Нестеров. Я-то думала, что он будет выступать с речами вместе с учредителями, а не отираться в опасной близости от меня. На нем двубортный костюм, явно сшитый на заказ и белая рубашка с ониксовыми запонками.

— Ничего интересного, Марк, — легко отзывается Дубинина, в то время как я стараюсь смотреть куда угодно, лишь бы не встречаться с ним взглядом.

Сахаров и Береза здороваются с Нестеровым рукопожатиями. А я, застыв, словно каменное изваяние, изображаю искреннюю заинтересованность красноречием мужчины с микрофоном, понятия не имея кто он и о чем вообще рассказывает. Пульс гулко стучит в висках, а в горле образовался ком, мешающий говорить. Подумать не могла, что в присутствии этого мужчины буду чувствовать себя настолько неуютно.

Отпиваю шампанское из бокала парой больших глотков. Пузырьки резко бьют в голову и в нос, но я надеюсь, что алкоголь хоть немного успокоит мое волнение и придаст уверенности.

К счастью, Марк игнорирует мое демонстративное пренебрежение этикетом и тоже не говорит мне ни слова.

— Пойдем, скоро наша очередь, — обращается он к Лере и вместе они уходят в сторону небольшого постамента с пресс-волом, где и расположились выступающие.

Какое-то время я смотрю вслед, против воли отмечая, как перед Нестеровым снова расступаются гости, словно тоже нутром ощущая исходящую от него опасность. Оставшееся в бокале шампанское допиваю залпом и ставлю его, пустой, на поднос одного из снующих повсюду официантов.

Вскоре Береза увлекается съемкой видео-материала о «Талассе», а Никита неожиданно предлагает:

— Прогуляемся по комплексу? Все равно эти речи еще надолго растянутся.

Эта фраза разряжает обстановку, и я с нескрываемым удовольствием соглашаюсь. Мы обходим гостей, увлеченных выступлением. Следуем мимо ломящихся от деликатесов фуршетных столов, пересекая огромный холл.

— Ты ведь заместитель Леры, тебе разве выступать с речью не нужно? — беззастенчиво беру Никиту под локоть, якобы, чтобы удобнее было лавировать в людской толпе в туфлях на высоком каблуке.

— Ее выступления будет достаточно, — отзывается он, не протестуя против моего явно собственнического жеста. — Думаю, ты успела заметить, кто в нашей паре главный.

Вижу, что роль подчиненного Дубининой его раздражает и спешу развить тему, многозначительно заявляя:

— Каждый из нас сам творец собственного счастья. Впрочем, и несчастья тоже.

— И ты счастлива, Лана? — серьезно спрашивает Ник, словно мы беседуем наедине и нет вокруг нас людского гомона, не раздается противным эхом голос кого-то из выступающих, усиленный микрофоном и колонками.

Отвечаю, ни раздумывая ни минуты, бессовестно солгав:

— Вполне.

Понимаю, что моя задача — сказать Сахарову то, что он желает услышать, а не вылить на него собственные переживания, словно ушат ледяной воды.

— Завидую, — печально усмехается Никита.

Мы останавливаемся у окон, занимающих целую стену от пола до потолка. Район Эгершельда расположен на полуострове Шкота и море окружает его почти со всех сторон. Между серыми силуэтами жилых домов виднеется морская гладь, над которой в сгущающихся сумерках уже поднимается растущая луна. До того, чтобы стать полной, ей не хватает совсем маленькой дольки. Так и мне, наверное, все время чего-то не хватает для полного счастья.

«Давай, Милашечка, скажи ему, что для счастья ему просто нужна рядом ты, — потирая ладошки подсказывает чертенок с левого плеча. — Видишь же, что он это и без того уже понял, но решиться никак не может».

Отвожу взгляд от опостылевшего города за окном. Поворачиваю голову к Никите, дожидаясь, пока мы встретимся взглядами. И четко, так, чтобы каждое из моих слов отпечаталось в его сознании, произношу:

— Тебе просто нужен рядом человек, который бы понимал тебя и поддерживал.

— Так и есть, — отвечает Ник, плотно сжав губы.

Вижу, как непросто ему решиться на отказ от Дубининой в мою пользу. Тем не менее, не собираюсь брать этот груз на себя. Подтолкнуть в бездну — всегда пожалуйста, а вот нести ответственность — ни за что.

Этим мы очень похожи с чертенком, бессменно дежурящим на моем левом плече с тех пор, как я, еще будучи подростком поняла, что весь мир — зло и грязь. Что все вокруг лгут и никому нельзя доверять. Что все предают и выбор стоит лишь между «ты» или «тебя».

«I always knew it would come to this

Things have never been so swell

I have never failed to feel

Pain»

Nirvana — You Know You're Right

(Перевод: Я всегда знал, что всё придёт к этому. Дела никогда не шли так замечательно. Я никогда не упускал возможность почувствовать боль).

Многозначительно молчу, позволяя Сахарову самому прийти к нужным выводам. Расставить приоритеты, со стороны кажущиеся мне очевидными.

Ник переводит взгляд на серые сумерки за окном и размышляет вслух:

— Знаешь, я с детства мечтал быть поэтом, но родители решили, что их сын должен стать архитектором. И я окончил нужный вуз, подчинившись их воле. Теперь они считают, что женитьба на Лере — отличный шаг для продвижения по карьерной лестнице. Для того, чтобы стать среднестатистическим офисным клерком среднего класса. И я снова готов подчиниться. Мне не на что жаловаться, но иногда кажется, что я предал свои мечты и мог бы жить по-другому, если бы слушал самого себя.

«Мечта, а не мужик, — резюмирует чертенок, восхищенно аплодируя. — Такая как ты, Милашечка, будет помыкать им без зазрения совести. Надо брать».

И я согласна с тем, что брать действительно надо. Но в этот момент из колонок раздается голос Марка. Я не вслушиваюсь в суть, стараясь сконцентрироваться на диалоге с Сахаровым, считая его более приоритетным.

Тем не менее, слова Никиты долетают до меня приглушенно, будто нас разделяет невидимая стена. Зато металлический тембр голоса Нестерова, словно непроглядный густой туман, окутывает меня не давая сосредоточиться, вызывая сухость в горле и дрожь в мышцах.

Откашлявшись, выговариваю с заметным усилием:

— Мне бы еще шампанского.

Никита, видимо, списывает моё волнение на результат собственных слов. Пусть так и остается. На минуту, которую я использую, чтобы немного прийти в себя, он уходит за новым бокалом и протягивает мне, чтобы я тут же сделала большой глоток бурлящей золотистыми пузырьками жидкости.

Шампанское оказывается непривычно кислым и жжет горло. Глубоко вдыхаю и выдыхаю, успокаиваясь, но чувствую, как пальцы, сжимающие хрупкую хрустальную ножку бокала всё еще дрожат.

А Ник продолжает:

— Просто у каждого поэта должна быть муза, — он взъерошивает волосы цвета спелой пшеницы одной рукой, но они снова ложатся идеальной волной. — Красивая, сверкающая и яркая, как звезда. Смелая и эпатажная. Изящная и эффектная. И я не встречал такой. До тебя.

Всё это, безусловно, лестно, и я воздала бы должное подобным словам, не будь большая часть моего внимания сконцентрирована на голосе Марка. Когда он, наконец-то перестает звучать из колонок и раздаются аплодисменты, я снова жадно отпиваю шампанское из бокала, понимая, что, если продолжу в том же духе — напьюсь. С алкоголем следует быть осторожнее.

— Как Айседора Дункан у Есенина? — вспоминаю об увлеченности Сахарова скандальным поэтом и провожу доступную аналогию.

«Хорошее сравнение, — хвалит чертенок. — Между прочим, если тебя, как Айседору, убьет шарфом, обмотавшимся о колесо машины, точно станешь популярной. Посмертно, правда, но всё же».

Никита тоже одобряет, правда, по иным причинам:

— Именно, — кивает он с улыбкой, довольный тем, что я его поняла. И цитирует: — «Прозрачно я смотрю вокруг, и вижу, там ли, здесь ли, где-то ль, что ты одна, сестра и друг, могла быть спутницей поэта».

Кажется, у этих стихов есть какое-то продолжение, и я даже просматривала их мельком по пути в «Талассу», однако слова бесследно выветрились из моей памяти, как нечто ненужное и точно неинтересное.