Но потом я слышу, как Марк отвечает ему с нескрываемым скепсисом:

— Звучит очень поэтично, Ник. Можешь написать оду в ее честь. И вернуться к невесте, пока она на фоне твоей влюбленности в другую не передумала выходить за тебя замуж.

Ехидство в голосе Нестерова вызывает у меня раздражение. Он явно не обрадуется, когда мы с Сахаровым решим быть вместе. Но что с того? Кто он вообще такой, чтобы указывать нам обоим? И я жду, что Никита поставит его на место, но он лишь безнадежно вздыхает:

— Мне бы твой прагматизм и рассудительность.

— Дело не в прагматизме, — Марк, кажется, решительно вознамерился настроить Сахарова против меня. — Просто со стороны такие вещи виднее, Ник. Аверина не для тебя, а ты — не для нее. И чем скорее ты это поймешь, тем лучше.

Хмурюсь недовольно, начав нервно ковырять ногтем шов на потолке. Проснувшийся чертенок поддерживает:

«Тоже мне, нашелся советчик. Ему-то откуда знать? Он что на вас карты таро раскладывал? Или астрологический прогноз узнавал?»

— С каких пор ты стал блюстителем нравственности и образцом целомудрия, Марк? — огрызается Сахаров, вспомнив, наконец, о собственном достоинстве. — Ты сам-то чем лучше? Сколько лет ты уже спишь с Лаурой? И что-то не больно заботишься о морально-этической стороне ваших отношений.

Лаура — это что ли его секретарша-цербер? В таком случае, не удивлена, что она такая мерзкая. И выражение лица у нее вечно недовольное, будто перед носом кто-то невидимой протухшей камбалой машет. Вероятно, спать с Нестеровым — то еще испытание, но ради высокооплачиваемой должности некоторые готовы и не на такое.

— Во-первых, это удобно и позволяет нам обоим не отвлекаться от работы. Во-вторых, у нас свободные отношения по обоюдному согласию, не исключающие секс на стороне. В-третьих, я ничего Лауре не обещал и, уж точно, не делал предложения, — лениво парирует Марк, ничуть не смущенный обсуждением его постельных дел. — Поэтому, мой моральный облик от этого ничуть не страдает.

Его голос снова такой гипнотически-завораживающий, что я невольно представляю его с Лаурой. И, даже не смотря на мою явную неприязнь к обоим, картинка получается красивой: длинные женские пальцы, путающиеся в его блестящих волосах, темная зелень глаз, затуманенная пеленой страсти, бисеринки пота на бронзовой коже и мышцы, бугрящиеся под ней, наличие которых я не могла не заметить. Слишком уж явно они выделялись, обтянутые тканью рубашки-поло. Из непрошенных фантазий на свободную тему меня вырывает новая реплика Сахарова:

— И всё же, вспомни, пожалуйста, о том, что ты мой друг, а не Леркин. И позволь мне самому разобраться в своих симпатиях. Я в твои не лезу, и ты в мои не лезь.

«Молодец Никитка, — с довольным видом хвалит чертенок. — Должен же кто-то поставить этого лицемерного ханжу на место».

— А я и не лезу, — рассеянно бросает Сахарову в ответ лицемерный ханжа. — Просто не люблю несправедливость. И предостерегаю тебя от безрассудного и опрометчивого шага, только и всего.

«In the land of gods and monsters, I was an angel

Looking to get fucked hard

Like a groupie incognito posing as a real singer

Life imitates art

You got that medicine I need

Dope, shoot it up straight to the heart please»

Gods & monsters — Lana Del Rey

(Перевод: На земле богов и монстров я была ангелом, который искал настоящих неприятностей. Как группиз, которая притворяется певицей, Жизнь — это имитация искусства. У тебя есть нужные мне лекарства, пожалуйста, введи их прямо в сердце.

«Это Милашечка-то — безрассудный и опрометчивый шаг?! — до сих пор кипит от негодования чертенок, хотя с момента подслушанного разговора прошло уже минут сорок. — Милашечка — совершенство, а он — просто сам запал, вот и пытается отвадить конкурента!»

Не спешу покидать каюту, а продолжаю лежать, размышляя о том, что услышала, под возмущенные возгласы, которыми то и дело разражается мой невидимый рогатый друг.

В том, что после всего, что между нами произошло, я нравлюсь Нестерову, я сильно сомневаюсь. Да, он галантен и обходителен, однако, это говорит, скорее, о вежливости, нежели о каких бы то ни было симпатиях.

Вон и Лерку он защищает исключительно по доброте душевной, скорее всего. Это у Марка характер такой: всех спасать и чувствовать себя незаменимым героем. Хотя, при опасности, которой от него веет за версту, это и кажется диссонансом.

«Нет, ну надо же такое сказать!» — снова взрывается негодованием чертенок, но я раздраженно обрываю:

— Да хватит тебе уже. Ничего сверхъестественного Марк не сказал. А держаться от Нестерова подальше и без того было моим изначальным планом. Я просто продолжу следовать ему дальше, только и всего.

«Это так ты ему следуешь, Милашечка? — язвит невидимый собеседник. — Плывешь с ним в трехдневный ретрит на необитаемый остров?»

— Ты же понимаешь, что плыву я не из-за него, а из-за Сахарова, — массирую пальцами гудящие от жары виски. — Марк — всего лишь досадная помеха.

«Ты сама — то в это веришь?»

Молчу, чтобы замкнуть дурацкий круг обсуждения произошедшего, мечтая о том, чтобы Нестеров провалился сквозь землю, бесследно исчез или, на худой конец, просто не подходил ко мне ближе, чем, на пару метров. Да и к Сахарову чтобы не подходил со своими дурацкими советами и нравоучениями. Но это было бы слишком идеально.

Поднимаюсь с дивана. Разминаю затекшую шею и выхожу в салон, где за столиком расположилась Лера.

— Хочешь лимонада? — беспечно спрашивает она. — Как отдохнула?

Отвечаю:

— Удалось немного поспать. Спасибо, не хочу.

Газировки, тем более сладкие, вредны и для кожи, и для фигуры, но внешний вид Дубининой свидетельствует о том, что ее в эту тайну никто не посвятил. Это значительно облегчает мою задачу отбить у нее жениха. Но поскольку пить всё же хочется, наливаю стакан холодной воды и выпиваю практически залпом.

После этого, вполуха выслушав от Дубининой восхищенные впечатления о том, как капитан позволил ей управлять яхтой целых десять минут, надеваю на голову свою соломенную шляпку, оставленную на диване и вместе с Леркой выхожу на палубу, окунаясь в стоящую на улице жару, от которой не способна спасти не только шляпка, но и, наверное, пятитонный рефрижератор со льдом.

— Вон там вдалеке уже виднеется скопление островов, один из которых — наш, — объясняет Никита.

Мое зрение не позволяет разглядеть многого. Лишь небольшие серые точки на расстелившейся впереди морской глади. Вода светлая в солнечных лучах, но дно не рассмотреть — слишком глубоко. За яхтой тянется бурлящий шлейф белой пены, взбиваемой мотором.

Постепенно привыкаю к духоте, а почти невидимые капельки морской воды, которые ветерок доносит до разгоряченной кожи начинают приносить облегчение.

Лера и Ник негромко переговариваются, споря о чем-то и то и дело указывая на островки вдалеке.

Я же, из любопытства смотрю на Нестерова, устроившегося на диване с небольшой папкой-планшеткой. Уложив щиколотку одной ноги на колено другой, он самозабвенно чертит что-то на приколотом к планшетке листе, словно до нас троих ему нет дела. Водит по бумаге грифельным карандашом то сверху вниз, то из стороны в сторону. Присматривается. Стирает ластиком и ведет новую линию, доводя непонятный рисунок до идеала.

— Его от работы даже в выходные не оторвать, — хмыкает Ник, ревниво заметив, что я наблюдаю за Нестеровым.

А Дубинина объясняет, пожав покатыми полными плечами:

— Марк просто горит тем, что делает. Его и без того сложно было заставить отдохнуть, но после того, как «Талассу» ввели в эксплуатацию, он со скрипом согласился с тем, что за три дня «Строй-Инвест без него не рухнет.

— «Таласса» — его проект? — догадываюсь я. — Все эти интересные стилевые решения и оригинальный внешний вид — его идеи?

Лера улыбается:

— Насколько я знаю, да, хотя он это и не афиширует.