Владивосток в этот момент открывается мне с новой, ранее не подмеченной стороны. Ловлю себя на том, что в этой стороне столько привлекательных черт, что она не может не понравиться.

Нестеров наклоняется ниже, касаясь губами моей лопатки, той самой, на которой вьется черными линиями татуировка. Настораживаюсь. Есть в этом жесте что-то виноватое, извиняющееся.

— Прости, наверное, я не должен был… — хрипло произносит он на выдохе.

Резко дергаю плечом, не давая Марку закончить мысль о том, что он считает всё, что только что было между нами, ошибкой, собираясь героически взять на себя вину.

— Не надо, не продолжай, — холодно чеканю я, чувствуя, как он отстраняется одновременно и физически, и эмоционально.

Реальность обрушивается на меня тяжелой бетонной плитой, заставляя зажмуриться. Оказывается, Марк, застегивающий сейчас молнию джинсов, полон сомнений. И все они касаются меня. Он сожалеет, что уступил собственной слабости.

Приподнимаюсь. Молча поправляю белье. Одергиваю задравшееся платье, застегиваю молнию. В этой давящей тишине мы словно стираем следы преступления.

— Наверное, с учетом происходящего, было бы правильней, если бы я просто отправил тебя домой, — всё же произносит Нестеров. — И раз уж из-за меня ты потеряла работу, позволь мне…

Его движения, когда он надевает футболку, непривычно резкие, а лицо ничего не выражает, кроме раскаяния.

— Не позволю, — выдыхаю я, дергая вверх молнию на спине платья, а внутри всё клокочет от злости. — Сама как-нибудь разберусь.

Он замирает на мгновение. Произносит тихо:

— Просто тебе там не место.

— Я сейчас сама не знаю, где мое место! Кто я вообще? Что должна делать? — взрываюсь я. — Мне казалось, что оно рядом с тобой! Казалось, что твое присутствие в моей жизни делает меня лучше, но я ошиблась. На самом деле — это делает хуже тебя!

В приступе гнева толкаю его ладонями в грудь. Вижу, что Марк сжимает кулаки, а пламя ярости вспыхивает во взгляде, но он сдерживается и вместо того, чтобы ответить, выходит из машины, пересаживаясь на место водителя.

Молча нажимает кнопку старта, с щелчком переключает рычаг скорости и резко выкручивает руль, позволяя машине выехать на дорогу и влиться в поток других автомобилей.

Отворачиваюсь к окну и смотрю на Владивосток, открывшийся мне сегодня с лучшей своей стороны.

А на Марка, открывшегося с худшей, смотреть не хочется. Иначе я сейчас не выдержу и расплачусь.

«World, I want to leave you better

I want my life to matter

I am afraid I have no purpose here»

Courage to Change — Sia

(Перевод: Мир, я хочу уйти, сделав тебя лучше. Я хочу, чтобы моя жизнь имела значение. Я боюсь, что у меня нет здесь никакого предназначения.)

Внутреннее напряжение Марка заметно по тому, как его пальцы сжимают оплетку руля, по неестественно выпрямленной спине, по резким линиям, которыми бликуют фары встречных авто на его лице. Датчик непристегнутого ремня безопасности начинает пищать, и он резко дергает застежку, вставляя ее в нужный паз со щелчком, чем-то напоминающим лязг пистолетного затвора.

Догадываюсь, о чем он думает и в чем себя винит. Его задумчивая растерянность настолько ярко контрастирует с обычной непоколебимой уверенностью, что приводит в замешательство даже меня.

Откидываюсь на спинку сиденье, прокручивая в голове мысли, одна мрачнее другой. Злюсь. Отчаиваюсь. Досадую. Пытаюсь сделать для себя какие-то выводы.

Когда Лэнд уже приближается к Баляевской развязке, молчание становится слишком тягостным, и я сама его нарушаю, сформулировав вопрос, от ответа на который для меня многое зависит:

— Скажи, Нестеров, а если бы мы сегодня не встретились, ты позвонил бы мне?

Проходит почти минута, прежде чем он глухо отвечает:

— Не знаю.

А я знаю, что не позвонил бы. Потому что быть с Лаурой гораздо удобнее, чем со мной. Тоска и обида синхронно вгрызаются в душу острыми, словно кинжалы, клыками, заставляя сердце истекать кровью.

Не зная, куда именно ехать, Марк притормаживает возле автобусной остановки.

— К какому дому тебя подвезти? — спрашивает он, не оборачиваясь, а я понимаю — ни к какому.

Осознаю вдруг, что всё это бессмысленно. Зачем сообщать ему, что я живу в худшем доме из возможных? Чтобы он упрекал себя еще и за это? Мне не вина его нужна, а любовь. Без оглядки и условностей. Та, которую мы оба чувствовали тогда на острове. А потом я всё испортила. И, наверное, есть вещи, которые уже не починить, а все попытки вернуть прошлое лишь причиняют боль и разочарование нам обоим.

Мне кажется, что я снова тону. Медленно ухожу под воду, пока над ней гаснут последние закатные лучи. Даже глаза будто жжет от соли, пока вода заливает нос и уши, делает тело тяжелым и неповоротливым. Я уже чувствовала такое, когда соскользнула с сапборда, уносимого течением в открытое море. В тот раз Нестеров спас меня, а в этот — утопил.

Киваю зачем-то, подтверждая правильность собственных мыслей.

— Милана? — оборачивается Нестеров, так и не дождавшийся ответа.

А я хватаю с сиденья сумочку, решительно открываю дверцу и вырываюсь из машины, насквозь пропахшей ароматом бергамота, в сырую ночную прохладу. Взбегаю вверх по ступенькам и исчезаю в темноте.

Марку нужно потратить пару мгновений, чтобы отстегнуть ремень, а когда он открывает дверцу и выходит из машины, я уже слишком далеко, чтобы он вообще понял, в какую сторону сбежала его пассажирка.

«Бим, бим, бим…» — непрерывно пищит вдалеке датчик открытой дверцы Лэнда, но я уже миную маленький круглосуточный магазинчик выше остановки, откуда даже в такое время пахнет Владхлебовскими слойками.

Нестеров не найдет меня. И вряд ли станет искать. Вернется к Лауре, объяснит ей как-нибудь свое сегодняшнее бегство из «Лжи», и все в его жизни будет по-прежнему.

А мне теперь нужно как-нибудь избавиться от мыслей о нем. Вырвать, не жалея себя, вместе с кусочками сердца. И забыть. Больно ведь будет при любом раскладе, так какая разница, раньше или позже?

Поднимаюсь по безлюдной сопке к темно-серому дому-книжке. Уже перевалило за полночь, но большинство окон все еще светятся. Не желающие спать жильцы заняты своими делами. Или как я боятся спать в темноте, опасаясь нашествия тараканов.

Под подошвами туфель хрустит мусор и осколки стекол, но я слишком расстроена, чтобы обращать на это внимание. По щекам льются горячие соленые слезы, стекают по шее и исчезают в высоком вороте платья. Легкий ветер холодит мокрые дорожки на коже.

Я привыкла быть одна, но почему-то именно сейчас одиночество ощущается слишком острым и болезненным. Кажется, я еще больше запуталась в собственной жизни, которую Нестеров своим внезапным появлением перевернул с ног на голову.

Что мне теперь делать? Искать новую работу? А нужно ли? Может проще привычно плыть по течению, дождаться возвращения Антона и позволить ему всё решить?

Но на брата я тоже злюсь за то, что он, погрязший в собственных делах, даже не позвонил мне ни разу за это время. Но, может так даже лучше. Он и без того слишком долго тянул на себе сестру-неудачницу, словно бесполезный балласт.

Вокруг темно, и безлюдно. С обеих сторон обшарпанные металлические гаражи, изрисованные цветным граффити прямо поверх облупившейся краски. К этому моменту мой приступ самобичевания достиг апогея и мне не страшно брести по улице, которую я в здравом уме посчитала бы рассадником маньяков и серийных убийц.

Мыслями о собственной никчемности я успела накрутить саму себя до такой степени, что выпрыгни сейчас из-за гаражей кто-нибудь из них, готова сама броситься ему на шею с просьбой прекратить мое напрасное существование. И если моя жизнь закончится прямо сейчас, обо мне ведь даже не вспомнит никто, так зачем она нужна тогда?

Поглощенная рассуждениями о своей никчемности, не успеваю вовремя заметить крысу, перебежавшую дорогу прямо передо мной и шмыгнувшую под один из гаражей. Отшатываюсь в испуге, спотыкаюсь о выступ асфальта и чуть не падаю, но в попытках удержать равновесие, с треском ломается каблук правой туфли. Рычу в бессильной злобе: