куда хотела. Одинокая могила в стороне ото всех, брошенная, забытая… Никто не ходил сюда, кроме меня. По крайней мере, я ни разу не видела никого у этой могилы.
«Госпожа Рената, супруга герцога Эстебана. 349–383 после о. С.В.И. [пр.: Окончание Священных войн]»
— Матушка, — негромко начала я, чувствуя, как в горле встает ком. — Я пришла попрощаться. Сегодня последний мой день в Мар-де-Сеале. Этим вечером мы отъезжаем в столицу. Отец хмур, словно зимнее небо. А я… Боюсь.
Слезы потекли по щекам сами собой. Только тут я могла показать свою слабость, свое истинное нутро. Я не хотела ехать в Столицу. Не хотела этого места в Академии. Не хотела… но должна была. Потому что мне не повезло родиться дочерью Великого Дома, как не повезло отцу стать герцогом.
Я провела рукой по холодному камню, сметая лишайник и сухие листья. Кроме меня, никто не посещал могилу Ренаты. Эстебан сказал как-то, что душа ее была настолько чиста, что Старые Боги уже давно посадили семя ее души в новое тело. А если она жива, то и пустую могилу посещать смысла нет. Но я была уверена, что отец просто до сих пор не смирился. Как и Валентин. Не может же герцог показывать свою слабость у могилы почившей от родильной горячки жены? Прикрываться Старыми Богами, чьи имена уже давно канули в небытие, проще, чем признать в себе слабость.
В слух, разумеется, отец бы такое не произнес. Хоть боги — уже давно минувшее прошлое, такое же древнее как могильные столбы, упоминание которого в нынешнем обществе, основанном на материализме и прагматизме, посчитали ли бы, как минимум, забавным невежественным суеверием.
О старых верованиях мы не раз рассуждали на наших с Софией уроках, да и в библиотеке мне не раз попадались старые книги с упоминанием этого учения о жизни, смерти и перерождении души, олицетворенные в Древе жизни, что порождает семена души, и каждый из Старших Богов помогает семенам на каждом этапе жизни — согревает, наполняет цветом, срывает с ветвей и, в конце концов, предает семя земле, где оно возвращает свою силу древу, давая ему силы для новых семян.
Я всегда относилась к этому как к пережитку прошлого, как к чему-то странному и нелогичному, как к каким-то фанатикам, всерьез верующих в небылицы. И все равно для меня оставалось загадкой, почему отец ищет утешения в том, чего не существует? Зачем прикрывает свою боль какими-то глупыми мыслями о перерождениях души, о загробном мире и богах. Мог бы просто поговорить со мной, разделить потерю с нами. Но нет, даже любой разговор о Ренате был для него под запретом. Словно бы я не имела права скорбеть по ней…
Но только мысль о маме помогала все это время держаться. Представлять ее, красивой, доброй, мудрой и статной, как госпожу Джордис. И тогда я не боялась. Могла быть сильной, чтобы быть достойной дочерью герцога. Но сейчас мне было страшно покидать родные места, родной дом, родной скалистый берег. Я не могла представить жизнь без шума прибоя за окнами и криков чаек. Но сказать я об этом могу только тут, у могилы матери.
— Ах, я бы отдала все на свете, чтобы хотя бы один день с тобой провести, мама. Поговорить с тобой, узнать тебя… Мне так жаль, что я стала твоей погибелью… Я бы все отдала, лишь бы не рождаться и знать, что ты жива…
Но ответом мне стали лишь ветер да шелест прибоя.
Я не знала, сколько я просидела у одинокого камня, глядя вдаль за горизонт, прежде чем услышала хрустящие шаги по гальке позади.
Быстрыми движениями я утерла слезы — не к лицу маркизе показывать свои слабости.
— Госпожа, вот и вы. Я знал, что найду вас здесь…
— Дилижанс готов к отбытию, Рори? — я придала своему голосу безразличия, однако из-за долгого молчания все равно осипла.
— Да, сеньорита. Сестра София просила передать вам, что все готово к отбытию.
Я отвернулась от морского простора, встала и отряхнула платье он прилипших к нему травинок, и посмотрела на помощника управляющего твердо, с высоко поднятой головой. Из мальчишки, что был ниже нас, Рори успел вымахать в долговязого юношу, с темно-рыжими волосами и россыпью рытвин на лице — последствия перенесенной в детстве болезни. Как обычно, парень смотрел себе в ноги, чтобы ненароком не встретиться со мной взглядом.
Будучи простым сыном кухарки, на несколько зим старше нас с Каталиной, его приметил сам мажордом Ривьера, и с тех пор у парня было столько обязанностей, что свободного времени у него попросту не осталось. Да и свободно общаться как раньше, без правил и обязательств, мы уже не могли. Помню, как София объяснила мне, что, если Рори допустит фамильярности или недостаточно почтительное обращение к знати или членам семьи Великого Дома, его жестоко выпорют. Я весь вечер проплакала из-за того, что моего друга наказали по моей вине. А ведь я всего лишь хотела поболтать с ним тогда. С тех пор я сама не смела нарушать субординацию, держась с ним как подобает моему статусу.
— Я хотела тебя поблагодарить, кстати, — вдруг вспомнила я.
Парень вздрогнул в недоумении.
— С-сеньорита? Меня? За что?..
— Ты довольно хорошо наловчился тайком добывать книги из отцовской библиотеки, — улыбнулась я ему.
— Что вы, мне ничего не стоило, — он помялся на месте, явно смутившийся похвале за такое. — Конечно, за подобное преступление мне бы стоило получить соответствующее наказание…
— Нет, Рори, не надо, — сразу же встрепенулась я, представив, что юноше в очередной раз достанется. — Все в порядке. Это ведь я тебя просила. Мне и отвечать за это. Но за столько времени отец ни разу ничего не заметил, поэтому пусть это останется нашим маленьким секретом, хорошо?
Тот робко поднял голову, и выпрямился. Он сильно сутулился, явно немного стесняясь своего роста. Но за худощавым на первый взгляд сложением скрывались сильные жилистые руки с мозолистыми пальцами. Все эти годы Рори тяжко трудился, и я будто только сейчас это осознала.
— Ты можешь спокойно говорить, никто не узнает, — мягко сказала я, когда Рори вновь попытался отвести глаза.
— Я… Я не могу так, госпожа.
— Что ж, — со вздохом сказала я. — А я рассчитывала попрощаться. Кто знает, когда мы снова увидимся. Разве не могу я попрощаться с другом детства?
Он неуверенно кивнул, а потом все так же неуверенно спросил:
— Сеньорита… Позвольте мне одну вольность?
Я удивленно подняла брови, но кивнула.
— Я буду скучать, — признался он негромко. — Без вас и сеньориты Каталины этот замок опустеет.
— Да, но тут останется отец. А еще Валентин. Тем более сеньора Ариана должна в скором времени все же родить наследников, и тогда по Каса-де-Вентос снова будет разноситься детский смех, как это было в нашем детстве, — на лице сама собой появилась печальная улыбка.
Ариана Бланчи, старшая дочь графа Эдуарда, была миловидной, но довольно глупой и пугливой. Бланчи уже давно хотели породниться с Великим Домом, и этот союз был выгоден обоим семьям, а потому отец выбрал Ариану как партию для Валентина, когда тому минуло двадцать четыре года. Однако выросшая среди лесов и равнин, вдали от морского побережья, девушка боялась всего — скалистых утесов, шума бьющих о берег морских волн во время шторма, непомерно громкого крика неугомонных чаек и бакланов. А уж какая у нее была истерика после ее первого морского путешествия во время «обручения с морем» — брачного ритуала, в котором муж и жена после церемонии должны вдвоем выйти в море на небольшой шхуне, где обычно случалась первая брачная ночь. Ариана заявила, что ноги ее больше не будет ни на одном корабле, что вызвало молчаливое недоумение у всех нас. «Не видел еще ни одной дамы, которая так сильно бы не подходила вашему Дому», — заметил комендант Родерик Гарсия.
