И я внезапно осознаю, что обуреваемая эмоциями и размышлениями о мести, не продумала никакого плана отступления. Даже отплыть подальше не получится, потому что страховочный лиш прикреплен к щиколотке Марка, и весло тоже осталось у него.

— У меня еще кровь из раны не остановилась, — испуганно бормочу я, судорожно вцепившись в края доски.

Теперь я могу оценить его эмоции и даже прилагать для этого особых усилий не требуется. От Нестерова веет неприкрытой яростью. Кажется, мы в кои то веки достигли взаимности.

— Морская вода отлично помогает в подобных случаях, милая.

В голосе Марка явная угроза и он не торопится взбираться обратно на сапборд, собираясь, видимо, затащить в воду меня. Предупреждаю:

— Я очень плохо плаваю, Нестеров, а здесь глубоко.

Ну не хочет же он моей безвременной гибели в конце концов? Марк недобро усмехается, но все же, без усилий подтянувшись на руках, оказывается на доске. Холодная вода льется с него ручьем, мигом залив теплую поверхность сапа и промочив мой купальник.

— Об этом нужно было думать до того, как скинула меня с доски. Но, так уж и быть, уговорила, я отомщу тебе позже, — отрывисто произносит он, склонившись к моему уху, а от капель холодной воды, стекших с мокрых волос на мое плечо, я напряженно дергаюсь и ежусь.

— Всё в порядке? — кричит Лерка, когда они с Ником подходят ближе и Нестеров довольно жизнерадостно откликается:

— В порядке.

Он машет им рукой и продолжает невозмутимо грести в сторону берега, а я понимаю, что ожидание возмездия возможно окажется страшнее, чем сама месть. И не могу понять собственных чувств. Боюсь ли я того, что Нестеров накажет меня? Или предвкушаю этот момент, как нечто томительно-интригующее? Как новую возможность вступить с ним в противостояние?

Путь до лагеря мы преодолеваем молча. Вода продолжает стекать с шорт Марка и, сидя на мокром сапе я ощущаю дискомфорт, будто по доброй воле уселась в лужу. Подозреваю, что Нестерову не менее неприятно, но его мне совершенно не жаль. Он заслужил это, сказав, что Лерка — образец добродетели, а я — зло во плоти. Внутри до сих пор царит обида и стойкое ощущение несправедливости.

На берегу каждый погружается в свои дела. Марк уходит переодеваться в сухую одежду, Ник вытряхивает улов из сумки в большую пластиковую миску, Лера наскоро обрабатывает мою ранку перекисью, мажет жирной, пахнущей прополисом, мазью и заботливо заклеивает пластырем.

— Через пару дней пройдет, — сочувственно улыбается она. — Но чистить гребешок мы лучше будем без тебя.

— Спасибо, — киваю, понимая, что трогать эти опасные злобные ракушки и без ее советов не собиралась.

Да и вообще, я не знаю, как правильно с ними обращаться. И не уверена, что хочу знать. Ловлю себя на том, что сержусь и на Лерку тоже, за то, что Марк посчитал ее лучше меня, а Сахаров сделал ей предложение.

Сопя от негодования, отправляюсь в палатку, чтобы достать пауэрбанк и зарядку для телефона. Темная ткань сохраняет под пологом тенистый полумрак. Склоняюсь над сумкой, в поисках искомого, а достав, застываю, различив в спальной комнате высокий мужской силуэт.

Отвлекшись на собственные заботы, я совсем забыла, что Марк ушел переодеваться, и теперь, увидев его рельефную спину, крепкие ноги и подтянутые упругие ягодицы я судорожно сглатываю. Завороженно наблюдаю за игрой света на гладкой коже мужчины, пока он неторопливо надевает свободные шорты.

Черт, Нестеров, только не поворачивайся.

Чертенок, появившийся на моем плече после этой мысли, нервно хихикает и стыдливо прикрывает глаза ладошками. Прекрасно знаю, что он подглядывает, хотя комментировать происходящее не спешит.

Схватив зарядку и пауэрбанк, выскакиваю из тамбура палатки так, словно за мной гонится неведомый монстр, ощущая как лицо заливает румянец.

«Милашечка, неужто ты смутилась? — продолжает смеяться чертенок. — Право слово, как будто в первый раз мужика голого увидела! Маркуша, конечно, хорош, не стану спорить, даже я обзавидовался, но такой реакции я от тебя не ожидал!»

А я и сама не ожидала. Сердце всё еще норовит выскочить из груди. Дыхание шумное и учащенное. Закусываю изнутри щеку до боли, пытаясь справиться с непрошенными эмоциями.

Зависшее над линией горизонта солнце начинает медленно окрашивать небо в бледно-розовые тона. Температура снижается. Приближается вечер, и кузнечики в траве стрекочут громче и пронзительней.

Не зная, куда себя деть, подхожу к Сахарову, усевшемуся на берегу чистить ракушки для нашего ужина, и изображаю искреннюю заинтересованность им самим и его нехитрым занятием.

— Смотри, — довольный проявленным вниманием, объясняет Ник. — Если подцепить ножом вот здесь и обрезать мышцу, створка уже не сможет закрыться и можно спокойно вытаскивать внутренности. Достаем всё, кроме мышцы, мантии и икры.

— А я думала, что съедобна только мышца, — признаюсь я.

— Не только. Запеченные на огне икра и мантия тоже хороши на вкус. А ещё на краях мантии у гребешка расположено почти сто глаз, — хвастается кругозором Дубинина.

Ее речь и в детстве часто изобиловала интересными фактами, цитатами, данными исследований. Лера всегда была ботаником. Но, признаю, ботаником, с которым никогда не соскучишься.

Вскоре Нестеров выходит из палатки и сразу принимается разводить огонь в костре. Хорошо, что он не подходит к нам, потому что столкнуться с ним сейчас я не готова. В ходе беседы о пользе и вкусовых качествах морских деликатесов мне удается немного прийти в себя и если не стереть образ обнаженного мужчины из своей головы, то хотя бы сделать его менее ярким.

Лерка тщательно вымывает чищеный гребешок в воде и просит меня помочь ей отнести его в лагерь, откуда уже пахнет дымом, а над кострищем змеятся яркие огненные языки.

Стараясь не смотреть на Марка, привычно устроившегося с папкой-планшеткой на одном из туристических ковриков, я вместе с Дубининой раскладываю половинки плоских раковин на металлической решетке.

Мы вытаскиваем из сумки-холодильника сливочное масло, раскладывая в каждую ракушку по маленькому кусочку, а сверху посыпаем заранее приготовленным тертым пармезаном.

Запекаясь на огне, молюски источают такой умопомрачительный аромат, что отходить от костра не хочется, и я наблюдаю за тем, как тают кусочки масла и пузырится сыр, плавясь от высокой температуры.

Лера снова приносит шампанское, которое Ник разливает по высоким бокалам, однако пьет она сегодня в одиночестве. Несмотря на то, что прохладное игристое вино выглядит крайне соблазнительно, я предусмотрительно отказываюсь от алкоголя. Сахаров и, почему-то Нестеров тоже, следуют моему примеру.

В любом случае, мое сегодняшнее свидание не сорвется, что бы Марк об этом ни думал. Я до сих пор не знаю, верить ли его словам о том, что он не подсыпал Нику снотворное. Разве мог Сахаров уснуть, зная о том, что я его жду? Или я действительно самовлюбленная эгоистка, с самомнением выше сопки Холодильник?

«А даже если и так, то что? — вскидывается чертенок, отчего-то задетый этими мыслями. — Хорошее самомнение — это не так уж плохо, Милашечка. Без него сейчас не проживешь. Иначе и оглянуться не успеешь, как такие как Маркуша, первыми станут вытирать об тебя ноги».

Разве? Тогда почему Нестеров так рьяно защищает Леру, а меня считает олицетворением Мегеры?

Чертенок успокаивающе гладит меня по левому плечу:

«Прекрати сомневаться. Плевать, что он думает. Ты — совершенство, а его мнение тебя волновать не должно».

Тогда почему волнует?

Ответа на этот вопрос мой невидимый собеседник не знает, а если и знает, предпочитает оставить его при себе.

Мидии еще варятся в небольшом котелке на углях, а гребешок готов и мы, обжигая пальцы, осторожно подцепляем нежную, покрытую коричневатой корочкой расплавившегося сыра, мякоть. Макаем в горячее масло кусочки лепешек. То ли мы слишком проголодались, то ли на природе вкусным кажется всё, то ли благодаря поварскому таланту Дубининой, мне кажется, что я никогда не ела ничего вкуснее.