- И потому она возненавидела и его?
- Да.
- И вашу матушку?
- Маму… она почему-то считала, что если сама несчастной была в браке, то и мама должна… отец её любил… я хочу думать, что любил. Но бабка постоянно зудела, говорила, говорила… ныла, жаловалась, причитала… и он срывался.
- Почему они не ушли?
- Куда? Тут дом. Тут хозяйство… и за что новый ставить? И бабку как оставишь одну? Что люди скажут?
Странный вопрос.
Донельзя.
И ответа у Бекшеева нет.
- Вы кушайте… компот свежий. У них ещё взвар был, но я подумала, что травы вы от меня брать побоитесь.
- Ты могла просто уехать… добраться до станции. Сесть на поезд.
- Я думала, - согласилась Зиночка. – Ещё раньше… но мама пока жива была… разве можно её оставить? И взять никак… а теперь вроде и не надо. Да и куда ехать?
Тихий вздох.
- Сестра вот есть. Но у неё муж против. И сама… приезжала когда, то… знаете, синяки проходят, а вот взгляд остается. Глаза. И выражение их… такое вот, обыкновенное для них… для всех, кто ждёт удара. Я посмотрела в эти глаза и поняла всё. Он такой же… как они, как остальные… их столько…
- Ты поэтому убивала?
- Я спасала, - Зиночка забрала тарелку и протянула стакан. – Говорят, что у вас дар такой, в человека заглядывать…
- Не совсем. Я не менталист. Так… небольшая эмпатия, это…
- Я читала книги. У Милочки в кабинете много книг. И Ангелина ещё приносила… её жаль. Она хорошая была.
- Но ты её убила.
- Не я… её – не я… но вы, князь пейте… пейте и… и пусть она заходит. Там, за дверью… у меня дара нет, но слышу я хорошо. Когда… важно слышать, как он идёт, как дышит… слышать, чтобы понять, надо ли тебе прятаться. Я помню… мы с мамой смеёмся. Бабка ушла… она работала у Людкиной бабки. И уходила. И отец уходил. И в большом доме мы втроем. Я, мама и сестра. Мы что-то делаем, и мама поёт. Тихо-тихо, чтоб никто не услышал… а потом скрипит калитка и мама замолкает. И мы тоже. Надо слушать… как он идёт. Сильно пьяный или нет. Злой или наоборот, веселый. И надо тоже веселиться, чтобы не разозлить… разозлить ведь легко. Поэтому важно слышать. Очень важно.
Беззвучно открылась дверь, и в палату вошла Зима. Зиночка обернулась, глянула на неё и кивнула.
- Вы садитесь… не надо меня бояться. Не вам… я… я не хотела трогать девочку…
- Анатолий – ваш брат?
- Да. Он неплохой… совсем неплохой… больной, но улыбается… и денег обещал. Маме… и сказал, что найдет целителей… нашёл даже. Привозил. А тот сказал, что помочь нельзя. Поздно уже… в Петербурге тоже поздно. И в Швейцарии… Толя туда ездил. Много рассказывал. Обещал и мне показать… но куда мне в Швейцарию-то? А целитель сказал, что он может лишь облегчить боль и дал лекарство. Хорошее. Мама кричать перестала. Ей было больно, и она кричала, кричала… а так выпьет и спит. И когда просыпается, знаете, не кричит, не катается от боли, а улыбается. Кушает вот… кушать стала хорошо. Я ей от Толи конфеты приносила. И всякое-разное… я не успела к нему заглянуть. Скажете, что я ему очень благодарна?
- Скажу, - пообещал Бекшеев.
- Спасибо… отец умер. Напился и упал в канаву. И утонул. Несчастный случай… - руки Зиночки дрогнули. – Нет… батюшка говорит, что если исповедоваться, то правду говорить надо… это мама его… я видела… она пошла за ним… он меня побил. И сестрицу мою… её крепко. Она спрятаться не смогла в тот раз. Заигралась и не услышала, как вернулся. Он так её побил, что она лежала, как мертвая… мама сказала с ней сидеть. А мне страшно было. Что она и вправду умрёт. Я и пошла… позвать… и увидела, как она… отца встретила… на дороге. А потом в канаву толкнула. Дожди шли и воды набралось много. Но никто не понял. Никто ничего не понял. А я не сказала. Никому. Я любила маму. И жить стало легче… еще бы старуха сдохла, но… она живучая. И успокоилась даже чуть. Война потом случилась… в войну вместе проще выжить. Мы в лес ходили. Грибы собирали. И ещё сныть сушили, крапиву. Если растереть и горячей водой залить, то можно пить… старуха про травы много знала. Показывала. Корни папоротника. Грибы, которые на деревьях растут. Война прошла… мы подросли. Как-то даже хорошо стало…
- Почему вы начали убивать? – тихо поинтересовался Бекшеев.
- Я спасала, - повторила Зиночка, раскачиваясь со стороны в сторону. – Спасала их… и это она виновата… Антонина… мы выросли. Сестра замуж вышла и уехала. Я училась. Я не хотела замуж… боялась… мама не торопила. Бабка только ворчала, что я порченая… ну да пускай. Я не слушала. А тут вернулась Антонина… и пришла ведь. Посмотреть пришла. Вся такая из себя… красивая. Она старше бабки, но та – старуха старухой. Антонина же в новом платье. В золоте. Смотрит и смеется… и на всю улицу так и сказала, что, мол, поперек горла встало тебе чужое счастье. И ушла… бабка после этого прям вся умом двинулась. Орать стала. Маму обвинять, меня… колотить пыталась, только я клюку забрала и саму поперек хребта перетянула. Тоже визгу было…
- Не помогло? – спросила Зима тихо.
- Как сказать… меня она трогать боялась. Но я ж работаю. Она мамку изводила. Нытьем. Придирками. Сядет и бубнит, бубнит, что мама криворукая, что ни на что не годная, сына не родила, дочки уродливые… Маме тогда ещё плохо становилось. Я уговаривала её пойти провериться, а она всё отнекивалась… и бабка туда же, что все болезни – от грехов. Что молиться надо. Каяться, тогда и болезни отступят. Сама-то здоровая… видно, от большой праведности, - эти слова Зиночка выплюнула. – Мама и слушала… молилась, постилась…
Чувствовала за собой вину.
Не каждому дано убивать, так, чтобы без душевных тягучих переживаний, без сомнений и совести, которая будет терзать день за днем, увеличивая груз вины.
И ту женщину…
Было жаль?
- Когда… мама просто упала… в церкви, я… я забрала её сюда. Силком. Заставила. Сказала, что если она не послушает, то я уйду из дому. Просто возьму… я бы не ушла! Никогда… но она согласилась. Только поздно было. У неё рак. Там, внутри… её жрал. Милочка сказала тогда, что не справится. Предложила в губернский госпиталь отвезти. Сама бы и повезла, но мама отказалась. И мне запретила. Сказала, что раз Господь положил, то таков её удел. Она… она будто обрадовалась даже. Почему?!
- Потому что решила, что её наказывают за убийство мужа, - сказала Зима. – С людьми… такое бывает.
- Но лекарства я её пить заставила… когда боли начались. Милочка… она сказала, что боли будут нарастать, что лекарства помогут как-то. Я и давала, - Зиночка закрыла лицо руками. – Почему она… почему не старуха… не Тонька… Тонька в госпиталь пришла. Сперва меня будто и не замечала. Тут освоилась скоренько. Одно-другое… к Милочке подход нашла… Милочка только рада была, что кто-то взялся порядок наводить. С завхозом нашим Тонька быстро задружилась. На двоих воровали… плевать. Главное, что она находила тех, кто к Милочке приходил, чтобы…
- Избавиться от ребёнка?
- Да. Милочка… она была против… а Тонька бралась. И плевать ей было, кто и что… лишь бы платили. И на срок тоже плевать. Она… на любом могла.
- Ты за ней следила?
- Бабка успокаивалась, когда я ей рассказывала, как Тонька в больничке полы моет, - Зиночка провела пальцами по лицу. – Я знаю, что у неё диплом был. Врача… она мне сама их показывала. Она… у неё возраст. И руки уже не те. Она меня позвала. Предложила… помощь… денег… сказала, что если в Петербург маму увезти, то… там лучшие целители, те, которые самого Императора лечат… что и маму сумеют. Что это просто Милочка дальше своего носа не видит… вот… а я… я могу помогать. И зарабатывать… многое она мне не доверяла… уколы там. Растирания. Припарки. Свечи катать восковые. Пилюли. К ней же не только за змеиной водой ходили…
- Что это вообще такое? – спросил Бекшеев.
- Змеиная вода? Это… средство. Там змеиный яд тоже имеется, но малость. В основном травы. Разные… яд… они убивают плод. Взрослому человеку много яду надо, а ребенку что, он махонький… он отравляется и тело тогда само его исторгает. Ведь бывает такое, что беременность перестает развиваться, что дитё внутри само умирает…
