И поклонился.

- Доброго, - ответил Бекшеев, а заодно сообразил, что Тихони не видать. – Могу я узнать, что здесь происходит?

- А… вы, собственно, господа… - мужичонка покосился на женщину. – По какому вопросу…

- По вопросу расследования, - Зима оперлась на телегу. – Смерти гражданки… Северцевой, кажется? Инги… по отчеству не скажу.

- Германовна она, - неожиданно спокойным голосом ответила женщина. – По первому мужу, хай его черти дерут… скотина… жил скотиной, скотиной и помер.

При этом женщина перекрестилась.

- Мария, ты вон вещички собери, будь добра. А разве не несчастный случай? Нам сказали, что её змея укусила, - мужичонка прищурился. – А тут вдруг особый отдел… стало быть, не несчастный?

- Полагаем, что нет. А вы…

- Яков я, Ладюшкин, - руку мужик протягивать не стал, но поклонился. – Отчим, стало быть… хотя… мы уж когда с Машей сошлись, то Инга совсем большою была. А там вскорости замуж вышла, съехала…

- Что вы тут делаете? – спросил Бекшеев.

- Вещи забираем.

- Чьи?

- Так… дочки Машкиной. Померла она… - мужик перекрестился. – Машка и велела ехать.

- А вы и послушали?

- Так-то… - Яков смутился и оглянулся на жену, которая далеко не ушла, но встала за оградой, хмуро наблюдая за происходящим. И губу вон нижнюю выпятила, вывалила. И кулаки сжала, готовая отстаивать то, что полагала своим.

- А чего? Ждать, когда этот ирод возвернется?! – не выдержала Мария. – Он мою доченьку загубил… мою кровиночку… мою родиночку…

Голос её, вновь сорвавшийся на визг, понесся по улице.

- Маша! – Яков попытался одернуть, но попытку не заметили.

- Как есть сгубил… скотина этакая… и теперь что, все ему оставлять?

- Во-первых, дом опечатан, - произнес Бекшеев.

- Где?

Это отдельный вопрос, почему местные не поставили печать. И его Бекшеев тоже задаст.

- Во-вторых, идет расследование, и до его окончания…

- А вот хрена тебе! – Мария с неожиданной для массивного тела её прытью подскочила и сунула Бекшееву под нос кукиш. С двух рук. – Расследование! Чего там расследовать! Пока вы расследовать станете, он тут все повывезет? И что? И ничего! А мне чего? Это моя дочка! Моя…

- Тихо! – рявкнула Зима. – Слушай ты…

Она шагнула к ограде, и женщина попятилась.

- Сейчас ты скажешь своим… чтобы вернули все взятое…

- Я…

- Цыц, - Зима потянулась, пуская волну изменений. Глаза её стали желты, черты лица поплыли, и Мария тоненько взвизгнула. – Откажешься…

Голос тоже изменился, сделавшись хриплым и жестким.

- …и я оформлю это как попытку ограбления… - завершил Бекшеев, придержав Зиму за руку. – А еще препятствие следствию. Сокрытие улик. Возможно, преступный сговор и даже организация убийства с целью завладеть имуществом.

- М-мамочки ро-одные… - затянула было женщина, но рот захлопнула.

Оглянулась на мужичка, который стоял вот и усмехался, будто донельзя забавляло его происходящее. Или и вправду забавляло?

- Назад несите, - велела Зима. – Ставьте, как оно было…

- И в шкаф развешивать? – уточнил Яков.

- Нет. В шкаф не надо.

- Так… так…

- Полиция скоро придет и опечатает дом. Сделает опись, - Бекшеев понял, что еще немного и жадность одолеет и здравый смысл, и страх перед неведомым. А доводить дело до драки… надо ли?

Все одно, если в доме что и было, то затоптали наверняка.

Но и оставлять, как оно есть, неправильно.

- Чего встали? – голос у Якова оказался на диво командный. – Взяли и понесли…

- А мы с вами, - Бекшеев указал тростью на женщину, на лице которой одна гримаса сменяла другую, - побеседуем… стало быть, Инга – ваша дочь…

[1] Гиелион (gye-liong или kye-riong), также известный как дракон-курица в Корейской мифологии действительно сопровождает многих героев. Более того, один из принцев королевства Силла по легенде был рожден из яйца такого дракона.

Глава 17 Ехидна

«И нет под небом существа более прекрасного и более ужасного, чем дочь Форкия и Кето, рекомая Ехидной. Живет она под землей, в киликийских Аримах, лишь изредка являя себя людям. Ликом она чудесна. Волосы и глаза её черны, как самоя Бездна, а кожа – белее горных вершин. Губы её алы, а голос – сладок. Стан Ехидны подобен тонкому древу. Прячется Ехидна в лесной чаще, и лик свой казав, взывает о помощи голосом нежным. И многие путники, зачарованные красою девы, разум теряют, устремляясь навстречу. Но достигнув ея, в ужасе отступают, завидя как стан девичий продолжается не ногами, но хвостом змеи. Она же, ужас видя, хвостом сим обнимает жертву и сдавливает…»

«Мифы и легенды о змеях, гадах и прочих тварях поднебесных»

Я поглядела. Бекшеев о чем-то вполне даже мирно беседовал с Марией и её супругом. Говорила та громко, то и дело хватаясь за грудь, всем видом своим показывая, сколь тяжко ей приходится. Двое мужичков таскали в дом сундуки и баулы, возвращая реквизированное до сроку добро. В дом… в дом мы заглянем, но позже.

Мое присутствие не требовалось.

Следы… сомневаюсь, что здесь что-то да останется. Во всяком случае, в самом доме точно затоптали.

- Скотину-то… скотину забрать надо! – донеслось с улицы. – Подохнет же… доить надо козочек. Козочки у ней хорошие были. И куры… кто кормить будет? Кто, спрашиваю? Это же ж…

Я дернула головой.

Раздражает меня эта женщина. Даже не видом своим и голосом, скорее вот этой суетой, спешкой. Она ж не в госпиталь пришла, где осталось тело дочери, а сюда вот.

И не любовь ей двигала – жадность.

Чтоб её…

Двор был кошен с одной стороны, и как-то неровно, будто клочьями. От порога, обозначенного парой плоских камней, уходила дорожка к сараю, по которой я и двинулась. Скотина и вправду имелась. Земля за оградкой была перерыта, а из сарая выглянула тяжелая свиная голова. И скрылась в сарае же.

Жарко.

Чуть дальше, не рискуя далеко забраться на свиную территорию, копошились в грязи куры.

Дорожка вела дальше.

Небольшой огород. Аккуратные грядки. И прополото все. Иные и вовсе очищены, что от сорняков, что от ботвы. Морковка частью выкопана, как и картофель, которого немного. Вдоль забора вытянулась грядка с круглыми головами капусты. Меж ними то тут, то там торчали зеленые палки укропа.

Чисто.

И дом тоже, пусть старый, чуть покосившийся, но ощущения развалины не производит. Вон, за темным стеклом видны занавесочки. А на лавке примостилось ведро, наполненное до краев. На глади воды покачивался желтый лист. Под лавкой нашлись тазы. Пара горшков висела на ограде. А рядом с ними – вычищенный, вывешенный сохнуть половик.

Кому понадобилось убивать эту женщину?

Зачем?

- Зима, - Тихоня вынырнул из зарослей малины и поманил меня рукой. – Сюда иди.

Я и подошла.

- Это Татьяна Сергеевна, - Тихоня вытащил из зарослей сухонькую старушку в белом платочке. – Соседка…

- Зима, - сказала я. – Стало быть, вы знали Ингу?

Татьяна Сергеевна разглядывала меня пристально, явно раздумывая, достойна ли я беседы, но после вздохнула, кивнула и осенила себя крестом.

- Упокой, Господь, душу её… натерпелась, страдалица… там вон калиточка есть, только проволокой замотана. Это Инга замотала. Вот что за имя-то? Дали дитяти нерусское, с того все беды… ты иди-ка, калиточку отвори. Не дело это… а после уж, как поговорите с окаянною, так и ко мне заглянете. Я чаю вон поставлю, ежель дров наносит кто…

- Тихоня?

- И наношу, и поколю, и вовсе помогу, чем надобно…

Что ж, соседка – это хорошо, а та, которая говорить готова, и без того лучше. Конечно, сомневаюсь, что скажет что-то новое, но…

Любая информация важна.

Я вернулась к Бекшееву.

- Я ж её так любила, так любила… - Мария уже причитала, но вот не слишком-то искренне, без души. – А она… из дому ушла… про мать родную забыла! Я уж ей-то…