Какое-то время через стеклянную перегородку чайника за пузыриками, которые начинают появляться в воде. Собираю остатки сил в одну кучу, чтобы не только самой не свалиться в безнадежность, но и поддержать другого человека. Мне даже приходится закрыть глаза и вцепиться в деревянную столешницу, постоять в как-то время в тишине, разрываемой, прежде чем я разворачиваюсь к Алене.

Девушка, явно, тоже находится в своих мыслях. Сидит, подтянув к себе одну ногу и обняв ее. Смотрит в окно и, складывается впечатление, что даже не дышит. Мне приходится напрячься, чтобы рассмотреть, как медленно поднимаются ее плечи. Не вижу ее лица, но уверена, оно напоминает бесчувственную маску, которая прекрасно отражает то, что творится внутри у девушки.

Я недолго наблюдаю за Аленой, но, такое чувство, что смотрю на свое отражение. Становится жутко, но не настолько, чтобы оставить девушку в беде. Поэтому я просто впиваюсь ногтями в ладони и подхожу к ней. Занимаю место напротив, а Алена поворачивает ко мне голову.

Да, этот пустой взгляд мне знаком — у самой такой же.

— Что случилось? — выдавливаю слова, откидываясь на спинку стула и зажимаю руки между бедер.

Мне сейчас, как никогда, нужны силы.

Глаза Алены тут же увлажняются, ее щеки краснеют, а нижняя губа начинает подрагивать.

Девушка судорожно вздыхает, одним движением стирает со щеки все-таки “убежавшую” слезу. Быстро проходится языком по пересохшим губам, прежде чем едва слышно произнести:

— Кажется, Герман мне изменяет.

Щелчок чайника, оповещающий о закипевшей воде, больше напоминает звук выстрела. Пуля попадает прямо в душу.

Шум в ушах настолько сильный, что мне сложно сконцентрироваться на своих же мыслях. Желудок скручивается в тугой угол, когда осознание постепенно начинает накрывать меня.

Два друга…

Два компаньона…

Два предателя…

Прикрываю глаза.

Боль пронзает сердце.

Душа, которая не успела излечиться от нанесенных совсем недавно ран, еще сильнее начинает кровоточить.

Как они могли?

У нас же дети! Семьи! Зачем все рушить?

Ярость вспыхивает в груди, разливается кипятком по венам, заставляет пылать изнутри.

Вскакиваю на ноги — стул со скрипом отодвигается. В висках стучит, дыхание становится рваным, прерывистым.

Хочу рвать и метать, но вместо этого тяжело вздыхаю, направляюсь к чайнику.

Пока достаю с верхней полки чашки, раскладываю в них пакетики, заливаю все кипятком, не думаю ни о чем. Боюсь, что если позволю себе подумать хотя бы о чем-то, сорвусь окончательно. А так механические действия помогают привести в порядок сумбур в голове.

Когда я ставлю одну чашку перед Аленой, вторую — перед собой, а посреди деревянного стала стеклянную сахарницу с маленькой ложкой, после чего снова сажусь, более или менее начинаю соображать.

Хоть дыхание постоянно прерывается, но я, по крайней мере, перестаю дрожать. Силы постепенно возвращаются, а разум прочищается.

— Как ты узнала? — обхватываю двумя ладонями чашку.

Жжет!

Но я даже не пытаюсь отнять руки.

Жар и небольшая боль помогают не думать своей несчастной доле. У меня даже получается сконцентрироваться на Алене и успокоить свои сердцебиение.

— Я залезла в телефон мужа, — обреченный признается девушка.

Кровь приливает к ее слишком белым щекам, во взгляде мелькает вина.

— Я обычно так не делаю, — выпаливает она. — Но… — тяжело сглатывает, подхватывает свою чашку, смотрит в окно. — Знаешь, в последнее время мы отдалились. Я сконцентрировалась на Алеське, пыталась быть хорошей матерью, — ее голос искажается от накатывающих слез. — Вроде бы, у меня даже получается. Алеся счастливый ребенок, но я совсем не заметила, как наши отношения с Германом полетели коту под хвост.

Слова девушки словно хлыстом бьют по моему сердцу. У нас с Аленой похожая судьба. Они с Германом встретились, когда девушка еще училась в университете. Насколько я знаю, друг моего мужа был ее преподавателем. Когда они сошлись, многие говорили Аленке, что она совершает ошибку. Тем более, девушка должна была стать второй женой Германа. Почему они расстались с первой, никто не знает. Но Алена настолько сильно влюбилась в харизматичного, повернутого на работе, которая должна спасать жизни людей, поэтому никого не слушала.

Вот только, глядя на нее сейчас, кажется, что она жалеет о своем поступке. Хочется обнять ее, поддержать, но сначала нужно дать выговориться. Похоже, девушка давно таит в себе боль.

— Что было в телефоне? — задаю наводящий вопрос, поднимаю чашку и делаю глоток.

Язык обжигает, но я все-таки делаю глоток. Он немного помогает согреться.

— Сообщения, — Алена прикрывает глаза, словно не хочет вспоминать увиденное, — с вопросами, когда они могут встретиться снова… повторить и… — девушка кривится. — И сфотографированная в зеркале голая грудь.

Мои глаза распахиваются.

Вздрагиваю, когда вспоминаю видео, на котором мой муж…

Блин, я даже мысленно не могу этого произнести!

Зато очень хорошо понимаю, что чувствует Алена. Прекрасно помню ту боль, которая охватила все мое тело, стоило понять, что меня предал самый близкий человек.

— Как ты себя чувствуешь? — ставлю чашку на стол от греха подальше, не дай бог пролить горячую жидкость из-за накатывающих эмоций. Зажимаю руки между бедер. Судорожно вздыхаю.

— Я не знаю, — признается Алена, после чего тоже делает глоток. — Мне кажется, я потеряла все, — слезы заполняют ее глаза, льются по щекам. Девушка быстро их стирает, прежде чем продолжить. — Я знаю, что тоже допустила ошибок. Даже не пыталась привести тебя в форму после родов, — она так резко ставит чашку на стол и поднимается, что я невольно отшатываюсь назад. — Вот смотри, — приподнимает бежевое худи, оголяя не совсем плоский живот, что, в принципе, нормально, учитывая вынашивание ребенка и кесарево, которое точно было, ведь я вижу побелевший горизонтальный шрам. — Но я стараюсь, правда, — еще более сильный поток слез начинает литься по щекам Алены. — Пытаюсь привести себя в форму, но… — она плюхается на стул, ставит локти на стол и зарывается лицом в ладони. — Но не всегда успеваю заниматься, — тяжело вздыхает. — Только… разве это повод заводить интрижку на стороне, — из-за всхлипов едва разбираю слова.

Не могу больше сидеть на месте, вскакиваю, подлетаю к девушке, обнимаю ее. Мое сердце разрывается из-за боли Алены. Она смешивается с той, которая пожирает меня изнутри и заставляет корчится в агонии.

Хочется найти Марка с Германом, надавать им чем-то тяжелым по голове, но все, что могу — просто держать девушку, пока она рыдает мне в грудь, обнимая в ответ.

Не знаю, сколько мы так стоим, но, в итоге, рыдания Алены утихают, и она отстраняется.

— Прости, — невинно заглядывает мне в глаза, хлюпая носом.

Я мягко улыбаюсь в ответ.

— Все хорошо, — отвечаю честно, прислоняясь бедром к столу. — Что ты собираешься делать?

Алена вздрагивает — видимо, не ожидала услышать этот вопрос. Ее плечи поникают, она тупит глаза в пол.

— Я не знаю, — бормочет себе под нос. — Мне даже идти некуда, — сцепляет руки на коленях и смотрит в окно.

Жалость разливается по венам. Я бы с удовольствием предложила девушке остаться у нас, но мне-то самой нужно собирать вещи.

Черт! Вещи!

Почему я о них забыла?

Марк же может прийти в любую минуту.

В этот самый момент трель дверного звонка разрывает тишину квартиры.

Мы с Аленой едва не подпрыгиваем на месте. Сердце разгоняется до небывалой скорости. Дыхание застревает в груди.

Первая мысль, что это пришел муж, но я быстро вспоминаю — у него же есть ключ.

Облегченный выдох срывается с моих губ. Попросив Алену минуточку подождать, я иду открывать дверь.

Глазка у нас нет, поэтому просто поворачиваю ключ в замочной скважине, распахиваю дверь и сразу же жалею о поспешности действий. Ведь на пороге стоит Герман, а из лифта как раз выходит Марк.