— Звоните Алене Сергеевне.

— Что же с ним такое?

Она уже встала, сложила руки на груди и держала себя за подбородок

— Да говорю же вам, его отравили, доктор, отравили. У вас есть бумажные пакеты? И мне нужна какая-нибудь банка. Нам нужно перелить в нее содержимое второго стакана.

Она кивнула и направилась к выходу. А я сел напротив Гибаряна на застеленную кровать.

Все-таки у меня, как у человека, попавшего сюда из грядущего, было небольшое преимущество перед теми, кто жил и честно трудился в настоящем времени.

Они все были очень наивными и доверчивыми. Даже преступники. Тот же Витек или Ямазов. Я чувствовал горечь оттого, что я не такой в том будущем люди будут совершенно другими. Их быстро научили не доверять никому.

Дежурный врач, крайне удивилась моему предположению про клофелин, на что там удивилась — отвергла и отказалась даже рассматривать эту версию.

Когда мы стали такими циничными и прожженными? Я смотрел на своего друга, и в моей голове всплыло студенческое воспоминание из той, прошлой «грядущей» жизни.

Москва, метро Юго-Западная. Я студент геофака. Конец восьмидесятых. Начало девяностых. Но на дворе пока СССР.

Я вышел из метро, и, как обычно, направился к автобусной остановке. Отсюда я ездил в свою студенческую общагу.

Недалеко от выхода из метро, человек пятнадцать разношерстной, еще советской толпы, сгрудились над парнем, сидящем на корточках у картонки.

Люди что-то громко и эмоционально обсуждали. Одни кого-то порицали, другие восхищенно что-то выкрикивали, словно болели за любимую хоккейную команду, забившую гол. Сама эта картина вызывала жгучий интерес. Я никогда раньше не видел ничего подобного.

Я был воспитан юношей, не падким на уличные бытовые зрелища, неизменно привлекающие зевак. Будь то мелкая автоавария или скандал, конфликт, чье-то неловкое падение и тому подобное.

С самого детства в моей семье считалось чем-то недостойным, праздно любопытствуя, останавливаться и с открытым ртом наблюдать за мелкими и незначительными событиями из чужой жизни.

Другое дело — прийти на помощь, оказавшись в гуще событий, стать их невольным участником. Это не возбранялось и даже в некоторых случаях приветствовалось.

Автобусы ходили по расписанию, и до ближайшего еще двадцать минут. Я посмотрел в сторону сборища и направился прямиком к этому действу.

Думаю, что направился туда, к толпе на Юго-Западной. Скорее не из любопытства, а потому что видел, как от толпы отделился вполне пристойно одетый пенсионер в шляпе и с лакированной деревянной тростью. У него имелась острая белая бородка и очки в роговой оправе.

Его обзывали неудачником и обидным словом «лох», еще не вошедшим в обиходный лексикон каждого российского гражданина.

Я смотрел на лица своих соотечественников и удивлялся. Шел туда, потому что мне казалось, что там творилась какая-то вопиющая несправедливость.

При этом воздух был наэлектризован энергией азарта, риска и ожидания удачи, точнее, фарта — какой-то неведомой темной стороны этой самой удачи.

Я подошел поближе и увидел картину, подобную той, которая разыгрывалась в популярном в те годы сериале «Трест, который лопнул». Это был фильм про приключения двух очаровательных мошенников, живущих за счет доверчивых простаков.

В одной из серий эти двое одурачивали группу ковбоев, в игре в наперсток. Они ловко обманывали и извлекали из предвосхищения удачи легкие деньги.

— Кручу, верчу, обмануть хочу! — выкрикивал нагловатый молодой аферюга, с еще диковинной по тем временам бейсболке на голове и солнечными очками на носу, вращая на картонке блестящие стальные рюмки без ножек.

Рюмки напоминали по форме наперстки —тот же усеченный конус. Просто были крупнее, примерно размером с шарик от пинг-понга.

Наперсточник, так называли этих мелких уличных проходимцев, заводил толпу. Он приподнимал то одну, то другую, то третью рюмку, показывая где именно находится небольшой шарик, по цвету напоминающий крупную жемчужину.

У каждой рюмки было свое прозвище.

— Маша, Глаша и Наташа, на обед поели каши. Кто угадает, где кашка, — на этих словах он демонстрировал шарик, — сегодня хватанёт Наташку за ляжку!

Потом он накрывал шарик одной из рюмок и начинал перемещать ее по картонке.

— Кто не хочет Наташку, смотрим внимательно! Выигрываем обязательно! Ведь за хорошее зрение — полагается денежная премия!

Он перехватывал другие рюмки, тоже переставлял их на игровом поле, вправо, влево, вверх, вниз. Двигал конусы двумя руками одновременно крест-на-крест, потом по диагонали. В общем, по всякому. Наконец, останавливался.

Толпа преображалась за секунду и превращалась во что-то нечеловеческое. Дикое, необузданное и мерзкое в своем азарте. Осмысленность на лицах этих людей исчезала. Оставалась только одна эмоция — искаженное возбуждением желание выиграть.

Большое зло, только тестировало, присматривоалось, предвкушало, как будет обдирать в грядущем этих несчастных, потерявших разум.

Я был абсолютно уверен, что эти же люди, по крайней мере, девять из десяти, так же как и я, смотрели тот самый фильм про американских разводил в наперстки.

Разница была в том, что кино вместо рюмок использовали скорлупки от грецких орехов и более мелкую жемчужину.

Но к моему удивлению, люди всех полов и возрастов, в том числе семи-восьмилетние дети и пенсионеры, кричали и тыкали пальцем в ту рюмку, под которой, как им казалось, был спрятан шарик.

Но «ведущий» пока не торопился открывать. Он, как опытный факир, управлял градусом возбуждения толпы. Сидя на корточках и устроив руки на коленях, он едва заметно покачивался из стороны в сторону.

Его солнечные очки съехали на кончик носа, обнажив его бесстыжие глаза, смотрящие снизу вверх. Толпа гудела и пихалась за счет всё прибывающих зевак.

Наглый ублюдок очень органично переводил указательный палец с одного «наперстка» на другой. При этом он вопросительно вглядывался в толпу, как бы молча вопрошая мнение каждого.

— Вот тут, тут! — перебивая и толкая друг друга, кричали люди в толпе. Каждый считал, что он точно знает, где отгадка.

— Под этим колпаком шарик! — во весь голос кричала базарного вида бабка, доставая трясущимися руками деньги из своего кошелька.

Наперсточник моментально среагировал на первую «участницу» и достал из-за пазухи двадцать пять рублей одной купюрой.

Зажал ее между указательным и безымянным пальцем, провел ею у себя над головой.

— Рублем пятерню не жнем!, — раскручивал негодяй участников игры, — всего пять поставим, целых двадцать пять забираем!

Бабка нервничала, ей было жалко денег. Она не решалась пару секунд поставить требуемые пять рублей. Но азарт и желание срубить по-легкому быстро победили жадность.

Наперсточник поднял рюмку, на которую указала бабка.

— Никого не заставлял, пистолет не наставлял!

Естественно, что под ним ничего не оказалось. Толпа громко выдохнула и отреагировала неожиданным смехом. Бабку тут же оттеснили. Ведь это еще не было кульминацией.

Оставалось еще две нераскрытых рюмки. Игроки интуитивно чувствовали, что вероятность угадать «повышается».

Люди снова начинали тыкать пальцами в оставшиеся две рюмки:

— Здесь, здесь! — у заведенных азартом людей завязывались нешуточные споры, — Да куда ты тычешь? Не здесь, а здесь! Ты что, слепой? Я же следил!

В это уличном жалком подобии казино, ненавидимым мной во все времена, на лицах этих людей можно было увидеть все человеческие пороки.

Наперсточник тем временем повышал ставки. Он достал пять красных хрустящих десятирублевых купюр и развернул веером.

— У кого глаз-алмаз — у того машина ВАЗ! У кого глаз-стекло — у того из кармана утекло. Всего десятку ставим, пятьдесят забираем!

Сквозь тела, окружившие игровое поле к наперсточнику протиснулась размалеванная девица в очень короткой юбке, с какой-то прической на голове, напоминающей индийскую чалму.